Стасик был ошеломлен такими вестями. Да, он писал стихи уже 12 лет, да, у него шел стаж, но он был не готов узнать все то, что он узнал по моей просьбе.
- Ну, - сказал истерично Стасик. – Ты же говорил, ты будешь работать импресарио нас двоих. Что же теперь мы, должны вот так жить?
- Как – «так»? – спросил я.
- Да вот так! – закричал Стасик, потрясая передо мной своим печальным отчетом. – Мало и хуево.
- Да, - сказал я. – Стасик, если хочешь быть поэтом, надо следовать правилам, а как же. Это я говорю тебе как наш импресарио.
Тогда Стасик говорит:
- Но я не хочу так, импресарио! - и Стасик полез в мой холодильник и сделал себе бутерброд с нежным сыром. – Всю жизнь. В нищете.
Мы со Стасиком задумались.
Потом Стасик, открывая снова наш холодильник, чтобы похитить оттуда и съесть на моих глазах весь сыр, сказал:
- Нам надо построить карьеру. Поэтов.
- Карьеру поэтов? Но как? – не понял я.
- Нам надо решить, в какой мы струе! – сказал горячо Стасик.
- Какой струе? – меня пугали речи Стасика, я принимал их за шизофрению.
- Ну, в такой струе, в горячей! – пугая меня все больше, сказал Стасик. – В той, которая принесет нам то, что нам нужно.
- А что нам нужно? – затаив дыхание, спросил я.
Стасик наклонился ко мне и сказал по секрету:
- Нам нужны нужные люди.
Термин «нужные люди» вот уж напугал так напугал. Я понял, что Стасика озарила своим сиреневым светом - зарница шизофрении. Зарница шизофрении - чисто геройская, кстати, маза. Это когда шиза еще не накрыла полностью, как танк пехотинца, а только встает так, тихонько, из-за горизонта, и разливается светом на вершинах тополей - зарница шизофрении. В общем, нравился мне этот термин, и я радовался, что могу наблюдать это явление в натуре, но, конечно, жалко его наблюдать было на Стасике.
Но оказалось, мозг Стасика не был разрушен. Напротив, он был ясен. Стасик мне рассказал, что нужно познакомиться с нужными людьми в нужных местах. Они создадут шум вокруг нас. Это были какие-то страшные, видимо, люди, потому что могли создавать шум вокруг любого человека, и Стасик называл их «люди, которые нам нужны».
Я сказал:
- Стасик, нельзя построить карьеру поэта. У поэта нет карьеры. Кроме смерти.
Стасик сказал:
- Да ни хуя подобного. Карьеру поэта можно сделать, и при деньгах быть, как Вознесенский, и дачу в Переделкино купить. Ты же не знаешь, в какие времена тебе предстоит жить.
- Знаю, - возразил я.
- В какие? – оживился Стасик.
- В трудные, - сказал я.
И я сказал Стасику, что пойду по другому пути. По пути поэтического подвига. До конца. И этим сумею прожить.
Мы поспорили. У кого лучше получится карьера поэта. Стасик сделал ставку на пи-ар, а я – на духовный подвиг. Поспорили на деньги. Если конвертировать к сегодняшнему курсу, поспорили где-то на 40 долларов.
Теперь сама жизнь должна была рассудить нас. На эту сумму.
Поэт-мускулист
Мы со Стасиком пошли разными путями. Что, конечно, не мешало нам на самом деле, никуда не идти, а жить в соседних домах, на одной улице. Конечно, мы виделись со Стасиком очень часто, мы ведь теперь оба были поэтами.
Вскоре Стасик открыл мне свою мечту: он хотел дожить до ста лет, и не увянуть. С этой целью Стасик с ранних лет очень следил за собой. Стасик в свои шестнадцать был краснощек, как мичуринский персик, блондинист и страшно кудряв. Он был похож на амурчика. У которого отняли лук и стрелы, чтобы он не поранился. Поначалу мне, конечно, показалось немного странным, что Стасик каждое утро делал омолаживающую зарядку, которая включала в себя упражнения на все известные Стасику группы мышц тела. Я спросил Стасика, зачем он так терзает себя. Стасик сказал, что поэт, если хочет пробиться, должен быть физически крепок, должен быть мускулист.
Мне понравилось это сочетание слов, я ведь всегда любил интересные сочетания слов, это все из-за Гоголя, это он меня этим заразил, это все он, он во всем виноват, вообще, любовь к красивым сочетаниям слов – очень опасная и хуже всего, очень заразная вещь, как гонорея. Да, мне понравилось сочетание слов – мускулистый поэт, я подумал даже, что был бы рад, если бы, например, о моей поэзии потомки сказали бы: мускулистая поэзия. И я предложил Стасику создать новое литературное объединение. Были же раньше футуристы, акмеисты, символисты. А мы будем поэты-мускулисты. Стасик согласился.
Так появилось объединение поэтов-мускулистов. Но и в объединении мы со Стасиком тоже шли разными путями. Я налегал на мускулистость внутреннюю, как бы мускулистость духа. А Стасик налегал на гантели.
Отдельную зарядку Стасик делал для мышц лица – чтобы предотвратить его (лица) неизбежное старение. Стасик открыл мне страшную правду – оказалось, что на лице у человека есть огромное количество мышц. Стасик даже показал мне картинку из анатомического атласа. У Стасика был такой атлас – Стасик по нему сверял, все ли мышцы у него равномерно развиты. Я очень испугался, когда увидел картину, на которой были показаны все мышцы лица. Получалось, что на моем лице жил целый брюшной пресс, а я и не знал об этом. Стасик мне сказал, что мышцам лица надо уделять большое внимание, потому что именно из-за их ослабления с возрастом лицо человека начинает быть похожим на кал.
Гимнастику для лица Стасик делал страшную. Он становился у зеркала и делал ужасающие гримасы. Мне понравилось, это было страшно и смешно одновременно, а мне всегда нравилось, когда страшно и смешно одновременно. Я тоже один раз сделал за компанию со Стасиком эту зарядку. Лицо потом адски болело, как ушибленный копчик. И я не стал больше делать зарядку для лица, рассудив так, что мне не страшно дрябление кожи лица, потому что жить долго я не намерен, потому что это не геройская маза.
Кроме всего прочего, Стасик накладывал себе компрессы на глаза, чтобы оттянуть появление старческих мешочков, которые неизбежно образуются под влиянием силы тяжести. Выражение «старческие мешочки» мне тоже понравилось, я взял его на вооружение и впредь стал так называть земные ценности, которые я отвергал – старческие мешочки.
Я считал, что сила тяжести не может принести ничего хорошего, потому что иначе бы она не называлась – сила тяжести. Я полагал, что жена, семья, дети, деньги, работа, квартира, машина, гараж, капуста в подвале, запасы свеклы, все это – сила тяжести. Не геройская маза, постыдная для поэта.
Стасик гневно возражал, что если бы не сила тяжести, все мы – в том числе, и все поэты – давно улетели бы в открытый космос. Я сказал, что если бы на то была моя воля, я бы так и сделал. Стасик сказал, что ему страшно представить, что воцарилось бы на земле, если бы на все была моя воля. Мы опять поспорили, но ни к чему не пришли, и Стасик пошел чистить зубы.
Зубам Стасик уделял огромное внимание, и чистил их, как сапоги, по нескольку раз в день. Стасик прочитал где-то, что для зубов очень полезна кора дуба. Поэтому кора на всех дубах в округе была ободрана, как в голодные годы. Кору обгрызал Стасик.
Кроме того, он начисто уничтожал заросли трав в округе. Потому что принимал ванны с травами. Я с ранних лет тоже тяготел к травам, но к другим, и выбор Стасика был для меня непонятным: он принимал ванны с подорожником, ромашкой и репейником. Травы эти Стасик рвал рядом с домом, и его не смущало то, что они, как правило, были изрядно обоссаны кошками. Впрочем, возможно, это придавало травам дополнительный омолаживающий эффект.
В ванне Стасик сидел очень долго, три-четыре часа. Поэтому, как правило, Стасик сидел в чьей-нибудь ванной, например, моей – так как из ванной в его родной квартире Стасика гневно прогоняли его собственные домочадцы, которые, во-первых, тоже хотели пользоваться ванной, во-вторых, не понимали такого внимания Стасика к своему телу, в общем, из собственной ванной Стасика выгоняли с позором. Но Стасик твердо шел к своей цели – столетнему юбилею. Если его выгоняли из ванной, он молча собирал свои многочисленные мочалки, примочки, припарки и другие приспособления для продления жизни, и шел к кому-нибудь. Например, ко мне.
Я пускал Стасика в свою ванную, так как считал, что это здорово – если Стасик доживет до ста лет. Будучи героем, я напротив, не рассчитывал дожить до ста лет, так как герой живет недолго, но ярко. А Стасик, дожив до ста лет, мог моим потомкам рассказать обо мне, как мой современник, дать, таким образом, моим потомкам возможность прикоснуться к моему живому грубому образу, почувствовать мое живое дыхание. Стасик был для меня шансом.
Я не берег свое здоровье. Я всегда считал, что поэт должен быть больным. Да, все правильно. И более того. Чем более велик поэт, тем он более болен. Правда, была в этом одна проблема. Скорость убывания здоровья чаще всего намного превышает скорость признания, и в этом смысле первое любопытство широких кругов почитателей: «А кто это там появился?» - может застать поэта уже непосредственно в гробу. Автор находит это реально грустной хуйнёй.
Я пускал Стасика в свою ванную, и он там омолаживался. Но через некоторое время на Стасика пошла войной моя мама. Связано это было с тем, что из маминого, то есть, нашего холодильника стали пропадать продукты – творог, огурцы и яйца.
Мама моя работала в КГБ, ее устроил туда мой дедушка – палач и фотограф. Работа у мамы была очень ответственная и с огромными полномочиями. Мама ездила по всей округе и имела право задать любому человеку - председателю колхоза или продавщице мороженого – роковые вопросы: «Почему вы так плохо работаете? С какой целью? Почему вы молчите? Почему вы не смотрите в глаза? Почему вы вспотели? С какой целью? Почему вы плачете? С какой целью?». В общем, от мамы было довольно сложно что-то скрыть. Ведь в КГБ маму обучили логике и наблюдательности.