Я тоже в юности писал стихи. Я тогда не думал, что поэт – это не тот, кто пишет стихи.
Действительно, интересно, почему в юности все пишут стихи? Пишут и пишут. Прямо беда. Каждый кретин их в юности пишет. Каждая телочка пишет. Ночь, родаки на даче, короче, я такая, одна, у окна, так хочу любить, слушаю Цоя, грущу, и только моя помада дешевая знает, как я люблю Игоря. Да. Юношеская поэзия – это кретинизм.
Но есть такие, что и после семнадцати стихи писать не перестают. Пишут и пишут. Есть такие поэты. Уже за сорокет, а то и за полтос, уже яйца седые, радикулит, геморрой, простатит, а все ходит в редакцию журнала «Юность», романтично так вбегает в редакцию, взлетев по ступеням, плащ нараспашку, чичи горят, вбегает, и к редакторше: вот, принес своих новых стишат, вы меня не помните, да, жалко, а я уже был у вас, вот мои новые стихи, вот, почитайте, они хорошие, напечатайте их, пожалуйста, я согласен на любой тираж, самый маленький, мне гонорара не надо, хотите, я даже сам оплачу тираж, я накопил тут вот денег, работал, знаете ли, где, да так, везде, по какой теме стихи, да по той же теме, что и прежние, те, про которые вы тогда сказали, что худшего говна с роду не читали, а, вспомнили, ну вот, так вот, я поработал над рифмами еще, как вы и посоветовали, правда, писать не перестал, как вы советовали, а наоборот, еще больше писать стал, знаете, так пошло легко, прямо утром встаю, не умываюсь, не писяю, а сразу за стол, и стихи льются легко, сами собой как-то, прямо льются из меня, как водопад, знаете, как у юного Блока, да, ну я сразу к вам, вот, еще не умывался, не писял, вот, мои новые, я назвал цикл «Первая ты любовь моя», ну почему сразу – вон отсюда, ничтожество, нет, пожалуйста, не надо охранника, я сам уйду, извините, уже ухожу, но напоследок я скажу вам, в глаза, слушайте голос поэта, да как ты смеешь, сука ебучая, я же поэт, у меня везде так тонко.. Да. Есть такие.
Я в юности твердо решил, что застрелюсь, если до такого позора доживу. Но я всегда точно знал, что не доживу.
Я в юности писал хорошие стихи. Стасик тоже писал. И другие мои друзья – тоже писали. Расскажу об этом потом, если будет возможность.
Почему, все-таки, все в семнадцать лет пишут стихи? Ответ прост. Гормоны. Если бы я сейчас писал хорошие стихи, я бы назвал свой сборник именно так: «Гормоны». Хорошо. Честно. Хорошо. Гормоны. Хорошее название.
Стасик Цветков, когда был юн, написал однажды вот что:
…За век такой длинный,
За русских медведей, медведей безвинных…
Хорошо это как-то – медведей безвинных. Век – длинный, это так себе, проходная строка, да и не геройская это маза – век длинный, геройская маза – век короткий. А вот «медведей безвинных» - это хорошо. Никто меня не убедит в том, что это плохо.
Сейчас я редко пишу стихи. Совсем не пишу. Но настоящий поэт – он всегда поэт, даже если стихов не пишет. Это, кстати, и отличает хорошего поэта от плохого. Плохой всю жизнь пишет стихи, как мудак, потому что он и есть мудак, потому что только мудак может всю жизнь писать стихи, как будто больше нечем заняться. Профессионально заниматься поэзией вообще могут одни пидарасы. А настоящий поэт не станет зарабатывать стихами. Потому что это позор.
Да. Я остаюсь поэтом. И всегда останусь. Разве может быть поэт – в прошлом. Я всегда думал, что поэт не может быть «в прошлом», потому что у настоящего поэта нет будущего.
Стасик уехал в Москву, в Литературный, пару лет назад. С тех пор он пару раз приезжал домой. Дома он ходил очень важный, когда виделся с нами, то есть, своими старыми друзьями, смотрел куда-то мимо и говорил:
Да. Поражаюсь, как я мог столько лет прожить в этом городе. Как тут у вас все. Провинциально все, смешно, хотя… Мило, мило.
Стасик это говорил, обычно приходя к нам, то есть, своим старым друзьям, в гости, совершив традиционный для Стасика набег на холодильник и трехчасовый заплыв в ванной.
После ванной Стасик, все еще пахнущий творогом и яйцом, выходил и устало говорил:
Там, в Москве… В поэтических кругах, где я вращаюсь… Очень модно пить хорошее вино после ванной. Есть?
Мы, то есть, старые друзья, говорили:
Вообще-то, есть на балконе немного вина, домашнее, правда, в банке трехлитровой.
Смешная тара! – устало вздыхал Стасик. – В трехлитровой банке – так в трехлитровой банке. Неси, и в холодильнике есть сыр, я видел.
Затем Стасик довольно быстро выпивал всю банку вина, съедал весь сыр, и, икая, говорил:
А все-таки тут у вас. Ик. Ик. Мило.
В общем, Стасик был двойственный человек. Было в нем много противного. Но я к этому терпимо относился. Потому что мне нравилась строка «медведей безвинных», которую написал Стасик, а я считал, что раз уж человек – поэт, он может себе позволить любые изъяны, поэт ведь – не ангел, потому что поэт-ангел – это либо Блок, но такой рождается раз в тысячу лет, и тысяча лет еще не прошла, либо просто пидарас какой-то.
Когда я приехал к Стасику, я сразу спросил у него:
Ну, как тут? Как тут, ну, вообще? С литературой?
Стасик сказал:
Закрутки привез?
Закрутки – это всевозможные соленья и варенья, которые делала моя бабушка. Она очень вкусно готовила. Стасик и раньше, приходя ко мне в гости, пытался совершить набег на закрутки бабушки, мотивируя это тем, что закрутки ему нужны, чтобы также лить их себе на череп, для его омолаживания. Но мама при появлении Стасика прятала закрутки.
Но теперь я привез в Москву пару банок закруток, мне дала их мама, с расчетом, что я продержусь на них месяц, а за это время ко мне в Москве придет признание. Мама строго мне наказала, чтобы я не показывал закрутки Стасику.
Но я не выдержал и признался:
Привез.
Давай! – сказал Стасик.
Стасик забрал все закрутки, часть из них куда-то унес, сказав, что отдаст их мне потом, не сегодня. А часть Стасик при мне съел.
Наевшись, Стасик икнул и сказал:
Молодец, что сразу ко мне. Хорошо, что закрутки привез. А то я голодаю тут.
Голодаешь? – ахнул я. – Стипендию не платят?
Платят. Повышенную. – ответил Стасик.
А, - обрадовался я, поняв, в чем дело. – Бухаешь, да?
Бухаю. Когда угощают. – строго сказал Стасик. – Я коплю.
На что? – удивился я.
Да так. На будущее. Я там у тебя банку видел, - ответил Стасик и полез в привезенную мной сумку за банкой молдавского вина.
Выпив вина, Стасик сразу мне сказал:
Поступай ко мне, в Литературный! Будешь поэтом. Поэтом в Москве быть пиздато.
Я промолчал. Я не спешил с решением. Потому что твердо решил в Москве быть осмотрительным, скрытным и безошибочным в атаках, как леопард. Я решил пожить у Стасика и присмотреться. Чтобы, прежде чем поступать в Литературный институт, убедиться, что поэтом быть в Москве пиздато.
Можно я у тебя поживу, присмотрюсь? – спросил я Стасика.
Конечно, о чем ты говоришь! – воскликнул Стасик обрадованно. – Тем более, ты не с пустыми руками приехал. У тебя есть деньги?
У меня? – удивился я. – Ты же меня знаешь. Откуда у меня деньги. Так, мама дала. На обратную дорогу – если передумаю.
Понимаешь, - сказал Стасик. – Я рад тебя принять. Живи у меня сколько хочешь. Но здесь Москва, понимаешь?
Ну? – не понял я.
Ну, ну! – передразнил меня Стасик. – Я не могу, эти провинциалы меня умиляют. – Пойми. Тут все жестко.
Как на войне? – ахнул я.
Жестче. Жестче. – печально пояснил Стасик. – Тут каждый за себя, против всех, а все на одного, и лежачего бьют.
Ни хуя се! – воскликнул я.
Пойми, - Стасик высокопарно закурил мою сигарету, налив себе вина из привезенной мной банки. - Я привык жить один. У меня устоялось меню. Я ем мало. Я могу не есть несколько дней, если надо. А ты же только что от мамы. Ты ешь много, верно? Я один нас двоих не прокормлю.
Ну ладно, - сказал я. – Я врубаюсь. На войне как на войне. Можем потратить мои на обратную дорогу.
Отлично! – сказал Стасик. – Да ты не волнуйся. – На обратную дорогу они тебе не понадобятся.
Думаешь, мне тут понравится? – радостно сказал я.
Не знаю, - загадочно сказал Стасик, - выдержишь ли ты…
Что? – спросил я напряженно.
Всё. - сказал Стасик и посмотрел в окно. – Всё это.
Я тоже посмотрел в окно. Из окна Стасика была видна Останкинская башня. Она была очень большая и какая-то угрожающе значимая.
В небе неким вселенским двоечником была разлита огромная чернильница. Дело шло к дождю и, хуже того, к осени.
Я невольно поежился, оттого, что понял, что мне предстояло выдержать всё.
Я спросил Стасика:
Стасик, ты ведь помнишь мои стихи.
Ну, помню.
Хорошие они?
Ничего. Есть находки, и зерна.
Зерна? – удивился я.
Поэтические зерна, - грустно пояснил Стасик. – Неважно. А что ты хочешь?
Как что? – удивился я. – Славы.
Стасик смотрел на меня с недоброй ухмылкой.
Я подлил Стасику еще вина, и спросил:
Как ты думаешь? Есть у меня шанс с такими стихами…
Пробиться? – спросил Стасик, улыбаясь.
Почему «пробиться»? – неприятно удивился я. – Я не шахтер. Я поэт. Прославиться.
Прославиться стихами сейчас нельзя, – отрезал Стасик.
Как нельзя? – отпрянул я.
Нельзя. Невозможно.
Что, тут вообще прославиться нельзя? – ужаснулся я и подумал, что зря обещал Стасику свои деньги на обратную дорогу.
Можно, почему нельзя, - сказал Стасик. – Здесь все можно. Все. Но надо знать, как.