Но Киса был упрям. Герои упрямы. Киса был мой друг, и Киса был герой. Потому что моими друзьями в абсолютном большинстве и почти всегда были герои. Что доказывает, что и я – герой, потому что скажи мне кто твой друг.
Киса хотел быть только летчиком-испытателем. Не просто летчиком, а именно испытателем. Эта специальность в летной профессии считается самой престижной, потому что в ней приходится летать на наименее надежных, то есть, наиболее стремных летательных аппаратах, при наиболее бесчеловечных нагрузках, в наиболее хуевую погоду, в общем, испытатель – это профессия, в которой легче всего проебаться. Потому испытатель и называется испытатель, что он постоянно испытывает терпение бога. В принципе, можно сказать, я тоже всегда был испытателем, только не летчиком, а поэтом. Поэтом и мыслителем-испытателем. Который первым пробует на себе такие вещи, которые никто до него пробовать не решался. На себе. Потому что лучше эти вещи пробовать на ком-то другом.
Вообще, вот здесь можно довольно быстро обнаружить один занятный парадокс. Читатель, вероятно, успел заметить, что автор любит нет-нет, а открыть занятный парадокс, любит парадоксы. Читатель, возможно, даже спрашивал уже себя – почему автор так любит парадоксы. Я отвечу просто: во-первых, потому что это интересно! Во-вторых, потому что я парадоксов друг. А если парадоксы – мои друзья, то как я могу не открыть их, как я могу бросить своих друзей, оставить их лежать в темноте безвестности? Никак не могу.
Так вот, парадокс здесь можно открыть следующий: все хорошие люди, и особенно, их передовой отряд, герои – всегда стремятся стать испытателями, чтобы испытать на себе что-нибудь хуево, плохо проверенное на стадии расчетов, проверенное, но хуево, наспех, кое-как. Герою, главное, все говорят – может, завтра испытаем, проверим все еще раз хорошенько, на земле, в условиях лаборатории, в тепле?
Герой это гневно отвергает! Зачем в лаборатории, если есть я? Зачем проверять на мышах и кроликах, если есть я, и я согласен? Разве я хуже мыши и кролика? Нет, я лучше, потому что я могу говорить! Могу рассказать, как это было – когда грянули неебические нагрузки. Конечно, иногда обещание герою не удается сдержать – например, если его гондола въебалась о родную планету, или не успел выйти из штопора, или парашют не раскрылся. Но в этом случае люди могут обратиться к записям в бортовом журнале или к черному ящику. Там люди могут обнаружить, какое спокойствие и мужество проявлял пилот до последних секунд. Они услышат его спокойный, ровный голос:
- Товарищи! Гондола летит к земле со скоростью звука. Ощущаю перегрузку. Болит все лицо. Лезут на лоб глаза. Самочувствие нормальное. Основной парашют не раскрылся. Сейчас попробую запасной. Блядь, товарищи, и запасной не раскрылся. Товарищи, передаю результаты моих экспериментов: муха-дроздофилка в невесомости при максимальных перегрузках минус восемь жэ ведет себя так же, как человек – выпускает газы и не знает как быть, товарищи, это поразительное открытие, передайте еще товарищам из центра управления полетами, что я до последней…
И тут глухой звук удара гондолы о Каракумы. Минута тишины. А потом на черном ящике слышны голоса пастухов:
- Товарищи, что это?
- Похоже на гондолу!
- Давайте откроем ее, ведь в ней, вероятно, пилот-герой!
- Давайте! Осторожно!
- Товарищи, расстегните ему скафандр! Осторожно!
- Какой молодой! Какое прекрасное лицо!
- Смотрите, фотография девушки у него в кармане у сердца! Наверное, невеста. Красивая.
- Товарищи, снимите тюбетейки. Пилоту песдец. Сообщите невесте.
Потом гроб с телом героя везут на пушечном лафете три белых коня. Глаза коней печальны.
Потом тысячи и тысячи людей нескончаемым потоком идут, чтобы проститься с героем, лица скорбны, но светлы, тут и дети, и старики, и друзья-пилоты, и женщины. Дети, старики и женщины плачут. Пилоты не плачут – кусают до крови губы, чтобы не плакать. А четыре самые красивые девушки, нежные, неиспорченные, слез нет на их белых лицах, только нежность, на алых подушечках несут награды пилота.
Так рассуждал Киса. Даже если проебаться, есть черный ящик, и есть алые подушечки. Это красиво. А герой – раб красоты.
Киса был хороший человек, поэтому он так хотел проебаться. Он был не только очень высокий. Он был добрый и умный. Это большая беда. Когда человек одновременно умный и добрый, это всегда большая беда. Если человек просто умный, это еще полбеды, хотя тоже не сладко ему приходится. Но если человек – хороший, умный и добрый – все, обязательно станет испытателем. Потому что будет стремиться к просеру, к проебу, к мечте. Автор находит это все реально романтической хуйней.
Киса понял, что главным препятствием на его пути к мечте является огромный рост. Но Киса был герой, а героя препятствия, как хорошего коня, только возбуждают. Но как преодолеть это препятствие?
Поначалу Киса рассматривал наиболее грубые, прямые решения – отсечь лишнюю часть тела. Можно, было, например, отсечь ноги. Туловище Кисы без ног точно соответствовало стандарту роста летчиков. Вместе с тем, у медицинской комиссии могли возникнуть и, скорее всего, возникли бы вопросы к безногому кандидату в испытатели. Хотя, с другой стороны, у Кисы был заготовлен ответ на эти вопросы: но позвольте, а как же Маресьев, как же «Повесть о настоящем человеке»? Но с другой стороны, медицинская комиссия могла возразить: позвольте, Маресьев сначала был опытным летчиком-асом, с ногами, потом отморозил себе ноги и стал безногим асом, а вы просто молодой наглец, который сам себе цинично отрезал свои ноги и теперь хочет стать асом. Одним словом, Киса от этой идеи отказался.
На другом конце туловища тоже были трудности – потому что, во-первых, усекновение головы мало что давало по части уменьшения роста, а во-вторых, безголовый кандидат мог вызвать еще большие вопросы у медицинской комиссии, такие вопросы, на которые Маресьев в качестве ответа уже никак не годился, да и Генри Пойндекстер не подходил, так как не был летчиком.
Затем Киса пытался научиться ходить на коленях, а ступни привязывал к ягодицам, а на колени надевал кроссовки. Получалось хоть и не столь значительное, как при полном отрезании ног, но все же уменьшение роста. Но возникала довольно странная походка, очень уж поспешная и решительная, слишком паническая для испытателя, который должен быть спокоен по характеру. Кроме того, на медицинской комиссии у хирурга надо было полностью раздеваться, и привязанные к ягодицам ступни могли вызвать у хирурга состояние оторопи.
Решение Киса нашел простое и лаконичное, но оно потребовало огромной работы. Целый год потом Киса учился сутулиться, таким особым образом, при котором его туловище все как бы гармонично складывалось, как гармонь. С ногами Киса тоже хорошо поработал, научившись постоянно ходить на полусогнутых, как танцор фламенко.
Когда он – это было позже, через год – снова пришел на медкомиссию, все шло гладко. Возникла, правда, небольшая заминка во время измерения роста. Рост измеряли на таком допотопном приспособлении – кандидата ставили спиной к планке с отметками, на голову ему роняли дощечку, которая больно ударяла кандидата в темя и фиксировала его рост у определенной отметки на планке. Когда Киса, как король фламенко, вошел на полусогнутых в этот примитивный измеритель роста, врач потребовал, чтобы Киса выпрямился. Киса выпрямился, но обеими руками крепко схватился за доску на своей голове, удерживая ее на нужной, максимально допустимой для пилота отметке. От напряжения выпрямленное Кисино тело, зажатое между полом и измерительной доской, приобрело форму дуги.
Врач долго смотрел на Кису в форме дуги, чувствуя, что что-то тут не так. Потом потребовал, чтобы Киса отпустил измерительную доску над своей головой. Киса прямо ему сказал:
- Не надо.
Тогда врач потребовал.
Киса сказал:
- Нет.
Тогда врач метнулся и сам опрометчиво оторвал руки Кисы от доски над его головой. Это было опрометчиво, потому что доску тут же выстрелило в потолок, силой распрямившейся дуги Кисиного тела, тяжелая доска разбила лампочку в кабинете врача, и вместе с ее осколками опала на врача. Врач кричал и произносил названия половых органов мужчин и женщин, потом пытался в наступившей темноте найти на полу доску, но не нашел, и только порезал руки осколками лампочки, а не нашел он доску потому, что Киса первым проворно нашел ее в темноте своими длинными клешнями, и спрятал. Так как он был в трусах, он спрятал ее в трусы.
Когда ввернули новую лампочку, врач был уже не тот. Все это его надломило. Он устало спросил у Кисы, какой у него рост, Киса бодро назвал рост, на метр меньший своего, это и была нужная Кисе цифра. Врач отпустил Кису, прокляв его напоследок.
Потом, правда, возникла еще одна заминка. Когда хирург попросил у Кисы снять трусы, у хирургов на медкомиссии почему-то было такое вызывающее требование, Киса снял трусы, и из них выпала измерительная дощечка. Хирург спросил:
- Что это такое?
- А, это, - рассеянно ответил Киса. – Я измерял. Рост.
Хирург глянул на Кису с явной завистью, потом придирчиво осмотрел пенис Кисы, и был удивлен, потому что если верить указанной предыдущим врачом цифре - невысокого роста Кисы, то получались странные пропорции: Фактическая длина пениса будущего пилота составляла треть указанной в карточке длины его тела. Но никакие нормативы не ограничивали длину пениса пилота, и в тот день, выдержав все эти страшные испытания, Киса прошел медицинскую комиссию.
Все это случилось потом, через год. Впереди у пилота были еще долгие годы учебы, долгие часы занятий на тренажерах, имитирующих небо и свободу полета. Такие тренажеры называются симуляторы, мне нравится это слово. Потом, спустя годы, Киса получит то, о чем так мечтал – новенькую летную форму, фуражку, погоны, ботинки, и возможность скромно отвечать девушкам на вопрос – кто ты по профессии: