По рядам прокатилось разноголосое жужжание, которого в дни обычных занятий не услыхать.
— Этот день, — продолжал Эвримен, — возвращает вам речь, которая могла бы помешать сосредоточению мыслей и стать преградой на первом из трёх отрезков вашего пути к Истине. После осеннего отдыха вы возобновите обучение и теперь, твёрдо познавшие основы, сможете двигаться вперёд уже не безмолвно — вы будете общаться с Учителем, задавать вопросы и высказывать свои мысли, вы будете спорить друг с другом и предлагать собственные задачи, вам будут разрешены отлучки — в общем, начнётся новая жизнь. А через два года мы вновь встретимся в этой лесхе. Мы простимся с вами, и вы, обогащённые мудростью и умеющие хранить её от посторонних ушей, разойдётесь по домам, вернётесь в свои города к родителям и друзьям, с нетерпением вас ожидающим. И в этот день вы услышите имя лучшего из вас, кому будет дано право остаться здесь навсегда, чтобы называться математиком. А теперь — слово вам. Я знаю по себе, сколько за время молчания появилось мыслей и вопросов. Сейчас вы можете задать первые из них. Я попытаюсь на них ответить.
Эвримен оглядел лесху и, заметив слегка приподнявшегося с места юношу, сказал:
— Я вижу, Керкоп, хочешь начать ты?
— Учитель говорил, что луна оказывает влияние на прибой. А почему в океане прибой больше, чем в нашем Внутреннем море?
— Твой вопрос, Керкоп, принадлежит к числу тех, ответ на которые не может быть дан тотчас. Требуются исследования, и они могут занять многие годы. Пока же прими сказанное за данность.
— Братин! — обратился Эвримен к юноше, нерешительно поднявшему голову и сразу же опустившему глаза. — Я вижу, ты не решаешься задать свой вопрос. Смелей. Сейчас можно задавать любые вопросы. Спрашивай, — подбодрил его Эвримен.
Юноши начали перешёптываться.
Эвримен поднял руку, призывая к тишине.
— Учитель говорил, — смущённо произнёс Братин, — что каждый из бессмертных богов олицетворяет определённую фигуру. Как это понять? Чем Афина напоминает треугольник или Зевс — квадрат?
Лесха замерла в ожидании. Видимо, этот вопрос мучил не одного Братина. Эвримен задумался, но через мгновение твёрдо произнёс, отчеканивая каждое слово:
— Не обязательно всё понимать. Главное — запомнить сказанное. Ведь так сказал Сам.
До позднего вечера лесха гудела, как растревоженный улей. Юноши торопились задать накопленные за время молчания вопросы, подчас начинали спорить друг с другом, и, если бы Эвримен не напомнил, что приблизилось время сна, разговоры продолжались бы до рассвета. Но и утром, когда Эвримен направлялся к воротам, чтобы проследить за передачей караула, из общежития акусматиков доносился гул голосов.
Наваждение
И вот уже весна, сбросив на помолодевшие луга своё украшенное алыми маками покрывало, воспарила в горы и скрылась из виду, давая о себе знать издалека грохотом снежных обвалов и бешенством разлившихся ручьёв. Квадратное потолочное отверстие атрия, заголубев, призвало Пифагора в путь. Тефарий Велиана посоветовал Пифагору посетить Кортону, назвав её древнейшим городом пеласгов.
Кортона, как и все другие тирренские города, расположилась на холме, возвышавшемся над идущей под уклон равниной, напоминавшей фессалийскую, но там не было холмов, разбросанных таким образом, словно какое-то божество предназначило их для полисов с примерно равной по размерам округой. Кортона захватила холм более крутой, чем другие. Пока Пифагор поднимался к видневшимся в тумане стенам, хлынул дождь, какого ему никогда ещё не приходилось принимать на себя поздней осенью, — тёплый, ласковый. Он прекратился так же внезапно, как начался, и Гелиос, пробившись сквозь тучи, поставил прямо перед глазами голубую чашу озера, о котором Пифагор слышал от Тефария, но не подозревал, что оно находится так близко от Кортоны. Казалось, стоит протянуть руку — и можно будет коснуться пальцами его поверхности.
И снова Пифагор, как тогда по пути в Посидонию, был охвачен ликованием, словно бы ему удалось разгадать одну из давно мучивших его загадок природы.
«А что, если когда-нибудь, — думал он, — удастся перенести образ на мрамор и получить отпечаток этого изумительного зрелища с помощью глаза Гелиоса и художником станет свет, охватывающий нас своими невидимыми волнами? Свет может проникнуть и через твёрдые предметы и выявить структуру материи».
Пифагор оглянулся. Озеро скрылось за скалами. Из ущелья стал подниматься туман. И вдруг в его струях мелькнуло лицо Родопеи, словно бы обращённое к нему с мольбой.
«Ведь я никогда не вспоминал о тебе, — думал Пифагор. — Тебя вымыло время. Случайное ли это явление, или какое-либо страстное желание может преодолевать пространство? Так что же ты мне хочешь сказать?»
Спасение
Адраний, раненный скифской стрелой в предплечье, пришёл в себя ночью от крика ослов. Перебросившись несколькими словами с наёмником, ослабевшим от болезни, Адраний понял, что их бросили. Напрягая силы, он пополз по траве, стараясь как можно дальше удалиться от лагеря, ибо был уверен, что скифы, узнав о бегстве царя, ворвутся и перережут всех. Древко стрелы он сумел обломать и надеялся при свете дня вытащить наконечник. «Этот оказался без яда», — подумал он и мысленно возблагодарил паликов.
На расстоянии полустадия от вала трава была столь же высокой, как на лугу под Энной, где, по поверьям эллинов, бог смерти похитил дочь земли Персефону. Когда рассвело, Адраний позволил себе отдохнуть. Вопли ослов стали глуше. «Видимо, скифы ещё не обнаружили хитрости», — подумал он.
Продвигаясь, Адраний машинально вспоминал названия приминаемых телом растений. «Вот это ползучая ароматная трава — тимьян. Это шалфей. Если выпить его с вином, возбуждает эрос. Это змеевик. Если потереть его корнем руки, змея не укусит. Это василёк. Если подмешать его сок к дурману, можно свести с ума. Это диктамин. Его охотно едят козы. Вот бы им здесь было раздолье...»
Адраний прополз ещё несколько шагов. «Это лебеда. А вот цветок Адрана. Эллины называют его маком. Им лечат священную болезнь. А это мята. Овцы, наевшись её цветов, начинают блеять. А вот и таксия».
Адраний надломил стебель и смазал его белым соком рану. Рука уже посинела. Адраний приложил таксию к ране и привязал её оторванным от хитона лоскутом. Взгляд уловил повисшего на былинке зелёного кузнечика. Человек и насекомое смотрели друг на друга, не шевелясь. То ли от неподвижности, то ли опьянённый запахами степи, Адраний задремал.
Пробудился он от конского топота и прижался к земле, чтобы с нею слиться. Но примятые травы выдавали его. Всадник спешился и, приблизившись, приложил ладонь к лопатке.
— Да ты ещё дышишь! — услышал он эллинский возглас.
Сильные руки перевернули его. Адраний открыл глаза.
На воине был короткий хитон и кожаные скифские штаны. Но облик у него был не скифский.
— Кто ты? — спросил скиф.
— Адраний.
— Странное имя.
— Я сикел. Отца моего зовут Дукетием, а брата Тиларом. Ты меня убьёшь?
— Нет.
— Но всё равно мне не выжить. У меня посинела рука. Если бы ты смог передать брату в Кротон...
— Ты из Кротона?! — обрадованно воскликнул спаситель.
— Нет, из Энны. В Кротоне мой брат. Он учится у Пифагора. Наш отец был кормчим на кораблях Пифагора, когда они покидали Ливию. Пока Тилар молчит и изучает арифметику.
Всадник покачал головой:
— Да ты бредишь.
Он поднял Адрания и перекинул его обмякшее тело на круп коня.
И вот Адраний уже покоится на спине коня, обняв его голову и уткнувшись лицом в жёсткую гриву.
Сзади зашумело, и он уловил гудение рогов, ликующий вопль «а-ля-ля!» и стоны добиваемых. Скифы ворвались в лагерь.
— Им теперь не до нас, — донёсся до него голос. — Надо ведь не только собрать добычу, но и отрубить головы, связать их, чтобы доставить царю. Кто притащит больше голов, получит большую долю добычи.
Поручение
Они полулежали у костра. Залмоксис время от времени подбрасывал в огонь еловые ветки. Вспыхивая, они бросали алые блики на похудевшее, обросшее волосами лицо Адрания.
— Вот ты и встал на ноги, — весело проговорил Залмоксис. — Хоть снова в бой. Но твой наниматель давно у себя в Сузах. Еле ноги унёс. Вряд ли ему сейчас потребуется чья-либо помощь. Мне же пора к моему блуждающему племени.
Залмоксис пошевелил палкой не желавшее загораться поленце.
— А из какого ты племени?
— Из крестонеев. Увёл я их от персов в эти лесные просторы, недоступные даже скифам. Будем жить среди гелонов.
— Подходящее имя для живущих в стране холодов[76], — вставил Адраний.
— Морозы для жизни не помеха, — возразил Залмоксис. — Они превращают реки в ледяные дороги, по которым передвигаются пешком и на конях, доходя до земли гипербореев. В реках тьма рыбы, а в лесах — зверья. Гелоны сеют хлеб и разводят пчёл в дубовых колодах. У них всё из дерева — дома, храмы и городские стены. Там я буду жить. Тебе же пора возвращаться на свой остров. Путь, скажу тебе, неблизкий. Но раз тебя смерть не взяла, ты и эту дорогу осилишь. Пройдёшь через леса и долы к высоким снежным горам. Их называют Альпами. Перемахнув через них, окажешься на огромном полуострове, населённом множеством племён. Тебе его весь пройти или вдоль побережья проплыть надо, чтобы попасть к проливу, отделяющему материк от Сикелии. Кротон будет рядом — повидаешься с братом...
— У него как раз срок немоты кончится. Вот наговоримся всласть! — мечтательно проговорил Адраний.
Залмоксис выкатил из костра почерневшее поленце, и Адраний по вырезу шеи и щели для рта понял, что это идол.
— У скифов научились, — усмехнулся Залмоксис. — Но камня здесь не найти. Сотворили мой образ из дерева и обмазывают кровью жертвенных животных.
Залмоксис толкнул брёвнышко в огонь.