Ты уже мертва.
Но на этот раз пророчество не испугало Гончую. Может быть, потому, что в темноте не притаились змеекрысы и другие хищники, а может, гнев и ненависть к убийцам этой семьи сделали ее бесстрашной.
– Врешь, я живая! – выкрикнула она в темноту. – И у меня еще достаточно сил, чтобы вырвать твой лживый язык!
От крика обожженное горло сразу начало саднить. Откашлявшись, Гончая выплюнула скопившуюся мокроту и вытерла тыльной стороной ладони испачканные кровью губы. Это не избавило ее от боли – горло горело так, будто там бушевал настоящий пожар, но она давно уже не чувствовала себя так хорошо.
У костра, разведенного на краю платформы, сидели трое: двое вооруженных дозорных и маленький, подвижный типчик с плутовской физиономией, у которого, как отметила Гончая, оружия не было.
Мужчины так увлеченно беседовали, что даже не заметили одинокую молодую женщину, вышедшую из туннеля, связывающего Новокузнецкую с соседней Театральной. Гончей ничего не стоило бесшумно прошмыгнуть мимо них. Но прежде чем подняться на платформу, ей надо было привести себя в порядок, и она после недолгого размышления решила задержаться.
Бетонный ров, где по замыслу проектировщиков станции упавшие на пути пассажиры могли бы укрыться от несущегося по рельсам поезда, был доверху заполнен стоячей водой. От нее пахло гнилью, ржавчиной и еще почему-то машинным маслом, но Гончая давно приучила себя не обращать внимания на подобные мелочи. Она сноровисто смыла с лица и рук засохшую кровь, потом сняла с себя джемпер и толстовку и принялась полоскать их во рву. Тем временем у костра продолжался разговор.
– Псих уже достал всех, – сказал рослый детина с охотничьей двустволкой за плечами.
– Во-во, – живо поддержал верзилу узкогрудый напарник. – Конченый психопат! Краев вообще не видит. Как его до сих пор не пристрелили?
– Потому что никто связываться не хочет. Он же бешеный, одно слово – Псих. Чуть что, сразу за свою кирку хватается. А может и без всякого повода башку проломить.
– Какую еще кирку? – спросил у верзилы третий, что был без оружия. Он так старательно демонстрировал свое безразличие, что Гончая сразу поняла: вопрос задан неспроста.
– Да это мы так назвали, – отмахнулся от него крепыш. – На самом-то деле не кирка, а молоток плотницкий. Один конец обычный, широкий, а другой – узкий с прорезью и загнутый, вроде клюва, чтобы гвозди выдирать. Вот Псих всех этим молотком и мочит.
– И не вытирает никогда, – снова встрял тощий паренек. – На молотке уже кровавая корка образовалась, а Психу все нипочем – видно, нравится.
– Нынче опять кого-то замочил. Из туннеля весь в крови вышел: рожа, руки вообще по локоть. И шмотье бабское под мышкой. – Верзила сморщился и с презрением сплюнул в костер.
– Это той беременной бабы шмотки. Я запомнил, – вставил другой дозорный. – Ну, которая с Павелецкой. Мужик еще с ней был…
Но воспоминания парня никого не заинтересовали.
– А Псих не дрейфит в одиночку в туннелях промышлять? – поинтересовался у дозорных их безоружный собеседник.
– Он с Дуремаром скорешился. Теперь вместе промышляют, – пояснил верзила.
Безоружный сразу насторожился.
– Погоди. Дуремар – деловой. Он, посчитай, половину Ганзы дурью снабжает. На кой ему сдался бешеный мокрушник?
Детина с двустволкой неторопливо почесал подбородок. Ему явно льстило внимание слушателей.
– А я вот слышал, что не все у Дуремара на Ганзе гладко. То ли кинули его там, то ли он сам кого-то там крупно подставил, но больше он на Ганзу ни ногой. Пережидает или просто боится. Может, поэтому с Психом и спутался.
Дозорные и их собеседник о чем-то крепко задумались, потом парень с обрезом поднял голову и, наконец, обратил внимание на споласкивающую во рву одежду молодую женщину.
– Ты кто такая?! – вскинулся он. Обрез так и плясал в его руках, и Гончая на всякий случай сдвинулась в сторону, чтобы не попасть под выстрел, если парень случайно или намеренно нажмет на спуск. – Че здесь делаешь?!
– Разве не видно? – она пожала плечами.
– Поговори у меня!
Тощий заводился все больше, и это не понравилось другому дозорному, или он просто решил заступиться за незнакомку.
– Обожди. Тебе чего, воды жалко? – верзила положил широкую ладонь на мотающийся из стороны в сторону обрез и отвел его в сторону. – Откуда притопала?
– С Маяковской, – ответила Гончая.
– А сюда за каким приперлась?
В вопросе не ощущалось злобы, только обычный интерес.
– Дочь ищу, – не стала скрывать Гончая.
– Потерялась?
– Украли.
Дозорные понимающе переглянулись. Парень опустил оружие, а верзила задал следующий вопрос:
– Сколько лет?
– Шесть.
– Как зовут?
– Майка.
– Не слышал.
– Я тоже, – поддержал напарника парень с обрезом.
Третий мужчина молча покачал головой.
– Вряд ли кто из наших, – задумался детина. – Какой смысл? Да еще на Маяковке? – Он потер небритую щеку и добавил: – Хотя, я слышал: там не раз дети пропадали.
Гончая насторожилась.
– От кого слышал? Где?
Тот неопределенно пожал плечами.
– Челноки болтали. Но ничего конкретного. Так, глухие слухи. Может, правда, может, нет.
– Что за челноки? Где их найти?
Но дозорный уже рассказал все, что знал, и лишь снова пожал плечами.
– На то они и челноки. Где их сейчас найдешь? Поспрашивай на станции, может, кто и знает.
– Спасибо.
Гончая кивнула, повесила на плечо отжатую одежду и, подтянувшись на руках, вскарабкалась на платформу.
– Э, а пошлину за вход?! – крикнул ей вслед парень с обрезом. Но верзила осадил его.
– Пусть идет. Видишь, баба дочь ищет. Опять же, на Маяковке одна нищета, что с нее возьмешь?
Насчет чумазой незнакомки он, конечно, сильно ошибался. В глубине карманов Гончей лежали две платежные расписки на тысячу патронов каждая и несколько упаковок дефицитных лекарств – как еще одно доказательство известного утверждения о том, что внешний вид часто бывает обманчив.
Шагая по платформе, Гончая вспоминала, как когда-то проходила здесь за руку с Майкой. Сама она часто забредала на Новокузнецкую, а девочка попала сюда впервые. Для шестилетней малышки на станции все было в диковинку. Ее глазенки буквально горели от любопытства, когда она, разинув рот, смотрела по сторонам. Именно здесь Майка получила один из важных жизненных уроков, схлопотав по носу от местной девчонки.
За прошедшее время Новокузнецкая ничуть не изменилась. Сколько помнила Гончая, станция всегда была такой – шумной, грязной и пьяной. Вокруг отделанных мрамором широких и массивных квадратных колонн расположились со своими разномастными товарами крикливые торговцы, на все лады зазывающие к себе покупателей. Тут же крутились размалеванные сверх всякой меры девицы и пасущие их сутенеры. В арках шныряли верткие юнцы с голодными глазами, подстерегающие удобный момент, чтобы стянуть с лотка зазевавшегося торгаша какую-нибудь вещь или обчистить карманы неосторожного покупателя.
Десять лет назад здесь шустрили такие же малолетки, а с ними и сбежавшая от матери пятнадцатилетняя девчонка, которой еще только предстояло превратиться в охотницу за головами по кличке Гончая.
«Шатер», как шулер Очко называл большую армейскую палатку, в которой он обчищал азартных простаков, стоял на прежнем месте, в одной из арок между поддерживающими свод железобетонными колоннами. Очко зачем-то обшил свою палатку разноцветными тряпками, из-за чего она стала напоминать карикатурный цирковой балаган, каким его изображали в иллюстрированных детских книжках из довоенных времен. У входа в «шатер» переминался с ноги на ногу хмурый широкоплечий крепыш с автоматом на плече. Еще один охранник, скорее всего, находился внутри вместе с хозяином. Взвесив возможные варианты, Гончая решила, что заходить в палатку неоправданно рискованно.
Не меняя направления движения, она прошла мимо и направилась дальше. Из расположенного по соседству бара тянуло ароматными запахами готовящейся пищи. Сглотнув, девушка отбросила мысль о еде – здесь, на станции, у нее еще остались неотложные дела.
Подвальный люк ничем не запирался, но устроенный около месяца назад тайник оставался нетронутым. Судя по отсутствию на лестнице пыли и многочисленным отпечаткам грязных подошв, обитатели Новокузнецкой спускались в подвал регулярно, но у каждого тут были свои дела. Гончая даже догадывалась, какие: поделить украденное, обсудить план очередного разбоя в стороне от посторонних глаз и ушей, выяснить на кулаках или на ножах отношения, спрятать труп или пленника, чтобы затем допросить его, получить выкуп или убить. Тайник специально никто не искал, поэтому его и не обнаружили. Гончая тоже не стала задерживаться у схрона и, проверив его содержимое, выбралась наружу.
Вход в подвал располагался едва ли не в самом темном месте платформы, но отсюда прекрасно просматривался «шатер» и торчащий рядом с ним охранник. Гончая решила, что лучшего места для наблюдения ей не найти. Усевшись прямо на пол, она положила руки и голову на согнутые колени, прикрыла глаза и сделала вид, что дремлет. В такой позе она могла просидеть неподвижно не один час, но в этот раз уединение закончилось гораздо быстрее.
Гончая сосредоточила внимание на пестрой палатке шулера, поэтому не заметила, откуда появились двое мужчин, прошедших так близко, что один из них едва не наступил девушке на ногу. Они ничем не выделялись среди снующих по платформе прохожих – среднего роста и телосложения, в типичной для метро одежде. Она и заметила-то их только потому, что у одного из них на лице сияла, словно приклеенная, довольная улыбка. Радостные люди вообще были редкостью в метро, а уж улыбающийся взрослый мужик – тем более.
Наверное, эта улыбка и ввела ее в заблуждение. Хотя, скорее всего, виной стали незажившие раны, лучевая болезнь, голод и накопившаяся усталость. Из-за них она стала хуже соображать и утратила бдительность. Переведя взгляд на второго прохожего, Гончая увидела выпученные от ярости глаза и оскаленный рот. Нужно было удирать со всех ног, а она вместо этого принялась вспоминать, не встречала ли раньше этого типа, и гадать, что могло привести его в такую ярость. И, конечно же, опоздала.