— Бей их, ломай!
И рвутся они ломать и крушить не столько потому, что надлежит выполнить приказ отца-командира, сколько опасаясь: вот-ка не покруши — и турнут из спортроты. И прощай некоторая вольница, сытная жрачка, теплая казарма, и не надо заголять зад под некие спецуколы, о которых у нас еще будет речь.
Так разве оно не ужас, когда мчит на тебя шайка в раздолбанных бутсах, на которых шипы обустроены из взятых в набор кружочков воловьей кожи, прошитой кривыми проржавленными гвоздями?
Помнит старшее поколение приснопамятные динамовские годы, когда, любимец страны, семижильный — и в футболе, и в хоккее с мячом завораживал всех гиператлет Маслов. На конических ногах и сердцем, наверное, по размерам сходным с самым большим — жирафьим. На конических же ногах, с медвежьим костяком оберегал меня мой ангел-хранитель, центральный защитник Генаша Сысоев. И еще на дальних подступах к вратарской площадке летели по сторонам коленные чашечки наших противостоянцев и разные их голеностопы. А кто все-таки прорвался — не обессудьте: коленом вперед я высажу ребра, а еще любезней того — кулаком левой руки отбить мяч, а тыльной стороной правой руки приветить нападающего под нижнюю челюстную дугу. Тут уж веером полетят зубы, при удаче — проглочен будет шмат языка, и шейные позвонки претерпят большой урон.
Но хватало у вратаря соображения, что долго эта лафа продолжаться не будет. И еще одно подтверждение получат слова из знаменитой песни, именно вот эти слова: "Напрасно старушка ждет сына домой,// Ей скажут — она зарыдает".
А разве это не научительная академия для юного советского пролетария — знаменитый завод? Когда, допустим, надоело юному пролетарию гнать план и вал, а захотелось на бюллетень? Тут кладет пролетарий распяленную левую ладонь на твердое, в правую руку берет галошу и колошматит по левой. Знатная неопознанная опухоль возникает при этом, а поколошматишь снова — и еще продлен бюллетень. Что случилось? А спустя рукава работают дворники-татары в Москве. Не обскребли ото льда, не опесочили тротуар. Вот шел, поскользнулся, не сгруппировался при падении — и нате вам. От этих татар ещё со времен ига происходит на Руси чёрт-те что!
Так из спортроты был списан вратарь в транспортную роту, где получил грузовик ГАЗ-63. И любимая Америка — чего только мы у тебя не покрали! И при виде 63-го газика — как не прихлынуть детским воспоминаниям о конце войны и линии Маннергейма, о ленд-лизе и красавце "додж 3/4". Оно, конечно, ГАЗ-63 не "додж", и дома, как говорится, пониже, и асфальт пожиже, но всё равно загляденье. Нет для него бездорожья. И по проходимости превыше он даже песни:
Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползет -
Туда наш взвод ходил мочиться!
Опять же "ГАЗ" — для кого-то оно пустой звук, да только не для меня. Поскольку за строительство именно этого автозавода дед мой получил один из первых орденов Ленина. А коллектив завода увенчал деда подарочным автомобилем М-! ("эмка") № 1. Здесь поймем и товарища Сталина, привыкшего лично получать в подарок все изделия № 1. Ведь хватило ума у златоустовцев, начавших выпуск топоров для мясников, топор № 1 из хромо-никеля, с надписью по полукружью лезвия славянской вязью "Руби по левому уклону!" подарить вождю. А тут…Разве не досадно, что вдруг не ты, а всего-то соратник и сподвижник увенчивается первоизделием? Нет, такого надо без промедления расстрелять!
Ну, да ладно. Что было — то быльем поросло. А дальше, чем, может быть, утомлю я читателей — мне хочется сказать об институции "грельщиков" и психологии смертного рукопашного боя.
Знают о "грельщиках" сидельцы лагерей и тюрем, знают люди из МВД и КГБ. Худо бывает затворникам, и доброхотные "грельщики" с воли переправляют им для облегчения участи всякие запретные металлоизделия, чай для чифира, наркоту, денежки, а теперь и мобильные телефоны. Администрация, конечно, бдит, отбирает что может И у армейских бедолаг-новобранцев тоже есть "грельщики". Но не администрация — старослужащие (по-теперешнему — "деды") отбирают у молодняка посылки, что присылают недоедающим солдатам в подкорм, равно и денежки. И в мои армейские годы отнимали у салаг нищенские трехрублевки солдатского жалованья "деды", а уж теперь…Даже располагаю я фактами, что и в матушке моей, морской пехоте, господа офицеры нынче топят матросов в чанах с водой, чтобы под пытками завладеть зарплатой контрактников.
У Сергея Александровича Есенина есть стих, посвященный его родителям и тому, как бы его родители поступили с гонителями поэта:
"Они мне дороги как поле и как плоть,
Как вешний дождь, что рыхлит зеленя,
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня!"
Какие уж вилы… Отрадно подумать, сколь страшна была бы кара нынешним господам офицерам со стороны моих морпехов, приемного отца и полковника Дворового.
В романе "Асан" заглавный герой — гнилой майор Жилин, сбагривающий "чичам" бензин и солярку.
Что ж, и я продавал гуцулам бензин и шабашил на них в пользу старших по званию. Однако, эти приработки были потом, а по переходе из футбола в транспортную роту был я гол как сокол. А поскольку в те годы не имелось средь моих знакомцев ни упакованных деньгами цеховиков, ни действительных членов Академии художеств или композиторов Френкеля и Коваля — "грельщиками" у меня были более чем сомнительные люди. В том числе Толик (Анатолий Михайлович) Карандаш, которого добрым словом помяну я в конце эссэ.
Ясно. расходились слухи о незначительных денежных переводах на моё имя в в/ч 40282. Но популярные конфетки "Ну-ка, отними!" могли бы назвать и в мою честь, поскольку у меня — ну-ка отними! А денежки были мне потребны для того, чтобы, как теперь говорят, по случаю перевода в транспортную роту "накрыть поляну" старшине карантина Марухно, старшим сержантам Гудзю, Шепенку и Тебелеву. Каковую "поляну" я хлебосольно и накрыл. Но всё увенчалось сечей. "И бысть сеча зла и ужасна!"
…За тридцать лет работы в "Крокодиле" множество добросовестных информаторов — не стукачей! — возникло у меня по СССР. Так позвонил мне верный человек из Иркутска, сообщивший:
— С Олегом-то Никифоренковым — беда!
А кто он такой, Никифоренков? А лучший охотовед областного управления охотничье-промыслового хозяйства. Много побродили мы с ним по восточно-сибирской тайге, по границе с Монголией. И, было дело, стояли под дулами четверых понаторевших в стрельбе людей, — а всё же их разоружили и препроводили.
И вот сидел этот беззаветный смельчак и страж природы в скверике, лузгал кедровые орехи, а мимо дефилировал милицейский патруль. Как надлежит вести себя советскому, ныне и российскому подданному, когда мимом шествует милицейский патруль? Надлежит испытать почтительный трепет, подобрать под себя ноги и, ясней ясного, орехи не грызть Что же Никифоренков? Трепета и пришибленности не выразил, ноги не подобрал и всей позой обозначил предосудительную независимость.
За такое, естественно, доставляют в милицию, приглашают в подвал за стальную дверь, а там, как водится, дают в морду.
— Небывалое дело. — ещё отлеживаясь дома, рассказывал мне Никифоренков. — Пятеро их, все ядрёные. И в какое-то такое впал я состояние, что они со знанием меня увечат, а я не падаю. Даже не больно мне! А вот я их гвозжу — ложатся пластом, у меня на полу будто палас выстелился из милиционеров. Завалил их всех. А дверь на засов. Тут стали ломиться, уже личность установили: откройте, Никифоренков, слово полковника — не тронем. А я им гугукаю через сталь: нет. голуби. Вы меня тут и убьете, знаю. А давайте под дверь жену мою с тестем, горпрокурора, комиссара Дербенёва — тогда и отворю. (Дербенёв же, комиссар облачстного МВД — это по нынешним временам генерал-лейтенант. Близко я его знавал, весьма достойный милиционер. А.М.)
И явились все названные, спустилось дело на тормозах, без последствий — и лишь на вторые сутки после побоища охотовед рухнул. Слег.
А теперь кругом Интернет. И вот только что. эту навозну кучу разгребая, окликнула меня жена:
— Глянь, глянь: это же про твоих Махмадовых из Джамбула!
И как растут люди! Сорок лет назад чеченцы братья Махмадовы привели в испепеляющую ярость всего-то секретаря горкома казахстанского города Джамбула, — а теперь взбесили президента всея Казахстана Назарбаева.
Вот что натворили сорок лет назад эти чеченцы против марксизма-ленинизма: купили два утильных грузовика. Довели их до ума и поставили на колеса. И начали, как мэр Москвы Лужков и миллиардер-фармацевт Брынцалов — с пасеки. Но пошли даже дальше Лужкова: выберут пчелы пыльцу на одной территории — так братья грузят ульи в автофургоны, вывозят в новые медоносные угодья, и только успевай сепарировать мед из рамок. Отчаянные, возмутительные срубили деньжищи! Но что напозволяли себе потом! Построили ангар, наняли пятерых механиков на зарплату — вдвое большую, чем официальная у секретарей горкома, стали принимать в гарантийный ремонт грузовики от колхозов и госорганизаций. И при коллективе у них освобожденный шеф-повар, и, страшно сказать, тренажерный зал. Но уж вовсе разврат — бассейн с нырятельной вышкой. И надо ли говорить, что в партийных верхах возникло желание срубить братьям рога. Так был завлечен старший брат. Султан Махмадов, в райотдел милиции, где вознамерились бить его смертным боем.
И мне, прилетевшему тогда в Джамбул, рассказывал уже начавший ходить Махмадов, этот росток капитализма посреди разлития социализма, потомок сосланных в Казахстан чеченцев, сирота, но выживший да так и осевший здесь, спасенный от голодной смерти в слободке немцев Поволжья, тоже сосланных в Казахстан:
— Я уж не знаю. сколько их было, сбился со счета. Я их пластаю вусмерть, а всё новые вбегают, вбегают. У меня уже кровь из ушей, кулаки до костей разбиты, а мне не больно нисколечки. А у них уже страх в глазах, замешательство — чего это я не падаю? Мне и самому удивительно, да тут бюстом Дзержинского долбанули меня сзади по голове. А Дзержинским долбануть — это не бюстом Пушкина, это сразу слетишь с катушек. Вот тогда уж прошлись ногами по мне. А я уже в сознании — и опять мне не больно. Лишь через сутки слег.