ер, а оглушительный успех. Я не был к нему готов. Когда перестала звучать музыка, и перестали звучать стихи, сначала была пауза. Одну секунду. Потом председатель клуба встал и негромко, но четко сказал:
- Браво!
Через несколько мгновений зал аплодировал стоя. Я почувствовал, что громкая слава – не хуй собачий. Это очень ярко, очень приятно, и очень не хочется, чтобы это кончалось.
Много позже я узнал, что стало с председателем клуба. Ничего особенного, казалось бы, с ним не стало. Он умер. Потому что знал Утесова и был старым. Но мне рассказали, что умер он очень достойно, как подобает джазмену, с пластинкой в руках. Хотел поставить пластинку, но не успел. Я позвонил ему домой. Трубку взяла его вдова, она была намного его моложе, так было принято у джазменов. Меня интересовало, какую пластинку она нашла в его руках. Она не разбиралась в джазе, сказала, что сейчас пойдет и найдет эту пластинку, и чтобы я подождал у телефона. Она нашла пластинку и прочитала мне в телефонную трубку:
- Какой-то Паркер.
Черкесская княжна
После лекции ко мне подошла женщина. Она сказала мне, что она восхищена, и ее зовут Тамара. Я сказал, что мне очень приятно. Потом, когда все разошлись, она ждала меня у выхода из лектория. Это тоже было приятно. Я подумал: началось! Я подумал, что у меня появились поклонницы.
Тамара была старше меня. Мягко говоря. Мне было полных 17, ей – полных 45. Она была ягодка опять. Кстати, это довольно странно. Я имею в виду, почему «опять»? Подразумевается, что женщина была ягодкой, потом ягодкой быть перестала, потом стала ею опять. А кем же была, когда ягодкой временно быть перестала? Не ягодкой, а чем? Овощем? Вот вопрос так вопрос.
Тамара была тощей, вороной брюнеткой, с ярко-красной помадой на хищных губах. На руках и шее у нее болтались массивные потемневшие серебряные хуйни – перстни, браслеты, амулеты и ошейники. Нос у нее был тонкий и с горбинкой. Брови у нее были тоже тонкие и черные, вразлет. Она была, в общем, весьма эффектной старой клушей, и отсветы ада на лице говорили о том, что на протяжении ее жизни многие это замечали, и этим вовсю пользовались.
В тот вечер, после лекции, Тамара позвала меня к себе домой, обсудить мою лекцию. Мы пришли к ней домой. Дома у нее было интересно. На всех стенах висели кинжалы, сабли, старинные фотографии, изображающие суровых горцев, шкуры волков, медведей безвинных и еще какие-то странные волосатые шкуры, мне даже показалось, что скальпы. Я немного напрягся, потому что подумал, что вдруг Тамара – оккультистка, и сейчас из сортира выбегут ее ассистенты, и начнут приносить меня в жертву. Было бы обидно оказаться вот так бесславненько принесенным в жертву, когда только узнал вкус славы, - помню, подумал я.
Но Тамара сказала, что она – черкесская княжна. И показала мне свое родовое дерево, оно было записано на куске сыромятной кожи, какими-то бурыми чернилами, похожими на кровь. Из родового дерева следовало, что предки Тамары владели седым Кавказом. Тамара знала всех своих родственников, чуть ли не до 5 века до нашей эры, и в роду у нее был даже один циклоп. Это было очень интересно.
Много позже, уже не от Тамары, я узнал, как черкесы потеряли свою Родину. Это довольно поучительно. Оказалось, все случилось очень недавно, всего сто лет назад. Всего сто лет назад черкесы жили на Кавказе. Никто, кроме них, жить там не мог, потому что, во-первых, на Кавказе свирепствовала малярия, а во-вторых, свирепствовали сами черкесы. Но потом русский царь посмотрел на карту и подумал – надо бы завоевать Кавказ, ведь там можно замутить курорт Сочи, столицу зимней Олимпиады. Идея была хорошая, но надо было что-то решать с черкесами.
Царь бросил на Кавказ войска. Поначалу все складывалось не в пользу царя, а в пользу черкесов. Черкесы были свирепей - сосланных на Кавказ русских декабристов, у которых были одни девки, Герцен да стихи на уме. Кроме того, черкесы знали козьи тропы, умело вели партизанскую войну, использовали особенности ландшафта. Наконец, на их стороне воевали малярийные комары. Черкесы стали ебошить русских почем зря.
Но потом один из царских пи-арщиков сказал, что знает, как надо поступить, чтобы победить черкесов. Царь одобрил циничный план пи-арщика.
Русские войска сначала выявили всех стариков – черкесских садовников. Дело в том, что черкесы умели выращивать огромные, с голову, сладкие персики. Они выращивали их на бесплодных глинистых почвах, в малярийном субтропическом климате, на глазах удивленных малярийных комаров. Русские убили всех садовников и выкорчевали все персики.
Потом русские войска выявили священные рощи предков. У черкесов не было кладбищ как таковых. Когда они хоронили своих предков, то на могиле каждого предка они сажали бук. Со временем таких буков стало много, целые рощи, потому что черкесы жили на Кавказе тысячу лет. Буковые рощи стали священными. Черкесы приходили в эти рощи, чтобы посоветоваться с предками, поговорить с деревьями. И деревья всегда с ними разговаривали, потому что они росли из их предков.
Русские войска выявили все такие рощи. Можно было вырубить их, но это был бы адский труд, потому что рощи были многочисленные, а деревья в них были буками, а это твердая порода, особенно, если дерево в три обхвата. Русские войска не знали, как быть. Рубить эти рощи можно было еще тысячу лет. Тогда вновь в дело вмешался пи-арщик. Он сказал, что есть гораздо более бюджетное решение. И скоро русские войска вырубили не сами рощи, а тех, кто знал их местонахождение и умел говорить с деревьями. Это тоже были, в основном, старики.
Так черкесы остались без персиков, которыми лакомился еще сам Одиссей, и без рощ. Говорить с предками они больше не могли, больше не могли с ними советоваться. И хотя оружие у черкесов еще оставалось, но в войне за свою землю они стали быстро просерать.
Потому что все дело было в советах предков. И в персиках. И скоро черкесов всех перебили, а кого не перебили, тот позорно соскочил в Турцию, и там ассимилировался. Не стало черкесов. Остались от них только образ Бэлы в романе «Герой нашего времени», да ряженые в ансамбле песни и пляски народов России. Оказалось, что если у народа, которому тысячи лет и который славился своей воинственностью, как пит-буль, отнять персики и рощи предков, народ исчезает. И не за тысячу лет, а меньше, чем за сто. Просто лопается, как детский шарик. Вот что придумал тот самый пи-арщик. И получил от царя бонус и социальный пакет.
А земли Кавказа стали российскими. Правда, потом русские сами захотели выращивать персики. Ведь все еще помнили, какими они были ништячными – черкесские персики. Русские войска ведь сами ими лакомились, пока их вырубали. Но почему-то ни у кого так и не получилось выращивать персики на Кавказе – не растут они, болеют, гниют, умирают, несмотря на удобрения, пестициды и давно побежденную малярию. Парадокс? Нет. Просто научить, как их вырастить – некому. Нет садовников. Их закопали в буковых рощах. А буковые рощи - есть, точнее, теперь они стали лесами. И никто не знает, какой из этих лесов раньше был священной рощей предков. Потому что разговаривать с деревьями никто не умеет. Всех, кто умел, тоже закопали под деревьями, и им теперь незачем разговаривать с деревьями, потому что они теперь и сами – деревья. Можно было бы, конечно, каждый лес на Кавказе считать священной рощей. Но это отпугнуло бы туристов, потому что негде было бы жарить шашлык, срать и пороть телочек. Так они и стоят теперь, тысячелетние священные рощи, и никому не говорят, что они священные, потому что тысячелетний опыт научил их, что так спокойнее.
Танец с саблями
Когда я ознакомился с родовым деревом Тамары, она предложила выпить коньяка и послушать джаз. Я согласился.
Вообще-то, с тех пор, как я выпил вина на выпускном вечере и Иерофанты сказали: «Началось», я не пил. Потому что мне не понравилось то, что сказали Иерофанты. Я понял, что если я буду пить, я буду как папа, потому что это наследственность. Но я не мог отказать черкесской княжне, даже зная о своей наследственности.
Я выпил коньяк. Мы стали слушать джаз. Вскоре я стал синий.
Княжна Тамара тоже стала синяя, потому что вместо Чарли Паркера поставила Арама Хачатуряна, и стала учить меня танцевать танец с саблями. Сабель в ее доме было, как в армии Буденного, я выбрал две самые древние и красивые, и стал танцевать. У меня хорошо получалось. Я стал довольно ловко ходить на подогнутых пальцах ног, несмотря на то, что они страшно хрустели и болели. Я был синий и плевал на боль. Когда дошло дело до азартного вонзания сабель в пол, я вообще вошел в раж и искромсал часть паркетного пола в доме Тамары. Потом я устал. Я упал с пальцев ног, и засобирался домой.
Тамара сказала, что она меня не отпускает. Я испугался, что все-таки Тамара будет приносить меня в жертву своим черкесским кровям. И даже вынул из паркета саблю, для обороны. Тогда Тамара вдруг грациозно взмахнула клешней и рухнула на пол. Я испугался, и бросился к ней. Она прошептала, что у нее все плывет перед глазами. Я ей сказал, чтобы она не волновалась, и это нормально, просто она синяя, и у нее вертолеты, так что если она хочет дать смычку, то может не стесняться. Она сказала, что она не хочет давать смычку, а хочет, чтобы я отнес ее на руках в спальню.
Я понес. Нести Тамару было не очень тяжело, потому что не очень далеко. Спальня у Тамары тоже была черкесская, вся в чеканках, на которых были девушки с профилями, как у Тамары, и все с одним миндалевидным глазом, нет, девушки на чеканках не были циклопами, просто второй глаз у всех девушек на чеканках был стыдливо закрыт черной накидкой. Посредине спальни была огромная постель, застланная неправдоподобно огромной тигровой шкурой. Тигр должен был быть саблезубым, чтобы дать государству такую шкуру.
Я положил Тамару на шкуру и сказал, что я пошел. Тогда Тамара вдруг провела на мне весьма эффективный удушающий прием, уложила меня на спину, что в дзю-до оценивается оценкой «иппон», то есть, чистая победа. А потом вдруг обвила меня, как кавказская гадюка, и впилась своим алым помадным ртом в мой нефритовый стержень.