- Вознесенский! – сказал я.
- Ах, Андрюшенька Вознесенский! – хихикнула старушка и пошла в дом.
Я обрадовался – понял, что сейчас она принесет и подарит нам какую-то памятную вещицу.
Вскоре она действительно появилась с памятной вещицей в руках. Мы доверчиво подошли к забору ближе, и старушка щедро напрыскала в наши со Стасиком замерзшие лица слезоточивым газом «Черемуха», из баллончика.
Наши лица вспыхнули, как факелы. Мы со Стасиком бросились бежать от дома проклятой старушки. Старушка вслед кричала нам, чтобы мы были неладны. И мы ими были. Глаза ничего не видели. Мы со Стасиком бились друг об друга, как молекулы кипящего борща, и падали в снег. Потом я додумался лечь лицом в снег. Сразу стало легче. Скоро глаза стали видеть. Я посоветовал и Стасику лечь лицом в снег. Он так и сделал, и долго плакал в снег.
Я понял, что дело стало совсем плохо, когда Стасик вдруг сел у сосны и сказал:
- Не могу идти. Не чувствую ног. Началась гангрена. Будьте вы прокляты – и ты, и Вознесенский.
Надо было что-то делать. Тогда я обратился к Иерофантам. Ведь они следовали за мной повсюду. Когда нас выкинули из военного самолета в ночь, рядом со мной летел Винтокрылый, я видел. Значит, и остальные были где-то поблизости.
Я сказал – про себя, разумеется, а не вслух:
- Иерофанты, всесильные духи мои, мне нужна помощь. Где, блядь, эта ебучая дача Вознесенского?
Немедленно из леса показался Волчок. Ничего не говоря, Волчок побежал вперед, быстро глянув на меня своими разного цвета глазами.
Я сказал Стасику:
- Пошли. Я знаю, где живет Вознесенский.
Скоро Волчок привел нас к небольшой уютной даче. Забор у нее был невысок, и злобной собаки во дворе не было – впрочем, может, она и была, но наверняка спряталась, когда почувствовала приближение Волчка. Волчок легко переступил через забор – ведь он был в холке с сам с дачу Вознесенского. Я понял, что мы у цели и через минуту-другую наши со Стасиком руки сомкнутся на шее Андрюшеньки. Я, правда, толком не знал, что я скажу Андрюшеньке, когда мои руки сомкнутся на его шее. Но, рассуждал я – в конце концов, поэту всегда есть о чем поговорить с другим поэтом.
Волчок заглянул в окна дачи своими разноцветными глазами, и кивнул мне. Это значило, что поэт был дома.
Я тоже заглянул в окно. Стасик последовал моему примеру. Мы увидели Вознесенского, который сидел у камина. Мне понравилось. Лицо у него было печальное, с глазами. Так я себе его и представлял.
Стасик сказал:
- Давай стучать в окно.
- Неудобно! – сказал я. – Вдруг он сейчас стихи сочиняет.
- Он свое уже сочинил! – безжалостно сказал Стасик. – Смотри, какую дачу отгрохал.
Мы постучали в окно. Вскоре к нам вышел Вознесенский. Он был удивлен, если не сказать, слегка напуган. Понять его можно было. Было уже около часа ночи. В его окно стучались два замерзших психопата, забрызганных слезоточивым газом, все в снегу. А у него, беззащитного поэта, не было даже собаки. Я стал улыбаться Вознесенскому, показывая, что намерения наши - совершенно мирные.
Вознесенский мягко улыбнулся в ответ и спросил:
- Что вы хотите, ребята?
Я понял, что нужно ответить поэту кратко и емко. Хотя бы для того, чтобы он пустил нас внутрь. И я сказал:
- Мы хотим прочитать вам стихи.
Вознесенский пожал плечами и сказал:
- Проходите.
Это была победа. Первая победа. Нас пустили внутрь. Скоро мы сидели у камина и молчали. Вознесенский явно присматривался к нам. Нужно было что-то говорить.
Я сказал:
- Андрей Андреич, почему тут так много дач? Неужели так много поэтов?
Это была вторая победа. Вознесенский улыбнулся и сказал мне:
- У вас ироничный склад ума. Это хорошо. Для поэта. Да, поэтов у нас очень много. Если верить справочнику союза писателей, у нас десять тысяч поэтов.
- Сколько? – переспросил я.
Я знал всю мировую поэзию, но даже она, по моему мнению, не могла приютить и полусотни настоящих поэтов.
Вознесенский печально сказал:
- Да, десять тысяч поэтов.
- И у каждого дача! – сказал возмущенно Стасик.
- Да, - рассмеялся Вознесенский. – Увы.
- Андрей Андреич, а почему у вас дача без противопожарной пропитки? – спросил Стасик.
Я испугался. Я-то привык к Стасику, а Вознесенский явно не мог успеть привыкнуть, и вопросы Стасика могли разрушить едва наладившийся между нами и поэтом живой контакт.
Но Вознесенский ответил:
- Да. Вы правы. У меня нет противопожарной пропитки.
- Поэту она не нужна! – сказал я горячо.
Вознесенский кивнул. Моя мысль ему снова понравилась.
Он посмотрел на меня внимательно и сказал:
- Вы очень похожи на Лермонтова, вы знаете?
Я сделал вид, что смутился. На самом деле, я знал. Да, я был похож на Лермонтова. Тот же взгляд, навязчиво ищущий роковой дуэли, та же трагическая нотка в осанке, тот же холодный лунный склад – не секрет, что Пушкин был – Солнце русской поэзии, а Лермонтов – Луна. Я никогда не утверждал о себе, конечно, что я Солнце или Луна – эти места были заняты уважаемыми мной людьми. Поэтому себе я давно присмотрел Фобос. Самый загадочный спутник Урана. Я сразу же забил Фобос за собой.
Потом Вознесенский сказал мне:
- Прочитайте свои стихи.
Я прочитал. Вознесенский сначала долго молчал и улыбался. Потом попросил и Стасика прочитать свои стихи. Стасик прочитал про медведей безвинных. Вознесенский опять замолчал.
Потом Вознесенский достал бутылку вина и налил нам со Стасиком. Мы выпили. Я хотел произнести тост: «За поэзию!». Но я не решился. Мы выпили молча, но все равно явно за поэзию.
Потом Стасик попросил сыр, Вознесенский принес сыр. Стасик ел сыр Вознесенского, а Вознесенский молчал и смотрел на огонь в камине. И улыбался. Я тоже стал улыбаться и по ходу даже немного засыпать, потому что вино и тепло камина мягко вставили.
Потом Стасик, осмелев, уже сам налил еще по одной и сказал:
- Андрей Андреич, вы можете нам помочь?
Вознесенский грустно улыбнулся и сказал:
- Нет. Поэтов и так десять тысяч. Вы хотите к ним?
- Ну, где десять тысяч, там еще для двоих всегда найдется место. Если потесниться немного! – сказал Стасик.
- Да, да, это хорошо сказано – потесниться! – рассмеялся Вознесенский.
Мне он начинал нравиться. Он был мудрый какой-то, и даже прямолинейные атаки Стасика его не смущали.
- Так что же нам делать? – настойчиво спросил Стасик. – С чего начать? Чтобы пробиться?
- Пробиться? – удивился Вознесенский. – Куда?
- Ну, к вам, сюда, - сказал Стасик, обведя взглядом уютное помещение дачи Вознесенского. – Поближе. У вас же все хорошо.
- У меня? – удивился Вознесенский. – Я бы так не сказал. Это у Гомера все хорошо.
- У Гомера, конечно, тоже большие тиражи, - согласился Стасик. – Зато вы устроились вон как, - Стасик снова по-хозяйски обвел взглядом помещение, чувствовалось, что Стасик бы здесь все устроил по-другому. – Ну, так, Андрей Андреич, давайте не будем юлить.
- Юлить? – удивился Вознесенский.
- Ну да! – сказал Стасик возмущенно. – Что вы, в самом деле. Десять тысяч поэтов. Ну так что теперь. Понятно, что самые теплые места заняты. Но мы согласны на более холодные, для начала. Мы же молодое поколение. Мы пришли к вам. За помощью. Мы хотим знать, как попасть в струю, я тебя никогда не забуду, никогда не увижу, ну, я в этом смысле. В общем, нам нужны ваши секреты. Профессиональные. Что нужно делать поэту, чтобы прорваться?
- Копить, - вдруг кратко сказал, как чиркнул одноразовой зажигалкой, Вознесенский, глядя на огонь камина.
- Сбережения? – понимающе прошептал Стасик.
- Впечатления! – печально возразил Вознесенский.
Стасик заулыбался и неодобрительно закивал головой. Он явно считал, что Вознесенский по-прежнему юлит.
Потом я засобирался. Было неудобно заснуть у Вознесенского. Стасик сопротивлялся – ему у Вознесенского нравилось.
Он спросил Вознесенского:
- Андрей Андреич, а вы не собираетесь продавать свою дачу?
- Да вроде нет пока, - обескураженно признался Вознесенский.
- Ну, если вдруг соберетесь, я первый на очереди, - сказал Стасик.
Вознесенский согласился.
Потом Стасик все же вырвал у Вознесенского обещание нам помочь – в этом плане Стасик был уникум. Вознесенский согласился со схемой оказания нам помощи, разработанной Стасиком. Схема была такая – вернувшись домой, мы со Стасиком готовим подборки своих стихов. Пересылаем их Вознесенскому посылкой. Он идет на почту, получает посылку. Читает наши стихи, пишет на них восхищенную рецензию и несет наши стихи в «Литературную газету», «Новый мир», «Юность», в общем, несет всюду, куда сам мало-мальски вхож. Добивается нашей публикации, сначала в журналах, затем – выхода первой книги. Ну а дальше – уже мы сами, после выхода первой книги мы оставляем его в покое. Это, последнее обещание - уже Вознесенскому с трудом удалось вырвать у Стасика. Только договорившись обо всем этом, Стасик согласился уйти.
На пороге Вознесенский пожал не руку, а локоть Стасика Усиевича. Видимо, боялся, что если даст Стасику руку, Стасик ее ни за что не отпустит.
Мне Вознесенский на прощание посмотрел печально в глаза и сказал:
- Да, да… Лермонтов. Конечно… Удачи тебе.
И столько прозвучало в этом всего, и было в этом прощальное напутствие, и было в этом «я тебя никогда не увижу», и было понимание, чем закончится мой лермонтовский путь.
Мы со Стасиком уходили от Вознесенского в разных состояниях, мы ведь всегда представляли разные школы. Стасик был в эйфории. Он все время говорил:
- Какой жук! Ох и жук!