— А когда это было? — спросил Дарайавуш.
— Ровно за тысячу лет до того, как ты надел диадему. Тогда Колаксай получил предсказание, что царствование его потомков продлится тысячу лет. А потом прибудет могучий царь с войском и отберёт эти золотые дары, рассеяв их обладателей, как зайцев.
На самом деле никто ничего подобного о прибытии могучего царя Мегабазу не говорил, но Мегабаз видел в мифах будущих подданных такую же царскую собственность, как их скот и коней.
Как и рассчитывал Мегабаз, басня подняла дух Дарайавуша, тем более что повсюду на пути можно было видеть следы поспешного бегства — сожжённые поселения, засыпанные колодцы, ещё не успевшие разложиться трупы животных.
Так персы достигли восточной границы владений скифов, ни разу не встретившись с ними в бою, хотя их близкое присутствие ощущалось во всём.
— Они показали тебе спину! — деланно радовался Мегабаз. — Они боятся взглянуть тебе в лицо, зная, что взгляд твой испепеляет.
— Но они могут уходить от меня целый год, — вздохнул Дарайавуш. — Отправь к скифскому царю гонца — пусть он передаст: «Сражайся или покорись».
Через несколько дней после этого разговора появились скифские послы. Спешившись, они молча поставили перед царём четыре сплетённые из ивовых прутьев корзины.
— Свершилось! — воскликнул Мегабаз. — Они принесли тебе дары.
Каково же было разочарование, когда сквозь сетки, какими были накрыты корзины, в одной увидели мечущуюся мышь, в другой — прыгающую лягушку, в третьей бьющую крыльями птицу, а в четвёртой — пять связанных стрел с бронзовыми наконечниками.
— Это посылает тебе наш царь Агафирс, — проговорил один из послов.
Когда скифские послы ускакали так же внезапно, как появились, первым нашёлся Мегабаз:
— Скифы не решились принести тебе небесные дары, опасаясь гнева тех, кто им их дал. Но вместо этого они вручают тебе и землю, и воду, и воздух, ибо мышь обитает в земле, лягушка — в воде, а птица — над степью.
— А что означают стрелы? — спросил Дарайавуш.
— Наверное, сдают своё оружие, — не долго думая, ответил Мегабаз.
— Не похоже, — вздохнул Дарайавуш.
Встреча
Гиппас шёл к гавани, стараясь оставаться незамеченным. Денег на дорогу у него не было, но он надеялся убедить какого-нибудь корабельщика довезти его до Метапонта, чтобы расплатиться с ним там.
Уже показалось море, когда он заметил толпу людей, образовавшую плотный круг. «Наверное, очередной фокусник или гадатель», — подумал он и уже собирался пройти, как вдруг его привлёк нежный девичий голосок. Приблизившись, он увидел девочку ослепительной красоты, кружившуюся в танце под собственный напев.
Танец подошёл к концу, и люди, расходясь, уже бросали оболы. Девочка ещё не успела подобрать монетки, как к ней приблизилась отвратительная старуха с хищным выражением лица.
— Дитя! — услышал Гиппас вкрадчивый голос. — Этим многого не заработаешь. Идём со мною. У тебя будет крыша над головой и постоянный заработок.
Девочка испуганно попятилась, и старуха, пытаясь её удержать, вцепилась в хитон.
Забыв о том, что ему не надо обращать на себя внимания, Гиппас рванулся на помощь.
— Прочь отсюда! — закричал он. — Оставь в покое мою сестру, страшилище!
С этими словами он схватил девочку за руку и увлёк за собой.
— Бежим!
Когда гавань с кораблями скрылась из виду, они остановились.
— Кто ты, братец? — спросила Мия, с интересом оглядывая своего спасителя.
— Я Гиппас, сын Теогена.
— А я Мия, дочь Родопеи. Как хорошо, что ты прогнал эту страшную женщину. Так, наверное, выглядели сёстры Грайи.
— О нет! — возразил Гиппас. — Грайи были добрыми старицами — ведь они делились друг с другом единственным глазом, а эта скорее напоминает Горгону, которую изображают на городских воротах, чтобы отгонять неприятеля.
— А куда мы идём?
— Разве это важно? Главное, что ты меня не гонишь. Я же готов за тобой хоть в страну гипербореев.
— Но откуда ты? Ты кротонец?
— Я из Метапонта. Слышала о таком городе?
— Немного. Из Метапонта Эпей, построивший троянского коня.
— Да. Мои сограждане этим гордятся, но должен тебе сказать, что это выдумка. Моему городу не более двухсот лет, а Троянская война древнее на три столетия времени сочинителя басен о Трое.
— Ты имеешь в виду Гомера?
— Да. Мой учитель ценит Гомера как поэта, но полагает, что лучше бы ему старины не касаться. Довольно об этом. Лучше скажи, как ты здесь оказалась?
По выражению лица девушки Гиппас понял, что его вопрос привёл её в смятение.
— Я жила с матерью в Дельфах, — начала она. — Нет, не в святилище, а ниже, в ущелье, где Кастальский ключ. Однажды, когда я была ещё ребёнком, мать показала мне издали моего отца. Он стоял у порога храма, беседуя с Фемистоклеей.
— Кто это? — спросил Гиппас.
— Великая пифия, уста для откровений Аполлона и хранительница его тайн. Она покровительствовала матери, почему-то называя её египтянкой. Любила меня. Её высохшие ладони пахли мёдом. Когда мне исполнилось двенадцать, мать захотела посвятить меня Аполлону. Сейчас я могла бы сидеть на треножнике, но Фемистоклея воспротивилась и сказала: «Пусть не заглохнет корень Астрея». Так она по-своему называла моего отца. Я уверена, что на смертном ложе она взяла у матери обещание отправить меня сюда, к Пифагору...
— Так ты дочь Пифагора?! — вскрикнул Гиппас.
Девушка с удивлением подняла глаза, не понимая, что могло так взволновать её спасителя.
— Мать послала меня с кормилицей и двумя рабами. Но на наш корабль напали пираты, и я бросилась в море — ведь я хорошо плаваю. Так я оказалась одна на чужбине. Надеялась заработать на дорогу пляской.
— Мой учитель ценит пляску и музыку, — вставил Гиппас. — Если бы ты слышала, как он божественно играет на кифаре.
— Я вижу, ты им гордишься. Кто он?
— О нет, я не произнесу этого имени. Ибо какой смысл в имени того, кого я никогда не видел. Незадолго до встречи с тобой я шёл по берегу и увидел дремлющего старца, наверное рыбака. Как прекрасно было его лицо с высоким лбом! И я подумал: «Был бы мой учитель похож на него...»
— Я тебя не понимаю. Учитель — и не видел?
— Да, учитель не открывает своего лица.
— А мне Пифагор не открыл дверей своего дома, — с горечью проговорила Мия. — Теперь я одна.
— Нет, не одна, — возразил Гиппас неуверенно. — Видимо, твоего отца не было в городке, и потому двери не открылись. Идём со мною в Метапонт. Ты там успокоишься.
«Дочь Пифагора... — думал Гиппас. — Какую же шутку со мною сыграла судьба».
Решение
Уже на следующую за уходом скифских гонцов ночь на персидский лагерь был совершён первый стремительный набег. Забросав вал тучей стрел, скифы удалились на своих быстрых рыжих лошадках.
— Вот тебе и скифские дары, — сказал Дарайавуш Мегабазу.
На этот раз сатрап не нашёлся что ответить.
Набеги повторялись едва ли не каждую ночь. Число убитых и раненых множилось. Одним из первых пал Тит. Осторожный и храбрый, он попал в засаду. Скифы пытались отрубить голову — ведь только принёсший голову убитого получает у скифов свою долю добычи, — но Адраний, бросившийся на врага с бешеной отвагой, вытащил тело друга из скифского аркана и, унеся из лагеря, закопал его и накатил на могилу огромный валун.
Подходили к концу запасы продовольствия. Воины начали поедать сусликов и мышей. Тела покрывались красными пятнами. Начались повальные болезни.
Как-то ночью из находившегося неподалёку стана скифов раздался крик. Дарайавуш попросил Гаубураву выяснить причину переполоха. Оказалось, что через скифские посты пробежал заяц и за ним была устроена шумная погоня, в которой участвовал весь скифский лагерь, словно это было происшествие мирного времени. В другой раз скифы учинили какое-то игрище и метались на конях перед своим лагерем, вырывая друг у друга козла.
Выслушав Гаубураву, Дарайавуш покачал головой:
— Не иначе как эти дикари хотят вывести нас из терпения. Они над нами издеваются, понимая, что мы бессильны им помешать.
— Позволь дать тебе совет, Дарайавуш, — произнёс Гаубурава. — Дождись следующей ночи и, как обычно запалив огни, оставь лагерь вместе с больными, ранеными и ослами на привязи, чтобы те ревели. Этим людям объяви, что, пока ты будешь совершать нападение на скифов, им надлежит охранять лагерь. Тем временем с теми, кто сохранил силы, иди к Истру, пока ещё не разрушен мост и путь туда не преградили враги.
Царь тяжело вздохнул.
— Да будет так, — произнёс он и призвал к себе начальников отрядов, чтобы отдать распоряжение.
«Сам сказал...»
В лесхе сидели двадцать акусматиков, занимавших первые три скамьи. Эвримен, общаясь с ними ежедневно, знал каждого в лицо, но ни разу не слышал их голосов.
Нс услышал он их и сейчас, ибо, когда он сел на кафедру, все голоса слились в один выдох разочарования. И он вспомнил слова Пифагора: «Теперь о самом тяжком».
— Друзья мои, — начал Эвримен, — мне ли не понять ваших чувств. Весь год каждый из трёхсот шестидесяти четырёх дней слышать голос Учителя и через него познавать сокрытую от смертных гармонию сфер, ждать, когда же настанет триста шестьдесят пятый день, когда можно будет узреть божественный лик... И вот — вместо него я, кого вы видите каждый день. Но знайте же: Учитель среди вас. «Я буду с ними» — это его подлинные слова, последние, которые он произнёс, прощаясь. И я передаю их вам, сидящим здесь. Я вспоминаю ваш первый день, когда в этой лесхе не было ни одного пустого места и занавес скрывал от ваших глаз эту кафедру. Не всем оказалось под силу то, что преодолели вы. Двенадцать из выдержавших первое испытание, сделавшее вас учениками, покинули нас по собственной воле. С тремя пришлось расстаться за несоблюдение правил. Поэтому вам, дождавшимся этого дня, есть чем гордиться.