Тут же Порфирий упоминает уже известное нам «чудо с рыбами» (это эпизод, в котором Пифагор смог назвать рыбакам точное число рыб в их неводе). Чуть ниже сообщает он и о разговоре Пифагора с рекой, и о его золотом бедре, а также приводит примеры и еще некоторых чудесных событий:
«В один и тот же день он был и в италийском Метапонте, и в сицилийском Тавромении, и тут и там разговаривая с учениками; это подтверждают почти все, а между тем от одного города до другого большой путь по суше и по морю, которого не пройти и за много дней… А когда однажды друзья его, глядя на подплывший корабль, гадали, прицениваясь, о его товарах, Пифагор сказал: "Быть у вас покойнику!" — и точно, на подплывшем корабле оказался покойник. Бесконечно много и других рассказов, еще более божественных и дивных, повествуется об этом муже согласно и уверенно; короче сказать, ни о ком не говорят так много и так необычайно. Рассказывают также и о том, как он безошибочно предсказывал землетрясения, быстро останавливал повальные болезни, отвращал ураганы и градобития, укрощал реки и морские волны, чтобы они открыли легкий переход ему и спутникам…» (Порфирий. Жизнь Пифагора. 27—29).
Ямвлих в красочном описании аналогичных эпизодов не отстает от Порфирия. Во многом он его повторяет чуть ли не дословно[128], но порой добавляет и новые детали:
«В Сибарисе Пифагор, взяв в руки большую ядовитую змею, затем отпустил ее, и точно так же в Тиррении он брал в руки маленькую змею, укус которой был смертелен. В Кротоне, как говорят, он гладил белого орла, и тот сидел спокойно. Когда кто-то захотел послушать его, он сказал, что не станет говорить, пока не появится какое-нибудь знамение, и после этого в Кавлонии появилась белая медведица. Человека, собирающегося сообщить ему о смерти сына, он опередил, сказав о ней сам… Поскольку относительно Пифагора нет разноречий и невозможно, чтобы об одном человеке все говорили одинаково, полагают, что разумно воспринимать сказанное им как слова существа высшей природы, а не просто человека. Да и загадочное изречение указывает на это. Ибо есть у пифагорейцев такое изречение:
Он — человек и птица, и нечто третье, другое».
(Ямвлих. Жизнь Пифагора. 28. 142—144)
К вопросу о змеях, которых, как следует из вышеприведенного свидетельства, совершенно не боялся Пифагор. В одном источнике в связи с этим содержится нюанс, производящий просто-таки комическое впечатление: «Укусившую его в Тиррении ядовитую змею он сам убил своим укусом» (Аполлоний. Чудесные рассказы. 6). Пифагор, в отместку за укус змеи сам кусающий ее, — это способно вызвать невольную улыбку.
В целом же можно попытаться систематизировать чудеса Пифагора, о которых свидетельствуют античные авторы. Чудеса эти делятся, так сказать, на несколько классов. Во-первых, пророчества, предсказания, которые будто бы всегда сбывались. Причем давались они мудрецом как по поводу событий значительных (землетрясения и т. п.), так и в связи с какими-нибудь совсем мелкими деталями (сколько рыб в неводе или есть ли на корабле покойник). Во-вторых, некие необычные отношения нашего героя с представителями животного мира, будь то медведица или бык, орлы или змеи. Наконец, в-третьих, — особенности его внешности и поведения, указывающие на сверхчеловеческую природу: пресловутое золотое бедро, способность разговаривать с реками, находиться одновременно в двух местах и т. п.
И еще: в источниках подчеркивается, что с Пифагором связано особенно большое количество чудесных историй. Пророков-чудотворцев, странствовавших по Элладе, в ту эпоху было немало, и в предыдущем изложении некоторые из них уже упоминались: Абарис, Эпименид, Гермотим, Аристей… Так вот: предание настойчиво подчеркивает, что на этом фоне Пифагор безусловно выделялся. Он был, так сказать, «чудотворцем номер один», самым знаменитым из всех прочих. Абарис, в частности, был даже сделан его учеником, а в некоторых свидетельствах — и Эпименид тоже (Порфирий. Жизнь Пифагора. 29). Но это, бесспорно, произвольная выдумка, не имеющая ничего общего с действительностью. В частности, деятельность Эпименида развертывалась в начале VI века до н. э.[129], когда Пифагор даже еще и не родился.
Подытожим наши наблюдения следующей характерной цитатой. Пифагорейцы «причислили Пифагора к богам, как некоего благого и человеколюбивого демона, одни называя его пифийцем, другие — Аполлоном Гиперборейским, третьи — Пеаном, четвертые — одним из населяющих Луну демонов, другие — одним из олимпийских богов, говоря, что он явился в человеческом образе для пользы и исправления человеческой природы, чтобы дать ей спасительный толчок к счастью и любомудрию, и лучшего дара от богов, чем тот, который явлен в лице Пифагора, не было и не будет никогда» (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 6. 30).
Из этого пассажа видно, что о сущности и статусе Пифагора судили по-разному, сходясь только в одном: в том, что обычным человеком он уж точно не является. Впрочем, процитированная фраза требует некоторых комментариев.
Прежде всего, в каком смысле здесь говорится о демонах? Сразу поясним, что не в нашем современном. Словоупотребление, выработанное христианством, подразумевает под демонами злые сверхъестественные существа: бесов, чертей. Совсем не так было в античной религии. Слово «демон» (оно, кстати, именно греческое по происхождению) изначально означало, в сущности, то же, что и «бог», было его синонимом[130]. Во времена, о которых у нас идет речь, оно звучало несколько иначе: «даймон». Богов вполне могли называть демонами (даймонами), и наоборот.
Ближе к концу античности стали считать, что демоны — это не вполне боги, а сверхъестественные существа, стоящие в иерархии мира чуть ниже богов (но выше героев, и уж тем более выше людей). Сформировалась, соответственно, такая градация статусов: боги — демоны — герои — люди — животные. Особенно подробно это учение было разработано в религиозной философии неоплатонизма. Напомним, что именно к неоплатоникам принадлежал Ямвлих, автор вышеприведенного отрывка. И несомненно, что его воззрения здесь сказались, то есть он привнес в представления ранних пифагорейцев некоторые не свойственные им элементы позднейшего происхождения. Во времена самого Пифагора такого понимания слова «демон» еще не было.
Что же касается встретившихся в цитате эпитетов или «прозваний» самосского мудреца, то «Пифиец», несомненно, находится в связи с дельфийским культом Аполлона; напомним, жрица-прорицательница в Дельфах называлась пифией. Свою роль в появлении подобного прозвища могло сыграть созвучие: ведь имя философа тоже начиналось на «Пиф-». «Пеан» — это одна из так называемых эпиклез (культовых имен) того же Аполлона. Да и сам этот бог (в ипостаси Аполлона Гиперборейского), как видим, появляется среди предлагаемых «идентификаций» Пифагора.
Борьба за власть над умами и городами
Итак, умами своих учеников и приверженцев Пифагор овладел быстро и всецело. Они его боготворили — в прямом, переносном и абсолютно любом смысле, беспрекословно и фанатично выполняли каждое его указание. Но это было только начало; самосский пришелец жаждал большего.
Дело в том, что пифагорейское сообщество создавалось отнюдь не как кружок «чистых философов», оторванных от жизни, благостно и беззаботно беседующих на разные абстрактные темы в ходе своих идиллических прогулок. Более того, это было даже не только религиозное братство. Нет, в одной из своих важных ипостасей оно представляло собой политический союз[131], ставивший себе целью овладение властью и после этого — проведение политики в совершенно определенном духе, а именно чисто аристократическом. Оговорим здесь, что последний термин применительно к пифагорейцам следует понимать в исконно греческом, то есть буквальном смысле: аристократия — «власть лучших». Не самых знатных и родовитых, а именно лучших, в максимальной степени обладающих традиционными добродетелями: мудростью, справедливостью, мужеством и т. д. Напомним: об этом прямо говорится и в источниках. Например: пифагорейцы «вели государственные дела так отменно, что поистине это была аристократия, что значит "владычество лучших"» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 3).
Вначале пифагорейский кружок взял под свой контроль Кротон — город, где этот кружок, собственно говоря, впервые и появился. Сложилась интересная ситуация: Пифагор хотя и не занимал в кротонском полисе никакой официальной государственной должности, но тем менее реально являлся первым лицом в государстве. Можно сказать, что он был харизматическим духовным лидером, этаким «аятоллой». В Кротоне ничего не предпринималось вопреки его мнению.
Результаты не заставили себя ждать. К моменту прибытия самосца Кротон — вообще-то одна из самых крупных и сильных греческих колоний Южной Италии — переживал некоторый упадок. В частности, незадолго до того кротонцы потерпели тяжелое военное поражение от одного из соседних городов, а именно от Локр Эпизефирских[132]. И как же быстро всё изменилось! Кротон начал стремительно возрождать свою мощь.
Думается, это вполне закономерно. В пифагорейском учении весьма большую роль играла идея дружеской солидарности. Подобная идея, будучи распространена на весь полис, конечно же способствовала укреплению сплоченности граждан, их слиянию в некий единый «организм». А нарастание коллективизма, патриотизма конечно же идет только на пользу любому государству.
Кроме того, пифагорейская пропаганда со временем сделала весь образ жизни кротонцев более правильным. Ибо Пифагор учил избегать разного рода бесполезных наслаждений, жить строго и чисто. Он, например, убедил жителей Кротона отказаться от наложниц, то есть внебрачных сожительниц