— О, ты самосец! — воскликнул Ксенофан. — А ведь я несколько лет назад посетил твой остров, побывал в Герайоне, насладился зрелищем пробитой горы, обошёл ваш акрополь, а внутрь меня не пустили. Уплыл, разобиженный. Значит, и до вас наша общая беда докатилась. Хотите построить новый Самос? А ты, судя по всему, ойкист[39]?
— Нет, Ксенофан, мы беглецы и, так же как ты, не можем вернуться на родину и даже не знаем, что с нею. А ты откуда и куда держишь путь?
— Лет десять я жил в Занкле по ту сторону пролива. А потом меня лишили гражданства. Собираюсь обосноваться неподалёку. Городок тут есть. Ранее Гиелой назывался, а когда фокейцы в нём поселились — Элеей. Фокейцы, как всем известно, народ торговый, дерзкий, неугомонный. Надеюсь, их мои воззрения не напугают.
— Давай спустимся на берег, — предложил Пифагор.
Некоторое время они шли молча мимо самосских кораблей, лениво покачивавшихся на волнах.
— После бегства из Колофона я много странствовал, — начал Ксенофан первым.
— И где же ты побывал? — спросил Пифагор.
— Первой страной, какую я посетил, был Египет, — продолжил он. — Я поднялся по великому Нилу до порогов Слоновьего острова. В Мемфисе я видел, как египтяне оплакивают бога, и сказал им: «Если вы считаете оплакиваемого богом, зачем же его оплакивать?» Меня едва не побили камнями. Эта древняя страна поражена суевериями. Кому только не поклоняются египтяне, кому не приносят жертв! Да и мы, эллины, недалеко ушли от них. Я отрицаю богов Гомера и Гесиода, сладострастных, лукавых, лживых, как люди, творящие их по своему ничтожному подобию.
— Не эти ли воззрения заставили тебя покинуть Тринакрию?
— О нет! У них в почёте атлеты. Когда я высмеял их любовь к грубой силе, у меня появилось много врагов.
— И неудивительно, — заметил Пифагор. — Атлеты — гордость Эллады. И если ты выступаешь против роскоши, тебе бы надо воспевать атлетов.
— Когда я был в Посидонии... — вновь заговорил Ксенофан.
— Так это был ты?! — перебил Пифагор. — А ведь я тоже с недавнего времени мечтаю об основании школы.
— Это преисполняет меня гордостью! — воскликнул Ксенофан. — Ионийцы приобретут славу первых учителей Европы.
— Будучи первыми учениками Азии, — вставил Пифагор.
— Которая сделала нас изгнанниками, — добавил Ксенофан.
— Конечно же, — продолжал Пифагор, — отношения наши с Азией не всегда дружественны. Но ведь ученикам, когда они становятся с учителем вровень, дозволяется вступать с ним в спор. В диалоге мы не просто стараемся доказать свою правоту. Мы — и это главное — постигаем в нём сами себя. И время этого постижения, мне кажется, наступило. А бежим мы не от Азии, а от того, кто взял над нею власть.
Вдали на пригорке Пифагор заметил Дукетия, беседующего с каким-то человеком, и понял, что это тирренский наварх.
— Прости, Ксенофан, — проговорил он. — Сейчас должно решиться, выпустят ли нас тиррены из гавани, да и Регия я ещё не повидал.
Дукетий, заметив Пифагора, отделился от своего собеседника и поспешил навстречу.
— Договорились! — крикнул он ещё издалека.
Приблизившись, он сказал:
— Никаких препятствий нет. Можешь отплывать хоть сегодня. Советую тебе остановиться в Кротоне и там решить, плыть ли дальше или зазимовать. До Кротона при этом ветре не больше двух дней пути.
Пифагор положил руку на плечо кормчего.
— Плавание с тобой было не только спокойным, но и поучительным. И сын твой мне понравился.
Никомах
Место Дукетия у кормового весла «Миноса» занял Никомах, знавший это побережье и в юности плававший на кораблях своего отца. Пифагор решил стать у второго весла, ибо уже привык находиться рядом с кормчим.
— Я вижу, для тебя это дело не новое, — проговорил Никомах, наблюдая, как Пифагор справляется с кормовым веслом.
Пифагор отбросил ладонью к затылку растрёпанные ветром волосы.
— Конечно, — подтвердил он. — Мы сами порой не понимаем, откуда у нас берутся навыки. Одному удаётся сразу, а другого сколько ни учи — бесполезно.
— Взгляни! — воскликнул Никомах. — Показались тирренские корабли. Пасут они нас.
Пифагор начал считать появившиеся на горизонте паруса.
— Интересный народ, — проговорил посидонец. — Второго такого на свете нет.
— А откуда ты тирренов знаешь? — спросил Пифагор. — Ведь твоя родина от их земли далеко.
— Далеко? — удивился Никомах. — А разве тебе не известно, что многие тирренские города находятся в Кампании? От Посидонии до отстроенных тирренами Помпей при попутном ветре полдня плавания. Тиррены — наши соседи. Их у нас сердаями называют.
— Откуда это название? — заинтересовался Пифагор.
Никомах пожал плечами:
— Не знаю.
Сикелийский берег стал понемногу удаляться, когда же Никомах круто повернул своё весло, сразу оказался за кормою. Судно вышло из пролива и, обойдя носок педила, двигалось параллельно подошве.
Берег Италии был гористым, напоминая очертания возвышенного, занятого отрогами Керкетия побережья Самоса. «Я переместился с носа на корму, — подумал Пифагор, вспоминая оплыв. — И сколько произошло за эти два месяца событий!»
— Здесь окончание хребта, перерезающего полуостров по центру, — пояснил Никомах. — С него, называемого Апеннинами, текут почти все реки Италии. Её так называют по Италу, царю обитавших здесь в старину сикелов.
— И это земля Регия?
— Нет, другого эллинского полиса, Локр, расположенных вот за тем ущельем. Их называют Эпизефирскими по открытому зефиру мысу, где они обосновались. Этими берегами ранее владели кротонцы. Рассказывают, что стотридцатитысячное кротонское войско двинулось в эти места, чтобы сбросить пришельцев в море. На реке Сагре оно встретилось с десятитысячным ополчением локрийцев и было вдребезги разбито. В такое трудно поверить. А случилось это будто в тот день, когда в Олимпии открывались игры. С этих пор недруги кротонцев локрийцы и сибариты стали называть своих дочерей Саграми.
— А разве сибариты враждуют с кротонцами?
— Они-то и есть главные их враги. Ведь Сибарис в отличие от Локр могущественный город, с огромной округой. Ему подчинено двадцать пять окрестных городов. У него трёхсоттысячная армия из местных варваров, и к тому же сибариты ведут обширную торговлю с Кархедоном, с Милетом и другими городами Ионии, ныне находящимися под властью персов. В союзе с Сибарисом и тиррены, самый могущественный народ Италии.
— Вот оно что. Значит, Кротону приходится нелегко — он между двух огней.
— Взгляни, Пифагор! — воскликнул Никомах.
Пифагор повернул голову. Прямо над морем высился белоколонный храм.
— Это святыня Геры, — пояснил Никомах.
— Нашей Геры! — воскликнул Пифагор. — Родившись на Самосе, она достигла Италии.
— Здесь её называют Лакинийской по имени обитавшего на этом мысе древнего героя Лакиния, — пояснил Никомах. — Отсюда в пятидесяти стадиях жил его друг Кротон. Напуганный ночью прибытием Геракла с быками Гериона, он бежал сюда и был в суматохе убит Гераклом. Городу дали имя погибшего — как говорят, по воле Геракла, пожалевшего о случившемся.
Демокед
Бухта Кротона имела форму двух соединённых рукоятками, но не сходящихся концами серпов. Она могла вместить и сто кораблей, дав им надёжную защиту, на берегу же можно было построить город не меньший, чем Самос. Но Кротон, во всяком случае на первый взгляд, был невелик.
Внезапно Пифагору показалось очертание бухты знакомым. Решив, что она похожа на какую-либо из посещённых им, он стал перебирать в памяти эллинские города, в каких ему пришлось побывать.
«Откуда мне это знакомо?» — мучительно вспоминал он, направляясь к агоре. Она успокоила его, не вызвав никаких воспоминаний. Он брёл между рядами торговцев. Взгляд его задержался на сосуде с пиявками в окружении медовых сот. Столь странное сочетание заставило его остановиться. Заметив интерес к своему товару, продавец обрушил целый вихрь слов:
— У меня всё необходимое для здоровья! Вот пиявки! Посмотри, какие они свежие! Лучшее средство от всех болезней. Их Демокед рекомендует при отёчности. А это целебный мёд. У меня его покупает сам Милон! Неужели ты не слышал о Милоне?
Молчание Пифагора вызвало новый поток.
— Демокед, сын Каллифонта, несмотря на молодость, величайший из медиков. Милон врачуется у Демокеда.
— А чем болеет Милон? — спросил Пифагор.
— Болеет! — возмутился продавец. — Чем может болеть человек, трижды бывший олимпиоником[40]? Он здоров как бык, которого каждый день носит на плечах. Здоров, потому что выполняет предписания Демокеда. Сейчас Милон в пританее. Кормится за общественный счёт. Демокед же ведёт приём в доме Милона, ибо отец его, Каллифонт, суров. Если хочешь посетить Демокеда, поспеши. Завтра он отправляется на Самос по приглашению Поликрата.
Услышав имя Поликрата, Пифагор решил посетить местную знаменитость и поторопился покинуть слишком словоохотливого собеседника.
— Да куда же ты, чужеземец?! — кричал вслед торговец. — Я же тебе ещё дороги не показал! Живёт он у старой агоры! На другом берегу Эзара.
Пифагор был уже далеко, а продавец всё ещё сыпал ему вслед словами, как горохом.
Старую агору Пифагор нашёл легко. В лесхе перед дверью с изображениями змеи, пьющей из чаши, была очередь из множества больных. От их голосов стоял гул. Говорили о мазях, о диете, исцелениях, хвалили одних лекарей, хулили других.
«Этих людей прежде всего надо лечить от болтовни», — подумал Пифагор, поворачиваясь, чтобы удалиться, но в это время дверь отворилась и вышел больной в сопровождении молодого человека с огромным лбом, увеличиваемым лысиной на полголовы. Увидев Пифагора, Демокед — а это был он — спросил: