Ринувшиеся выполнять приказ часовые так спешили, что едва не опрокинули пленницу на пол, и вскоре о наручниках напоминала лишь покрасневшая кожа на ее запястьях.
– Если вам требуется какая-нибудь помощь, то я, мы…
– Требуется! – перебила лепечущего начкара Гончая. – Горячая вода, мыло, чистое белье, одежда и обувь… Еще – нормальная еда, – добавила она, прислушавшись к своим ощущениям. – Мясо не жареное, а тушеное. Вот вам на все, – и подвинула одну из платежных расписок к Дуболому.
Тот расплылся в довольной улыбке.
– Так точно, госпожа Валькирия, все сделаем! Только вашего размера, боюсь…
– Просто принесите мне чистые трусы и майку, – сказала Гончая, пока пялящимся на ее грудь троим мужланам не пришло в голову уточнить размеры на ощупь.
До рук дело не дошло, но пока девушка натягивала опостылевшую одежду, часовые не сводили с нее глаз. Скорее всего, причина была в легендарном имени – никому неизвестная китайгородская воровка вряд ли удостоилась бы столь пристального мужского внимания.
Гончая заканчивала одеваться, когда снаружи друг за другом прогремели два одиночных пистолетных выстрела. Она почему-то сразу подумала о Гулливере.
– Все под контролем, госпожа Валькирия, – поспешил заверить высокопоставленную «гостью» Дуболом, но по его лицу она поняла, что начкар теряется в догадках.
Он осторожно приоткрыл дверь каморки и через щелку выглянул наружу. Увиденное не вызвало у него опасений, потому что через секунду дверь распахнулась настежь, и перед Гончей открылась неожиданная картина. Подлый проводник, сдавший ее своим ганзейским подельникам и, очевидно, рассчитывающий получить за это плату от Дуболома, лежал на полу в двух шагах от допросной каморки и не двигался, рядом с ним валялся его пистолет, а остававшийся снаружи часовой тормошил наемника, пытаясь привести в чувство.
Гончая молча отодвинула бойца в сторону и заглянула Гулливеру в лицо. Солдат понятия не имел о ее изменившемся статусе, но инстинктивно почувствовал произошедшую перемену и беспрекословно подчинился. А вот недавний спутник «любовницы» фюрера ничего не почувствовал. Гулливер был мертв, и если бы Гончая не рассталась с ним менее получаса назад, то решила бы, что мертв он уже достаточно давно.
Все его лицо, ото лба до подбородка, было изуродовано безобразными царапинами, заполненными густой, свернувшейся кровью. Неестественно выпученные застывшие глаза бедолаги уставились в потолок, на шее и правой половине лица вздулись черные вены, а из приоткрытого рта высунулся сморщенный лиловый язык. Но, судя по обезображенному, расцарапанному лицу, Гулливер все же умер не от удушья.
– Вообще не понял, что произошло, – тем временем рассказывал остававшийся у гермы часовой своему командиру. – На секунду отвлекся, а он уже ствол в руках держит. Я ему – как положено: спрячь оружие! А он дважды по герме выпалил, захрипел, пистолет выронил и давай себе ногтями лицо царапать, будто кожу содрать хотел. Как вспомню, прям жуть берет.
Рассказчика передернуло. Следом за ним Гончая тоже поежилась. После знакомства с Палачом в подвале на Лубянке любые упоминания о содранной коже вызывали у нее стойкое отвращение.
– Дальше что? – поторопил часового не отличающийся впечатлительностью Дуболом.
– А все, – закончил тот. – Постоял еще немного, потом брык с копыт, подергался-подергался, да и затих.
– Значит, закончилась у Гулливера его удача, – усмехнулся смуглолицый. Он явно не испытывал сожаления из-за внезапной смерти своего компаньона, досаду – может быть, но не сожаление.
С удивлением для себя Гончая обнаружила, что вместо удовлетворения от гибели предателя, заманившего ее в ловушку, чувствует печаль. Вместо финала их короткой вылазки на поверхность охотнице за головами отчего-то вспомнилась хвастливая болтовня Гулливера за столиком в новокузнецком баре и рассказ о якобы соблазнявшей его Валькирии. Коротыш тогда изрядно насмешил ее, даже не догадываясь об этом, и вот теперь он лежал на полу с обезображенным смертью лицом.
Чтобы развеять все сомнения, Гончая расстегнула на покойнике верхнюю одежду и оголила его раненое плечо. Оно вздулось и потемнело, а от забинтованной раны по мертвому телу вновь расползлась напоминающая паучьи тенета густая чернота. Видимо, в последнюю минуту несчастный коротыш совсем обезумел от боли, раз стал палить в воздух и сдирать кожу с лица.
«Как же так? – с обидой подумала Гончая. – Ведь он принял антидот!»
Столпившиеся вокруг солдаты тоже заметили черную паутину на мертвеце и отпрянули прочь.
– Это не заразно, – успокоила их гостья. – У него не болезнь, а отравление. Так сказала врачиха с радиальной станции, которая его осматривала.
– Рыжая и кривоногая? – уточнил начкар.
Хотя та женщина выглядела совсем не так, Гончая, встретившись с выразительным взглядом Дуболома, утвердительно кивнула. Тот приободрился и объявил:
– Тогда точно не зараза! Рыжая в инфекциях разбирается. Но чтобы не было разговоров, вы двое, вынесите труп подальше в туннель и сожгите там.
– Шмотки тоже сжечь? – спросил один из солдат, назначенных в похоронную команду.
– Да, – начкар кивнул, – зачем нам его барахло?
Гончая отметила, что, несмотря на внешнюю беспечность, Дуболом больше не подходил к трупу, и сжечь вещи покойника он приказал неспроста. Что ж, это была разумная предусмотрительность.
– Позвольте проводить вас в нашу баню, госпожа Валькирия?
К недавней спутнице покойника он тоже не рискнул приблизиться. Гончая решила, что это к лучшему: в окружении желающих всадить тебе пулю или нож в спину, полезно было иметь пространство для маневра.
Баня располагалась в одном из служебных помещений за пассажирской платформой. По пути Дуболом ненавязчиво сообщил высокопоставленной гостье, что абы кого туда не пускают. Прочие обитатели Октябрьской, не обладающие властью, положением или финансами, позволяющими приобрести дополнительные привилегии, довольствовались неотапливаемой душевой. Впрочем, все относительно. На большинстве станций жители не имели даже элементарных удобств, не говоря уже про общественные душевые.
Дуболом ничуть не приукрасил. Даже в предбаннике, где Гончая оставила свою одежду, царила редкая для метро чистота. Только в парилке чувствовался запах солярки – видимо, истопники использовали ее для розжига огня в печи. Зато здесь имелись мыло, мочалка и два бака с горячей и холодной водой, теплые каменные плиты на полу приятно согревали босые ноги, а на мелкие неудобства, вроде каких-то запахов, жизнь давно уже приучила Гончую не обращать внимания. Она не стала противиться предстоящему удовольствию – хотя пистолет с заряженным в ствол патроном взяла с собой в парилку – и поплыла по волнам блаженства.
Результат от посещения парной оказался сопоставим с действием биостимулятора из набора спецпрепаратов, даже сильнее. Гончая снова почувствовала себя женщиной. Она блаженно потянулась, любуясь гибкостью своего исхудавшего, но все еще привлекательного молодого тела, потом провела ладонью по обритой голове, усмехнулась и внесла коррективы – человеком. О потере волос Гончая не жалела – отрастут, если она останется жива. Не о них была печаль. Главное – найти Майку! Где она?! Что с ней?! Жива ли?! Ответы на эти вопросы следовало искать на Киевской, где пропала девочка, – где Стратег потерял ее! – а туда бывшей наемнице еще предстояло добраться.
Насухо вытершись настоящим банным полотенцем, Гончая взглянула на ворох сброшенной одежды. Снова надевать на чистое, распаренное тело эти грязные, провонявшие потом обноски категорически не хотелось.
– Эй! Что с моей одеждой?! – крикнула она в запертую входную дверь, нисколько не сомневаясь, что сам командир или кто-то из его подручных караулит у входа.
Так и оказалось.
– Ждет вас, госпожа Валькирия, – раздался снаружи голос Дуболома.
Чтобы скрыть застарелые шрамы и свежие раны, не сочетающиеся с образом соблазнительной любовницы фюрера, Гончая завернулась в полотенце и выглянула за дверь. Смуглолицый, наверное, решил, что она прикрылась из чувства стыда. Гончая не стала его разубеждать.
– Где одежда? – требовательно спросила она.
– Прошу. Надеюсь, вам подойдет…
Не дожидаясь окончания фразы, Гончая забрала у Дуболома стопку одежды и снова скрылась за дверью предбанника. Среди обновок оказалась новая кожаная куртка от динамовских скорняков, приятный на ощупь тонкий шерстяной свитер с непонятным орнаментом, не сочетающаяся с ним по цвету, но тоже мягкая и удобная вязаная шапочка, пара женских маек (Гончая натянула обе), серые камуфляжные штаны со множеством карманов и высокие шнурованные ботинки, не уступающие по прочности армейским и, что самое главное, пришедшиеся практически впору! Только вместо нижнего белья Дуболом, очевидно, рассчитывая угодить требовательной гостье, подложил кружевное боди.
Гончая невольно прыснула, разглядывая сетчатые кружева, которые ровным счетом ничего не скрывали. Наверное, настоящая любовница фюрера пришла бы в восторг от одного вида такого сексапильного наряда, но Валькирию с фашистским лидером связывали иные отношения, и она вообще не собиралась возвращаться к своему бывшему нанимателю. Впрочем, она знала одного человека, кому кружевное белье точно должно было понравиться – ее «лучшая подруга» Лола.
При виде посвежевшей и переодевшейся в чистую одежду гостьи Дуболом восхищенно покачал головой:
– Вам очень идет, госпожа Валькирия! Очень! Я в восхищении!
– Прибереги свое восхищение для местных дамочек, – отрезала Гончая. – Я возвращаюсь в Рейх. Когда ближайший транспорт до Краснопресненской?
– А как же обед? – растерялся тот. – Все готово.
– В другой раз. Я спешу.
После бани есть захотелось еще сильнее, но задерживаться на станции, где ее собирались убить и ограбить, определенно не стоило. Пока напуганный Дуболом смотрел ей в рот и готов был выполнить любую просьбу, но его планы в любой момент могли измениться. Та тысяча патронов, которую он получил, отнюдь не гарантировала гостье спокойствие и безопасность, потому что это была только половина ее богатства. К тому же, кроме платежной расписки, у Валькирии имелись при себе редкие лекарства, одежда и оружие, которые тоже можно было бы выгодно продать.