Часто я приходил к Кисе домой. Киса жил в большом, старом, девятнадцатого века особняке. Стены в нем были такие, что по ним мог в упор шмальнуть современный крейсер, и внутри дома никто даже не проснулся бы от шума. А если бы кто-то и проснулся от шума, подумал бы, что шалуны кидаются в дом снежками.
Кисина комната была в самой глубине дома. Там мы сидели с Кисой. Я участвовал в подготовке Кисы к летной работе. Было это так. Мы садились на пол. Киса садился впереди, я сзади, я был второй пилот. Киса открывал перед собой книгу, в которой была изображена приборная панель истребителя. Брал в руки штурвал, который он изготовил из руля, найденного на помойке. Мы оба надевали наушники. И Киса говорил мне:
- Передай борт Сьерра Фокстрот два три восемь к взлету готов.
- Есть передать борт Сьерра Фокстрот два три восемь к взлету готов, - говорил я.
После этого я связывался с землей, нам давали добро на взлет, мы рулили на взлетную полосу, и осуществляли взлет.
Затем в воздухе мы отрабатывали заход на бомбометание, и основные фигуры пилотажа. Когда мы освоили их, мы стали отрабатывать сложные ситуации – сваливание в обычный штопор и выход из него. Это мы освоили быстро, за неделю где-то. Потом стали отрабатывать выход из перевернутого штопора. Это было труднее, это было очень опасно – высоты могло не хватить.
Так я помогал Кисе готовиться к летной работе. А заодно и сам освоил заход на бомбометание и приемы выхода из штопора, что потом не раз мне помогало в жизни. Потом Киса сказал, что нам надо познакомиться с каким-нибудь пилотом, подружиться с ним, потому что дружба пилотов – она как дружба моряков – ебанистично крепкая. Мы поехали, взяв с собой трехлитровую банку вина, в аэропорт.
Там мы ходили и искали какого-нибудь подходящего пилота. Вскоре я заметил, что мимо нас проходит пилот. Я толкнул Кису в бок, чтобы он проснулся. Киса спал. Он умел спать стоя. Он сам научился спать стоя, потому что считал, что работа пилота очень сложная, нагрузки бешеные, времени на полноценный сон мало, и надо уметь полностью восстановиться в любых условиях. Поэтому Киса научился спать стоя, и даже спать во время приема пищи.
Мы направились прямиком к пилоту. Он уходил от нас довольно быстро, а окликнуть его мы не могли, потому что имени его мы не знали, а кричать «эй, пилот» - было неловко. Тогда мы забежали вперед и преградили ему дорогу. Пилот испугался и бросился к стене. Мы удивились, но отпускать его было нельзя, и мы с Кисой прижали его к стене, как шайбу.
Я сказал:
- Товарищ пилот, можно с вами познакомиться?
- Можно, - затравленно сказал пилот. – А зачем?
- Мой друг – будущий пилот! – сказал я возвышенно. – Он хочет многому у вас научиться. У нас есть вино, хотите?
- Да, – сказал пилот.
Так мы познакомились с пилотом Яшей. Он был настоящим пилотом, он видел романтику неба в упор. Когда Яша выпил все наше вино, он стал рассказывать. Мы, а особенно, Киса, сидели, слушали Яшу, и дивились тому, что он говорит.
Яша рассказал:
- Ну, что могу сказать вам, ребята, про эту ебаную летную работу. Платят мало. С тех пор, как пришел горбень, полетов стало мало. Целый день бухаем или спим. Кобыл ебем редко. Раньше кобыл ебали часто, потому что зарплаты были нормальные плюс уважение, кобылы сами нас искали. Ебаться с пилотом было почетно. Пилот был человеком. Сейчас хуй. Кобылы сейчас ищут ебарей с баблом. А пилоты сосут хуй, поэтому, в общем, вот такая ситуация, ребята.
Конечно, после этой первой информации у нас, особенно, у Кисы, возникли вопросы. Мы стали подробно разбираться в ситуации.
Выяснилось, что горбень – это Михаил Сергеевич Горбачев. Именно с его приходом к власти Яша связывал те грустные перемены, которые происходили в авиации. Яша очень плохо отзывался о прорабе перестройки, называл его не иначе как «ебучий председатель колхоза» и «кубаноид хуев». Я удивился выражению «кубаноид», я ведь был словесник, так что собирал слова. Оказалось, что кубаноид – это уроженец юга России.
А что касается председателя колхоза, то Михаил Сергеевич и с моей точки зрения был похож на председателя колхоза, а насколько ебучего – трудно сказать. Дело в том, что моя мама одно время по своей работе инспектировала колхозы, я потом расскажу об этой суровой маминой работе, если выпадет случай в романе, и пару раз мама брала меня с собой в пыльные поездки по колхозам. Там я видел председателей колхозов. Это были всегда такие круглоголовые люди с глупым выражением лица. Они волновались, когда мама приезжала к ним с проверкой, потому что мама была лютой и могла надавать им по шляпе. Председатели колхоза, когда взволнованно встречали мою маму, всегда были одеты в пыльный пиджак, галстук в горох, а на голове была идиотская шляпа. Вернее, шляпа была как шляпа, идиотской она становилась из-за лица, на которое была надета, то есть, из-за головы, конечно, на которую была надета, ну и конечно, и из-за лица, которое из головы высовывалось. Шляпа сидела на любом председателе колхоза в точности так, как на Михаиле Сергеевиче. Нет, Михаил Сергеевич был вылитый председатель колхоза, в этом я был согласен с Яшей. Еще я помню, что моя мама всегда говорила своему водителю, когда мы покидали колхоз:
- Боже, какой идиот! А ведь был колхоз-миллионер! Вот что один идиот может сделать с колхозом-миллионером.
Моя мама тоже не любила Горбачева. Она, правда, не говорила, что он кубаноид хуев, а употребляла более щадящие синонимы и нормативные выражения: трепач, дешевка, подкаблучник, и еще говорила в лицо Михаила Сергеевича в телевизоре: чтоб ты сгорел со своей перестройкой, и еще говорила мне, что если был бы жив деда Женя – это мой дедушка по линии отца, чекист и фотограф, он бы лично задушил эту дешевку, левой рукой. Но деда Женя уже умер к этому времени, может быть, позже я расскажу, как это случилось, и задушить Горбачева левой рукой он не мог.
Так вот, выяснилось, что полетов у пилотов с приходом Горбачева стало мало. Пилоты стали уходить из авиации, потому что платили им мало, и кобылы, то есть, девушки, перестали любить пилотов, простых романтиков. И пилоты, лишенные неба и уважения кобыл, целыми днями бухали, потому что не могли на трезвяке смотреть на землю вот так – не с высоты.
Оказалось, что Киса зря учился спать стоя и на быстром бегу, потому что времени для сна у пилотов сейчас – сколько хочешь. Яша рассказал, что раньше у пилотов было два вида отдыха, который им полагается, и во время которого их не рекомендуется будить: предполетный отдых и послеполетный отдых. Мне эти термины страшно понравились, и забегая вперед, скажу, что я потом заимствовал эти понятия из авиации и удачно адаптировал их к работе мыслителя. Но об этом позже.
А с приходом горбеня, или как правильно склоняется это слово – горбня? Горбеня - лучше, благозвучнее, так вот, с приходом горбеня граница между предполетным и послеполетным отдыхом оказалась стерта. Теперь пилоты спали месяцами, как гризли. Но это не радовало, а угнетало пилотов.
Яша так и сказал:
- Я тупею, не по дням, а по часам. Нельзя пилоту без полетов. Без полетов пилот становится долбаебом, ребята.
Потом Яша от выпитого впал в ничтожество и подарил Кисе свою фуражку. Киса сказал Яше, приняв из его рук помятую фуражку:
- Яша, а как же ты?
- Я – всё, – честно сказал Яша, утирая слюни и сопли.
Яша был герой. На его примере я тогда открыл важное свойство героя. Ранимость. Герой всегда раним. Как пилот. Забери у пилота полеты, и он – всё. Пилот не может без полета. Без полета пилот – просто долбаеб в фуражке. Видимо, поэтому Яша и отдал свою фуражку.
Также и мы, поэты-герои, подумал тогда я. Забери у поэта бумагу – ничего, можно писать стихи в голове. Забери у поэта голову – он будет писать их в душе. А ее забрать трудно – неизвестно, где она. А вот забери у героя полет, полет его высокого духа, его отважной мысли – и тот же результат, что и с пилотом. Герой без полета – долбаеб без фуражки.
Облака – белогривые лошадки
Яша пил много водки каждый день. Он рассказал нам с Кисой, почему он так поступал. Он так поступал, потому что однажды он увидел облака, белогривые лошадки.
Было это несколько лет назад, под Днепропетровском. Яша летел. В смысле, управлял самолетом, в нем летел. Он летел на небольшой высоте. Летел он сквозь облака. Они были курчавыми и белыми, как волосы ангела, солнце светило сквозь них, и они от этого были золотыми. Яша залюбовался этой божественной картиной, и подумал, как ему повезло, как хорошо, что он выбрал работу летчика, ведь простые люди не могут видеть такой красоты, ее может видеть только пилот, и ему еще за то, что он видит такую красоту, платят зарплату. На душе у Яши стало чудесно, и он запел песню «Облака, белогривые лошадки». Песня была из любимого мульфильма Яши. Яша любил мульфильмы. Яша пел, а облака плыли мимо него. Жизнь была прекрасна.
Вдруг Яша увидел что-то, что заставило его перестать петь и задуматься. Из облаков посыпались чемоданы. Яша удивился. Потом из облаков стали сыпаться люди. Много людей. Они были живыми, и отчаянно махали руками и ногами. Яша видел - конечно, мельком - даже лица нескольких людей. Они отчаянно орали, как будто пытались что-то сообщить Яше.
Яша подумал, что наступил песдец. Яша ведь и раньше пил водку, пилоты вообще – люди пьющие, потому что надо снимать стресс, постоянно надо снимать стресс. И Яша подумал, что, вероятно, он снял стресс настолько сильно, что вызвал новый стресс, мощный стресс, полный песдец. Яша понимал, что надо что-то делать. Он был, несмотря ни на что, честным пилотом. Он сейчас же связался с землей и сказал:
- Прошу срочной аварийной посадки связи плохим самочувствием пилота.
Так принято в радиообмене – не употреблять предлогов и союзов. В радиообмене говорят именно так – прошу посадки связи плохим самочувствием. Автор находит это лапидарным.