В тот же день дома я попробовал делать так, как показал Саша Айзберг, мне понравилось, и я делал так потом. Много лет. Безнаказанно.
А Саша Айзберг на следующий день попал в переплет, и одновременно, в анналы истории – так бывает. Оказалось, Саша многим мальчикам из нашего класса показал то же, что и мне. Саша был страстным пропагандистом онанизма. Но часть мальчиков дома спалились при попытке сделать так, как показал Саша, и раскололись на допросах родителей. Родители объединились и пришли к директору школы с требованием прекратить разнузданную пропаганду онанизма в начальных классах и изолировать Сашу Айзберга от их детей.
Сашу вызвали с урока к директору. Потом он нам рассказал, что его долго там пытали, сначала требовали, чтобы он признался, кто его этому научил и кто ему дал поручение всех мальчиков научить этому. Видимо, были подозрения, что за Сашей стоит кто-то – враг, взрослый, опасный. Но Саша никого не выдал, потому что выдавать было некого – он сам как-то до этого дошел, а рассказывал всем потому, что ему понравилось, и он хотел поделиться с друзьями радостью. Тогда директор коварно спросила:
- Тогда почему ты всех этому учил в туалете, тайком, и шепотом?
Саша не знал ответа на этот вопрос. Действительно, почему? Откуда Саша знал, что учить друзей этому надо в туалете и шепотом? Конечно, это было инстинктивно. Но Саша не знал этого слова, потому что был первоклассником, и он молчал.
Тогда директриса, полагая, что Сашу почти надломала и нужно надавить совсем чуть-чуть, чтобы он выдал имена своих опасных покровителей, вызвала из нашего класса нескольких девочек, самых красивых, поставила Сашу перед ними и приказала ему делать то, что показывал мальчикам. Ставка была на то, что Саша должен был сгореть со стыда, навсегда проклясть онанизм и назвать имена покровителей.
Но ставка проиграла: Саша довольно охотно показал всем девочкам то же, что и мальчикам. Одна из девочек упала в обморок, а другая девочка стала проституткой – конечно, потом, много лет спустя.
А Сашу Айзберга исключили из школы. Саша Айзберг покатился по наклонной, стал хулиганом, часто дрался на улице, занимался каратэ. Учился он потом в другой школе, школе для хулиганов, говорят, что там директор бил учеников, учебниками по голове, и лицом об парту, а иногда старшеклассники били директора, когда удавалось его подловить вечером пьяного на улице, и оставались безнаказанными, потому что директор наутро после синьки никогда ничего не помнил.
Но в нашей школе Саня Айзберг навсегда остался легендой. Так бывает – героя могут отовсюду исключить и выгнать, но он все равно остается там, откуда его исключили - остается легендой. Саша Айзберг был первый и последний первоклассник в истории школы, который драчил на глазах самых красивых девочек и директора, к тому же, драчил по приказу директора, и лучших девочек привели ему тоже по приказу директора. Конечно, Саня был герой. Как героя, его украшает и возвышает то, что он об этом не знал. Герой часто не знает, что он герой.
Много лет спустя, уже став взрослым, я встретил однажды Сашу Айзберга, на улице. Саша, оказалось, сначала много лет был бандитом, потом стал успешным бизнесменом. Я тепло поблагодарил его за все, чему он меня тогда, в первом классе, научил. Саше было приятно, что я его помню, и что я помнил его все эти годы. Он даже смутился и сказал:
- Да ладно. Не за что. Будет че надо – звони мне в офис.
И дал мне визитку.
Как видно из этой истории, героем человек может стать, пропагандируя что угодно, даже самые простые вещи. Главное – в них верить и не бояться.
О Гоголе
Когда я научился читать, я почему-то начал страшно читать. Страшно много. Мне все было интересно. Я читал по книге в день. Сначала я прочитал все книги в нашем доме, а их было много, потому что их собирала моя мама – тогда было модно собирать книги, и мама моя их откуда-то доставала тоннами. Я перечитал все книги, которые достала мама. Я читал все подряд – детскую литературу, взрослую литературу, я прочитал всего Гоголя, а когда мама откуда-то достала Гегеля, я прочитал и Гегеля. Я был тогда во втором классе, и несколько раз в школе порывался рассказать моей первой учительнице все, что я знаю. Я рассказал ей про Гоголя и Гегеля, и она запретила мне в школе рассказывать то, что я знаю. Меня это насторожило тогда, но учительница мне объяснила, что просто другие дети не знают ничего про Гоголя и особенно, про Гегеля, и если я начну про Гегеля рассказывать при всех, получится, что я задавака. Это меня временно убедило.
Когда я прочитал все книги, мама стала паниковать. Я ведь на протяжении своей жизни то и дело давал ей повод думать, что все-таки у меня что-то наложилось по линии отца, мощного звездолета. Каждый раз мама хватала меня в таких случаях за руки и вела к врачу. Одному и тому же. Но он всегда выгораживал меня, и всегда продлевал маме справку, что я нормальный. Мама на какое-то время успокаивалась.
Когда я прочитал полное собрание сочинений всех, кого собрала на полках мама, мамой овладело плохое предчувствие. Она вспомнила предсказание моей бабушки.
Выше уже было сказано, что моя бабушка видела будущее. Но выше не было сказано, что было сказано моей бабушкой, когда я родился.
Когда я родился, два обстоятельства всем, кто при этом присутствовал, бросились в глаза. Первое заключалось в том, что я был очень большой, под шесть килограммов. Акушер даже сказал, что я богатырь, и чтобы мама меня назвала Святогором, а маме в этот момент было больно, и она сказала акушеру, чтобы он пошел на хуй. Я вот до сих пор порой думаю – на что указывал такой мой внешний размер при рождении? На мой масштаб - как культурного явления? Вероятно.
А второе обстоятельство всем бросилось в глаза, когда меня уже принесли домой. Когда меня развернули, все увидели, что у меня неебические черные бакенбарды. Бабушка, которая видела будущее, посмотрела на меня, засмеялась и сказала своей дочке, моей маме, то есть:
- Пушкин!
Мама смотрела на меня и не знала, как ей реагировать на то, что я - Пушкин.
А потом бабушка вышла во двор и стала смотреть в небо. Был август. Собиралась гроза. Бабушка долго смотрела в фиолетовые тучи, а потом сказала:
- Вот кто всем нам покажет. Козма (так звали дедушку, ее мужа), иди в погреб, принеси вина.
Бабушка, правда, не уточнила, что именно я всем покажу. Но это не важно. Вот такие, тревожные предсказания уже давно были моей маме даны относительно меня. Трудно сказать, какое предсказание было более тревожным: что я – Пушкин, что само по себе тревожно, или – что я всем покажу, что тоже тревожно, хотя для Пушкина и вполне естественно.
Но мама гнала от себя тревожные мысли и до последнего надеялась, что все рассосется. Даже бакенбарды, кстати, мама мне, новорожденному, состригла. Но не помогло. Конечно, дело было не в бакенбардах.
Когда я прочитал все книги в доме, мама в панике отвела меня в библиотеку. Это была лучшая, самая большая библиотека в городе, библиотека имени Гоголя. Там нас встретила библиотекарша. Она была статная, с осанкой, и очень надменная. У нее была величественная белая прядь в волосах, как у Индиры Ганди. Еще у нее были очки в тяжелой красивой оправе.
Когда мама у нее спросила, достаточно ли у них большие фонды, так как я много читаю, она посмотрела на меня уничтожающе и сказала:
- Ему на двести жизней хватит, – и добавила: Ну, мальчик, что ты хочешь взять для начала? Про Чебурашку?
Я посмотрел на нее и сказал:
- Давайте начнем с античной литературы.
Библиотекарша посмотрела на меня с недоумением, а потом сказала, с достоинством – я удивил ее, но она была не из тех, кто легко выказывает удивление:
- С античной… Хм… Да… Ну, что же. Проходи в основные фонды.
В последующие дни я ходил в библиотеку каждый день. Утром. Я брал утром книгу, на следующий день я приносил ее уже прочитанную, и брал новую. Иногда брал две-три книги в день, если они были не толстые. Скоро библиотекарша стала очень хорошо ко мне относиться. Конечно, она была не из тех, кто выказывает свою радость явно. Но было видно, что она радовалась, когда я приходил. Еще чуть позже, когда я приходил, она переставала обслуживать других посетителей библиотеки. Посетители возмущались и говорили:
- Почему Вы меня не обслуживаете? Я не знаю, где найти Маркса. И кто этот мальчик? Что вы с ним носитесь?
А библиотекарша отвечала на это сурово:
- Не обслуживаю, потому что не вижу смысла. Будете мешать - лишу читательского билета. Говорите шепотом, вы не в овощном, вы в храме. А этот мальчик, он… может быть, будущий Маркс!
Мне понравилось, что я будущий Маркс, я прочитал даже специально почти всего Маркса – всего, кроме дневников, дневники я читать не стал, мне казалось, это нехорошо – читать чужие дневники. Маркс писал хорошо, много. Но я понимал, что все это пока – все, что я читаю, все эти сотни и тысячи томов – не то, что мне на самом деле нужно. Это все были интересные, умные, но не главные книги.
А потом, позже, через год, библиотекарша однажды ходила со мной вдоль полок, как вдоль сожженных Мамаем деревень, и говорила:
- Это ты читал. Это тоже. Это нет смысла читать – вторично. Это - скучно. Это ты читал… Это тоже… Бедный мальчик, что же тебе дать? Неужели пришла пора?
- Пора? – удивился я.
- Завтра, – вдруг взволнованно сказала библиотекарша, - Раз пришла пора, что ж… Я должна… Это мой долг. Больше не могу от тебя скрывать. Приходи завтра утром, и приготовься. Завтра… это случится!
Я был страшно заинтригован. Я не мог заснуть, потому что ворочался, потому что не мог дождаться, когда наступит завтра, я знал, что было бы лучше уснуть, потому что проснусь я, когда будет завтра, но именно от этой мысли я и не мог уснуть. Так бывало у меня в детстве часто – когда впереди меня ждало что-то настолько хорошее, что невозможно было его дождаться. Наполнялся щекоткой весь мозг.