«Хорош помощничек! – злилась про себя Гончая. – И ведь не отделаешься от него, не прогонишь – все равно не уйдет. Да и куда он без меня? Ни патронов, ни документов, ни угла, где можно приткнуться, даже одежды нормальной нет, как нет навыков и умения все это добыть. А без всего перечисленного в метро не выжить. – Но ради священника она не собиралась менять свои планы. Да и не очень-то далеко они простирались. – Сколько мне осталось: неделя или уже несколько дней? Надо спешить».
Заметив свисающий со стены туннеля оборванный кабель, Гончая сунула в руки напарника горящую лучину, которой освещала себе путь, и принялась сдирать с кабеля пластиковую оплетку. Ей нужны были только жилы-провода, но добыть их оказалось непросто. Она исколола проволокой все руки и едва не сломала нож, прежде чем выдрала десяток проводов метровой длины.
– Зачем они тебе? – спросил наблюдающий за ее работой отец Ярослав.
Точно такой же вопрос он задал про собираемый по пути мелкий мусор, которым Гончая наполняла карманы разгрузки. Она не ответила ни на тот вопрос, ни на этот. Девушка молча забрала у священника догорающую лучину, сунула провода в один из многочисленных жилетных карманов и зашагала дальше. Отец Ярослав вздохнул и поплелся следом.
«Жилет, осколки, провода», – мысленно перечислила Гончая. Не хватало еще кое-чего, но оно, как назло, на глаза не попадалось.
– Если увидишь где-нибудь грязь, скажи мне, – велела девушка своему спутнику. Вообще-то она искала глину, но подошла бы и вязкая грязь. Главное, чтобы ее можно было мять, как пластилин.
Гончая улыбнулась, внезапно вспомнив случай из своего довоенного детства. Кажется, ей было три или четыре года, и мать, любившая даже дома одевать дочь в разные красивые платьица, очень боялась, что та перепачкает свои наряды, поэтому купила ей какой-то специальный пластилин, не оставляющий следов на одежде. Еще одной особенностью этого пластилина было то, что предназначенные для лепки разноцветные брусочки имели фруктовые запахи. Зеленый пах яблоком, оранжевый – персиком, остальные как-то по-своему. Разумеется, любознательный ребенок не мог оставить столь интересный факт без внимания. И пока мать заподозрила неладное, ее любимая дочуля уже успела попробовать на вкус «яблочный» брусочек и слопать половину «персикового».
– Вот, по-моему, нашел, – вернул Гончую к реальности голос священника. – Только я не понимаю…
Она не дала ему договорить, оттолкнула в сторону и через мгновение уже разглядывала при свете догорающей лучины указанное место. Он нашел не абы что, а обнаружил как раз то, что ей было нужно: в щели между разъехавшимися тюбингами виднелся пласт чистейшей глины без примесей песка и камней!
Следующий час, а может, и дольше, Гончая занималась тем, что выковыривала ножом эту глину, смачивала ее водой из лужи, затем лепила кирпичики по размеру жилетных карманов и обваливала эти брусочки в набранном по дороге мусоре. Когда глина достаточно подсохла, Гончая наполнила готовыми кирпичами карманы своей разгрузки и принялась соединять плоды своего труда проводами.
– Похоже, – сказал отец Ярослав, когда она закончила. Он не помогал – просто безучастно сидел на корточках рядом, но внимательно следил за ней.
– На что похоже?
– На пояс шахида.
Гончая критически осмотрела получившуюся конструкцию, выровняла обвисшие провода, вздохнула.
– А надо, чтобы было похоже на взрывчатку.
– Я это и имел в виду, – ответил священник.
– Действительно похоже? – требовательно спросила она. – Потому что, если нет, меня сразу пристрелят. Да и тебя заодно.
Отец Ярослав поднялся на ноги, обошел вокруг своей спутницы и утвердительно кивнул.
– Я, конечно, не специалист, но, по-моему, очень похоже.
«По-моему… похоже», – Гончая поморщилась. Она бы предпочла услышать что-нибудь более категоричное. Что-то типа «базара нет», как любил выражаться ее знакомый бандитский авторитет по прозвищу Коленвал.
– Ладно, надеюсь, те – тоже не специалисты.
– Ты о ком? – насторожился священник.
Гончая, вздохнув, ответила:
– О тех, кто будет решать: пристрелить меня на месте или сначала вызвать минера.
Пограничные укрепления на Площади Революции ничем не отличались от аналогичных укреплений на других станциях Красной Линии: та же колючая проволока, те же мешки с каменистой землей, уложенные друг на друга, те же металлические барьеры, те же развешенные повсюду красные знамена и лозунги на кумачовых полотнищах. И еще музыка. Бравурная, чаще маршевая музыка, которую было слышно даже в переходах.
Однако на Площади Революции граница проходила не только через пешеходный переход, связывающий станцию с соседней формально независимой Театральной, но и по краям станционной платформы, вдоль железнодорожных путей. Все потому, что по этим путям со стороны Полиса или Курской время от времени проходили те, кто не принадлежал к красному интерстанционалу и, следовательно, нес в себе заразу враждебной, подрывной идеологии. И вот чтобы эти враждебные бациллы вместе с их носителями не просочились на Площадь Революции и далее на всю Красную Линию, местное партийное руководство распорядилось возвести неприступные стены еще и на самой платформе.
Опутанные колючей проволокой укрепления, слепящие прожекторы, настороженные лица вооруженных пограничников угнетающе действовали на следующих мимо станции путников. Поэтому немногочисленные челноки и прочие транзитники спешили миновать проложенные вдоль платформы отрезки железнодорожных путей и как можно скорее покинуть грозную станцию. Но появившаяся из туннельной темноты молодая босоногая женщина в нелепой одежде нарушила это правило и робко приблизилась к краю станционной платформы. Она выглядела как нищенка, напялившая на себя найденный на помойке армейский разгрузочный жилет и протертые на коленях ветхие штаны от какого-то комбинезона. Ее чумазое лицо и грязные спутанные волосы, в которые набились песок и глина, лишь подтверждали это впечатление.
На этом и строился расчет Гончей. И она не ошиблась в своих предположениях.
Пограничники, охраняющие вход на платформу со стороны восточного туннеля, брезгливо поморщились. Их было двое. Старший, мужчина лет сорока с охотничьим нарезным карабином за плечами, равнодушно спросил:
– Чего надо?
Ему было лень двигаться, он даже не сошел с места. Зато его молодой напарник, по возрасту вполне годящийся мужику в сыновья, подскочил к самому барьеру, – туда, где располагалась подъемная металлическая лестница, которую с помощью ручной лебедки при необходимости можно было опустить на пути. Но Гончая обошлась без лестницы: она слегка подпрыгнула, подтянулась на руках и проворно вскарабкалась на край платформы.
От цепи и ржавого гвоздя пришлось избавиться. Из оружия девушка оставила только нож в левом рукаве.
– Э-э! Ты че делаешь? – опешил от наглости незнакомки молодой пограничник. – Проваливай давай отсюда.
Гончая решила, что парень еще стажер или ученик, или что-то вроде этого. У него даже не было серьезного оружия, только штык-нож в ножнах на поясе да короткая резиновая палка в руках.
В ответ на его требование молодая женщина шагнула к заградительному барьеру и, обхватив руками потяжелевшую разгрузку, прошептала:
– Помогите.
– Мы всяким бродягам не подаем! – гордо заявил стажер. – Проваливай!
Но его опытный напарник уже разглядел торчащие из карманов ее жилета провода. Он ловко сдернул с плеча карабин и ткнул стволом в сторону «нищенки».
– Это что у тебя?
– Бомба, – жалобным голосом ответила Гончая. Ее испуганный взгляд метался между пограничниками. – Только не стреляйте, взорвется, – попросила она и повторила: – Помогите мне.
До салаги-стажера наконец дошло. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но, ничего не придумав, так и остался стоять с отвисшей челюстью. Воспользовавшись паузой, Гончая заговорила сама:
– Я в плену у фашистов. У них на Тверской настоящий концлагерь. Две недели мучили: били и еще по-всякому издевались. Потом сюда. Жилет этот. Взрывчаткой обмотали, говорят: иди. А я жить хочу. Помогите. Может, есть здесь кто-нибудь, кто может снять. А?
Она умоляюще уставилась на мужчину с карабином. Сейчас все зависело от него, а не от безоружного стажера, потому что вариантов было всего два: вызвать минера или пристрелить обвешанную взрывчаткой девицу на месте. Но второй вариант мог спровоцировать взрыв, о чем Гончая прямо сообщила пограничникам в надежде на то, что они не станут рисковать собственными жизнями. Однако старший пограннаряда не спешил с ответом, и чем дольше длилось его молчание, тем слабее становилась ее надежда.
«Хорошо, что от священника удалось избавиться, – подумала Гончая, следя за направленным ей в грудь стволом карабина, который в любое мгновение мог выстрелить. – Глупо было бы притащить его на верную смерть».
Сделать это оказалось непросто. Отец Ярослав, как непривязанный хвост, упрямо топал за ней по шпалам и покидать свою спутницу явно не собирался. Когда впереди в туннеле замаячили станционные огни, Гончая остановилась и, ухватив за рукав священника, спросила:
– Бывал на Площади Революции?
– Приходилось, – пробурчал тот в ответ.
«Ах да, он же с Красной Линии!» – вспомнила она.
– Тогда ты должен помнить, что вход на платформу только для своих, а транзитники проходят по путям мимо станции.
Гончая плохо представляла и едва ли сумела бы объяснить, кого имеет в виду под определением «свои», так как обычные жители Красной Линии в принципе не покидали собственную ветку, а те, кто на свой страх и риск проникали за ее пределы, для всех прочих автоматически становились перебежчиками. Но священник понял ее без объяснений и кивнул.
– Тебе на платформе делать нечего. Да тебя туда и не пустят, поэтому…
– А тебя? – перебил Гончую отец Ярослав.
– А у меня есть волшебный ключик. Надеюсь, что есть, – поправилась она.
– Я тебя не оставлю.