Я не знал, что будет дальше. Никогда не знал. Это делало меня – всегда – счастливым.
Мировое господство
Первым делом я подумал, что надо ясно очертить свои цели. Надо было завоевать мировое господство. Мне очень нравилось это сочетание слов: мировое господство. В нем горланили трубы, и ныли тромбоны, и плакали аккордеоны. Оно было громким, это сочетание слов. Мировое господство. Я знал, что завоевывать мировое господство надо неспешно – это более величественно. Кроме того, завоевать весь мир за один присест трудно – из-за потерь на дорогу, в силу взаимоудаленности континентов. Поэтому я разбил мир на ряд тактических зон. У меня был план, у меня всегда был план завоевания мира. Я уже говорил, что я с раннего детства чувствовал себя героем. А у героя должен быть план. Потому что герой без плана - кто? Турист. Конечно, у меня был план.
Сначала я собирался завоевать Москву, это было логично, потому что Москва – столица нашей Родины. А каждый завоеватель должен начинать с завоевания собственной Родины. На это в моем плане отводился год, это в худшем случае, то есть, если придется столкнуться с сопротивлением обороняющихся. Я не допускал, что даже самая укрепленная столица может продержаться под моим напором дольше, тем более что мой план предполагал не только незатейливые лобовые атаки, когда все решала численность моих полчищ, но и более хитроумные способы: измор, подкуп стражи, и на худой конец, троянский мерин.
Затем, оставив позади покоренную Москву, я собирался огнем и мечом своего творчества пройтись по старухе Европе. Падут Лондон, Рим и Париж. Падут они быстро, сдавшись мне на милость, а я за их благоразумие отблагодарю их сохранностью архитектурной сокровищницы.
Затем будет атакован Нью-Йорк. На него в моем плане отводился еще год, это максимум. Чего возиться, рассуждал я. Нью-Йорк – дыра, Париж – яма.
И, наконец, Токио – ну тут все просто, мне просто принесут ключи от города два старых седых самурая. Один будет молчать и даже глаз не подымет, позор, все-таки, а другой яростно что-то скажет, короткие такие яростные фразы по-японски, типа, вот, ты оказался сильнее, и я отдаю тебе ключи от города, и надеюсь, ты благороден и не тронешь женщин и детей, а мужчин не жалей, тем более, мы тебя от этой проблемы освободили – мы их сами с моим другом из старинного рода (это который рядом молчит и глаз не подымает) всех порезали. Самураи отдадут мне ключи и сделают себе сэппуку. Сэппуку – это то же, что харакири, но круче и лучше, сэппуку – это когда живот себе вспарывает благородный самурай из древнего благородного рода, рука его при этом не дрожит, намерения его чисты, глаза ясны, дух тверд. А харакири – это когда простой истерик себе вспарывает живот, как придется, где попало, второпях, в общем, сэппуку – это круто и не каждый это может, а харакири – это тупо и его может сделать рядовой японский долбаеб.
После завоевания мировых культурных столиц мне предстоял следующий этап. Ведь столицы – это не только улицы. Это люди. Мало их завоевать. Нужно покорить их сердца. Это наивысшая, самая чистая форма завоевания. Только пидарасы завоевывают мир напалмом. Герои завоевывают мир любовью. Это красиво, это быстрее и, кроме того, безопаснее – потому что если завоевывать мир напалмом, неизбежно в белорусские джунгли уйдут партизаны. А в партизанской войне победить нельзя. Я всегда знал это, знал точно, я ведь и сам был партизан. Партизан духа.
Но как покорить сердца людей? Что ж, это не так уж трудно. Люди на земле, рассуждал я, делятся, грубо говоря, на две категории: мужчины и женщины. У меня не вызывало сомнений, что мужчины в короткие сроки отдадут мне свое уважение. Потому что я дам им все, что они любят. Женщин, румбу, вино и футбол.
А женщины отдадут мне свою любовь вообще очень быстро. Потому что женщины не любят футбол. Женщины любят героев. А уж если герой еще и силен в румбе – а я отдал румбе много лет – каждая женщина будет сражаться с лучшей подругой за право снять с него джинсы.
Конечно, мне не нужна была любовь всех женщин. Потому что это физически тяжело. Это путь к грыже. Любовь всех лучших женщин – это меня вполне устраивало. Остальные женщины – не лучшие – пусть просто желают меня, но я буду для них недоступен. Да, они будут страдать. Пусть страдают. Страдания лепят из девушки женщину, в конце концов. Да, это больно, когда страдания что-то лепят из тебя – это знает каждый герой, потому что всю его короткую жизнь страдания лепят из него героя, а это больнее, чем когда страдания лепят из телочки – леди. Да, это жестоко – быть недоступным для тех, кто тебя обожает. Но герой должен быть жесток.
Значит, с людьми все нормально. Связка ключей от столиц в кармане. Что еще?
Единый менеджер
Далее предстояло менее интересное. Потому что, завоевав мир, надо было им как-то править.
Здесь на горизонте появлялась спасительная фигура единого менеджера. О нем мечтал хоть раз каждый герой. Потому что у каждого героя есть простые, не очень геройские потребности. Купить хлеба и кильки, постирать штаны, встать на учет у психиатра, получить шведскую визу – без нее в Стокгольм за Нобелевкой съездить не вариант. Сводить девушку в кино, походить с ней по магазинам, скучать по ней, встретить ее в далеком, как ад, Домодедово, заметить новую стрижку на ее черепе. Наконец, заключить выгодные соглашения с издателями на бешеные тиражи новой книги, проследить, как идут продажи, ну и, конечно, получить причитающиеся миллионы.
Все это – нужные, но не очень интересные дела. Вот для чего нужен менеджер. Единым он называется потому, что он один решает все эти дела, он в курсе всех моих дел. Он отвечает также на все телефонные звонки и письма. А у меня даже нет телефона, и я даже не знаю, как им пользоваться. Я даже не знаю, как ходить за сметаной, я даже не знаю, где она появляется, и думаю, что она просто лежит на улицах, и каждый берет сколько хочет. Я беззащитен и чист, как дитя. Таким и должен оставаться мыслитель.
А единый менеджер решает вопросы, по возможности, никогда не тревожа меня ими. Каждый вечер он сообщает мне только итоги, они всегда радостные. Тиражи бешеные, продажи идут, пиратские тиражи мы тоже взяли под свой контроль, тебе от пиратов привет, они тебя любят, читают, ждут следующей книги. Все под контролем.
Если попадаются тревожные новости, менеджер никогда мне их не сообщает – бережет меня. Он сам разбирается в ситуации, действует решительно и мудро, и всегда в моих интересах. Он превращает тревожные итоги в радостные, и только потом сообщает мне их.
Мне не надо ни о чем париться. Я даже не знаю, где я живу. Как подобает мыслителю, я страшно рассеян. Я могу зайти в совершено чужое владение и там упасть, в размышлениях. Но я не волнуюсь, потому что меня и там найдет мой менеджер, все объяснит владельцам владения, при необходимости заплатит им за беспокойство и облеванный ковер, и отвезет меня домой. Он возит меня домой в машине без окон. Чтобы меня не узнавали и не отвлекали. Это фургон с надписью «Хлеб». Это стильно.
Я все могу доверить своему менеджеру, и мне не о чем заботиться. Мои бешеные гонорары под контролем. Конечно, я знаю, что менеджер немного шельмует, и оставляет себе лишние проценты. Но я не жадный и мудрый. Я спокойно смотрю на это – пусть, господи, ему ведь тоже приходится со мной не сладко.
На пресс-конференциях и вручениях престижных премий менеджер первым видит, что я устал. И тогда он не грубо, но решительно отталкивает от меня назойливых звезд кино и политики, пытающихся меня целовать в живот, и говорит им: «Все, господа, на сегодня все! Он устал!» И закрывая меня спиной, уводит меня. К фургону с надписью «Хлеб». Мы едем домой.
Дома менеджер сидит со мной за ужином за одним столом - как подобает истинному герою, а не пидарасу, я демократичен. Тем более, что он, мой менеджер, ужин и приготовил, потому что известно, что лучшие повара – мужчины.
Потом я курю. Менеджер не курит. Ему нельзя.
Потом я засыпаю с улыбкой. Менеджер укрывает мои ноги пледом, подбрасывает пару дровишек в камин и неслышно уходит.
Только теперь менеджер может отдохнуть. Он спит сидя, на табуретке, чутким сном леопарда. Из рук он никогда не выпускает телефон. Он – моя связь с миром. Завоеванным мной миром.
Когда я умру, менеджер будет сидеть на моей могиле. Все уже уйдут после похорон. Родные и близкие – все уйдут, потому что зима и снег, и кому охота мерзнуть. А он будет сидеть. И на него будет падать снег. А потом на белый снег, как гроздья рябины, упадут капли крови. А потом на снег упадет и менеджер. Потому что он сделал сэппуку.
Вот такая судьба была у моего единого менеджера. Прекрасная судьба. Вернее, вот такая мечта у меня была – о моем едином менеджере.
Это губительная для героя мечта, но я понял это позже. Для героя губительно думать, что у него может быть единый менеджер. Такие менеджеры бывают только у поп-звезд и пидарасов. Хотя часто это одно и то же.
У поэтов менеджеров нет.
Несколько слов о пафосе
Если уж зашла речь о менеджере, нельзя не сказать о пафосе. Кому-то могло показаться, что мечты о менеджере исполнены пафосом. Ничуть, и я гневно отвергаю эти подозрения.
Мне всегда был чужд пафос. Пафос чужд герою. Пафос присущ только пидарасам. Герою всегда пастух интереснее царя. А пидарасам – наоборот. Поэтому они исполнены пафоса. Пафос для пидараса – питательная среда. А для героя – вонючая радиация.
Как представляет себе славу пидарас? Как нечто приятное. Даже сомнения и тревоги – приятные. Вот зовут в Канны, показ нового фильма, арт-хаус, об арт-геях. Надо бы поехать, конечно, там ведь будут все наши. Послал менеджера купить билеты. Менеджер купил. Привез билеты весь в поту. Вылить на него свой любимый коктейль из текилы со спермой улитки – фу, жлоб, что за билеты ты мне купил, это что, дневной рейс? Ты что, забыл, я люблю летать ночью, чтобы видеть звезды в иллюминаторе, они так блестят, как я. И кто у меня