Гончей показалось, что она ослышалась.
– Два дня?
– Именно! – фюрер довольно хохотнул. – Уже третий день пошел, а ты все в сознание не приходишь. Мои охранники тебя с Пролетарской сюда на дрезине так бесчувственную и везли. Думали, вот-вот очнешься, а ты – ни в какую. Док даже капельницу соорудил, чтобы тебя подкормить.
– Мне нужно идти.
Гончая попыталась встать, но фюрер силой удержал ее на постели.
– Еще чего! Никаких хождений, пока бинты не снимут! Ты на себя посмотри. На тебе же живого места нет! Лежи, сил набирайся. Док проследит, а я позже еще зайду.
Потрепав по щеке спасшую его «любовницу», чего Гончая терпеть не могла, фюрер вышел за дверь. Несколько секунд она лежала молча, переваривая услышанное, потом осторожно заглянула под простыню. Туловище от пупка до подмышек покрывал плотный слой бинтов, под которыми просвечивали темные пятна засохшей крови. В этих окровавленных бинтах она выглядела беспомощной и жалкой. Гончая скорее опустила простыню и повернулась к доктору, который все время разговора тихо и незаметно простоял в углу.
– Долго мне здесь лежать?
Вместо ответа док поправил капельницу, хотя с ней все было в порядке. Он просто тянул время.
– Я спросила: долго мне здесь лежать?! – повысила голос Гончая.
– Думаю, с этим вопросом вам лучше обратиться к своему покровителю. А я свое дело сделал: раны зашил, препараты и внутривенное питание обеспечил. Остальное уже зависит от вас, госпожа Валькирия, от вашего организма.
– Сколько? – прямо спросила Гончая. Она не терпела расплывчатых ответов.
– Ну, прежде вы довольно быстро выздоравливали, – замялся доктор и, чтобы скрыть свою неуверенность, попытался улыбнуться. Улыбка придавала его лицу хитрый и коварный вид. Если бы он знал об этом, то наверняка не стал бы улыбаться. – Думаю, с такими темпами восстановления поврежденных тканей ваши нынешние раны затянутся через пару дней.
– А моя правая нога? Вы осмотрели ее?
Док кивнул.
– Сильный ушиб и растяжение связок. Ничего страшного. Отек уже проходит.
«Ушиб и растяжение. Не перелом. Действительно повезло», – Гончая облегченно выдохнула. Пару дней она как-нибудь выдержит. А потом сразу к Майке.
Дыхание постепенно приходило в норму. Сердце еще отчаянно колотилось в груди, но Майка по своему опыту знала, что со временем и оно успокоится. Вот и руки уже почти не дрожат, разве только чуть-чуть.
Она убрала ладони со стола и зажала между коленями, осмотрела разбросанные по столу сломанные карандаши. Успокоиться не получилось. Майка сгребла карандаши на край стола и только после этого с опаской взглянула на рисунок. Могла и не смотреть, и так знала, что там нарисовано. На всех ее последних рисунках, а она нарисовала их уже с десяток, было одно и то же – клубящийся черный дым. Иногда дым расползался в стороны по всему листу, иногда его клубы закручивались в воронку, как вода, убегающая в сливное отверстие раковины.
Майка ненавидела эти рисунки. Очень сильно ненавидела. И так же сильно боялась. Потому что они были плохими! Не сами рисунки, а то, что на них изображено. Плохое и страшное. Вот только Майка не знала, что это такое, потому что оно пряталось за клубами дыма, которым окружало себя. Будь ее воля, Майка изорвала бы все эти страшные рисунки, но Стратег велел отдавать их ему, а до этого хранить в специальной папке, что Майка и делала. Стратег обещал ей разыскать женщину-кошку, и уже только за это Майка готова была во всем подчиняться ему.
От него она узнала, что женщина-кошка не погибла во время обвала на станции Пролетарская. Те, кто разгребал завал и хоронил погибших, не нашли ее мертвого тела, значит, тот страшный зверь, которого Майка видела в своем воображении, не убил, а только ранил женщину-кошку. Это известие вернуло Майку к жизни. Она знала, теперь уже точно знала, насколько дорога женщине-кошке, что та любит ее и как только оправится от ран и достаточно окрепнет, сразу вернется к своей названой дочери. И Майка изо всех сил желала ей скорейшего выздоровления.
Пугало одно. При всем старании Майка почему-то никак не могла нащупать женщину-кошку взглядом своего воображения. Все попытки представить ее неизменно погружали Майку в близкое к обмороку состояние, из которого она выныривала с бешено колотящимся сердцем и трясущимися от страха руками. А перед глазами всякий раз оказывались разбросанные по столу карандаши со стертыми или вовсе обломанными грифелями и рисунки клубящегося черного дыма – немые свидетели ее кошмаров.
Майка взяла в руки последний рисунок и хотела убрать его в полученную от Стратега прозрачную папку (там уже лежали три таких рисунка), но неожиданная деталь внезапно привлекла ее внимание. Пересилив страх и отвращение, она внимательно вгляделась в рисунок.
Так и есть! То, что она приняла за незакрашенное пятно среди скопления наползающих друг на друга черных линий, оказалось штрихом бледно-желтого цвета (вон и светло-желтый карандаш со стертым грифелем валяется на столе). Штрихом, похожим на… рог? Коготь? Клык? Майка повернула листок, чтобы лучше рассмотреть загадочный фрагмент своего рисунка. Прежде она ничего подобного не рисовала, в чем в чем, а в этом Майка была совершенно уверена. Нет, это не рог и не клык. Похоже на короткую суставчатую лапу с единственным когтем на конце. Если бы не жуткий страх, который внушало скрывающееся в клубах дыма существо (существо ли?!), Майка так бы и подумала.
Она вспомнила многоножку, которая однажды впилась ей в ногу, когда они с сестрой спали в своей палатке. У той кусачей твари, конечно, были не такие лапы, но довольно похожие. Соседи, которым сестра показала раздавленную многоножку, сказали, что она ядовитая и от ее укуса даже можно умереть. Поначалу Майка действительно чувствовала себя плохо – кружилась голова, пересохло во рту, а укушенная нога распухла и почти не шевелилась. Но все прошло уже на следующий день, а от укуса ядовитой твари и следа не осталось.
Но за дымовой завесой скрывалась не она. Обычной многоножки, пусть даже и ядовитой, Майка бы не испугалась. К тому же воображение, внутренний голос или что-то, чему Майка не знала названия, подсказывало ей, что Зверь на рисунке намного, намного, намного больше.
Глава 10Не может быть
– Охраняете оружие и дрезину! Валькирия и вы двое, за мной! – нетерпеливо пролаял фюрер. Полыхающий внутри огонь азарта и неутоленная жажда мщения гнали его на поиски обидчика.
Гончая дано уже не видела своего «любовника» в таком взволнованном состоянии. С того момента, как он ворвался к ней в палату, фюрер не мог усидеть на месте.
Это случилось на четвертый день ее пребывания в госпитале Рейха. Док как раз заканчивал перевязку – большинство царапин, оставленных когтями панцирного волка, как про себя называла Гончая напавшего на нее мутанта, уже затянулись, но парочка время от времени еще кровоточила. Из-за этих ран, будь они неладны, ей пришлось задержаться в Рейхе дольше, чем она планировала.
Пребывание в госпитале под опекой доктора было связано с определенным риском. Тот наверняка не оставил намерений избавиться от единственного свидетеля своих преступлений. Но Гончая приняла защитные меры – при первом же удобном случае рассказала доку, что если вдруг внезапно умрет от полученных ран или приема «не того» лекарства, то к фюреру попадет ее письмо, из которого ему станет известно о некоторых «любопытных проделках» своего лечащего врача.
Хотя никакого письма не существовало – это был чистый блеф, доктор поверил ее словам, так как не раз убеждался в реальности предупреждений и угроз Валькирии, и стал максимально заботлив и предупредителен. Он ежедневно менял повязки, смазывал синяки какой-то остро пахнущей мазью, собственноручно массировал ушибленную ногу и искренне радовался процессу выздоровления.
Если бы не растущее день ото дня беспокойство за Майку, Гончая осталась в госпитале до полного восстановления. Но Майке было страшно и одиноко без своей защитницы. Гончая не представляла и даже не рискнула предполагать, чего боялась запертая в подземном бункере девочка, но порой, особенно по ночам, когда закрывала глаза, физически ощущала ее страх, словно они с Майкой были одним целым.
Гончая решила, что отправится к Майке, как только почувствует в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно преодолеть три перегона, отделяющие Рейх от Таганской. В противном случае такое путешествие грозило неминуемой гибелью. Но прежде всего требовалось заручиться одобрением фюрера. Статус фаворитки не позволял Валькирии покинуть Рейх без личного разрешения вождя, а тот после схватки с монстрами на Пролетарской как назло проникся заботой о ее здоровье!
Наблюдая за суетящимся вокруг нее доктором, Гончая размышляла о том, как убедить фюрера в том, что она уже достаточно окрепла. Ее собственным словам фюрер может и не поверить. А вот если док подыграет ей…
Закончить мысль Гончая не успела. С грохотом распахнулась входная дверь, и в палату вбежал взволнованный фюрер.
– Этот урод жив! Его видели! – объявил он, уставившись на «любовницу» лихорадочно горящими глазами.
– Кого? – не удержался от вопроса доктор.
Гончая промолчала. Она знала только одно существо, которое могло привести фюрера в такое возбужденное состояние. И не ошиблась.
– Дикаря, который оставил мне эту отметину! – фюрер указал на свой забинтованный лоб. Накануне в присутствии Гончей доктор проговорился, что повязку уже можно снять, и предложил заклеить ссадину пластырем, но фюрер запретил ему это делать. Видимо, решил, что с забинтованной головой выглядит более мужественным. – Разведка только что сообщила: егеря заметили его в туннеле между Пролетарской и Таганской, пытались поймать, но этот прыткий выродок сбежал от них.
– Куда? – быстро спросила Гончая.
Из названного туннеля можно было попасть в секретный ход, ведущий к бункеру, где Стратег держал Майку, поэтому ответ на этот вопрос крайне интересовал ее.