— Я буду тебя ждать, Шнур, — сказала Шейла и заплакала.
Шнур обнял ее; мне показалось, что он тоже вот-вот расплачется. Бедная Шейла, как же мне было ее жалко, я очень сильно ее полюбил… Брат ведь так и сказал еще в нашу первую ночь в лесу. Шейла скоро станет молодой мамой, не знаю, что с ней может приключиться на другом краю страны, она же, пока мы со Шнуром не приедем, все ночи будет одна. В Библии сказано: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле», это про нее, только она женщина. Я потянулся и погладил ее по щеке, и сказал, пусть ждет нас в Калифорнии.
— Будьте очень осторожны, садясь в чужие машины, — сказала Шейла. — Мне до сих пор кажется, что Пик еще слишком мал для такого путешествия. Боюсь, мы неправильно поступаем.
Но Шнур пообещал ей, что с ним я буду в целости и сохранности и что никто другой обо мне не сумел бы так позаботиться. Вот как считал Шнур, и вообще он был уверен, что не даст нас в обиду. Они с Шейлой поцеловались, а потом она нежно и сладко поцеловала меня и села в автобус.
— До встречи, Шейла, — сказал я и помахал ей. Я почувствовал себя ужасно одиноким, еще более одиноким чем тогда, когда она плакала, и мне стало страшно. Все вокруг прощались: «до свидания», «до скорого», «пока» — ох, как это грустно, дед, все время скитаться, и переезжать с места на место, и вообще стараться выжить.
Ну вот, Шейла уехала, а нам со Шнуром надо ее догонять стопом. Мы отошли от автобусной станции и вышли на большую ярко освещенную улицу, которая называется Таймс-сквер, и брат сказал, что мы поедем так же, как приехали — через тоннель Линкольна, — и будем надеяться, что вылетим из этой огромной трубы на дорогу, которая ведет на Запад. Прямиком на Запад.
— Но сначала съедим наш Хот-дог Номер Один на Таймс-сквер, — сказал Шнур.
Так мы и сделали. Знаешь, дед, я никогда не забуду ту ночь Хот-дога Номер Один на Таймс-сквер, потому что мы его ели целый час, прежде чем отправились в дорогу.
12. Тайм-сквер и тайна телевидения
На углу Восьмой авеню и 42-й улицы перед большим серым банком, закрытым на ночь, собралась огромная толпа. Середина дороги была разворочена из-за ремонтных работ, и машины, прижимаясь к тротуару, цепляли днищем щебенку. Для весны было чересчур холодно, погода больше походила на осеннюю; ветер гонял по улице бумажки, везде горели огни и сверкали на ветру — казалось, со всех сторон мне подмигивают чьи-то глаза. Было шумно и весело, люди, чтобы не мерзнуть, подпрыгивали на месте. Мы со Шнуром купили по хот-догу, сдобрили их горчицей и, дожидаясь, пока они немного остынут, прогулялись к перекрестку, чтобы поглядеть, что там случилось.
Ничего себе! На одной стороне улицы толпилось наверно две, нет, три сотни людей. Почти все слушали проповеди Армии спасения[9]. Четверо из этой Армии выступали по очереди, и, пока один говорил, трое других стояли вместе со всеми и посматривали по сторонам. Сквозь толпу протиснулся высокий седой старик лет девяноста с мешком за спиной. Увидев, что все слушают проповедь, он поднял правую руку и сказал:
— Время оплакивать человечество.
Его голос прозвучал громко и отчетливо, как сирена в тумане, а старик тут же поспешил прочь, будто у него больше не было ни минуты.
— Куда ты, отец? — спросил кто-то из толпы.
— В Калифорнию, мой мальчик! — крикнул в ответ старик и завернул за угол — только и мелькнули белые развевающиеся волосы.
— Он не врет, — сказал Шнур, — тоннель, который ему нужен, и вправду в той стороне.
Вдруг раздался громкий гудок мотоцикла, потом еще один, и еще. Три мотоцикла расчищали дорогу большому черному лимузину с яркой фарой на крыше. На тротуаре все вытянули шеи, чтобы посмотреть, кто в нем едет. Мы со Шнуром могли протянуть руку и потрогать этот автомобиль, так он был близко. Лимузин, въехав на щебенку, забуксовал, а потом газанул, и кто-то в толпе закричал: «Ну, прямо арканзасская грязь!» Кое-кто засмеялся, потому что грязь была нью-йоркская, да и то немного. Внутри лимузина никого особенного не было, только двое, то ли трое мужчин — такие, в шляпах.
А потом, дед, с Небес снизошло Слово, и я испугался, потому как отродясь не видел, чтобы слова летали по небу, но Шнур сказал, что это всего-навсего воздушный шар с электрической надписью, который специально опустили над Таймс-сквер, чтобы все увидели. Несколько человек и правда посмотрели, но без особого интереса, такие уж они, ньюйоркцы, ко всему привыкшие и ничем их не удивишь. Этот шар еще долго висел в воздухе, борясь с ветром и кружась прямо над Таймс-сквер. На него мало кто обращал внимание, а жаль — он был красивый. Вот моим двоюродным братцам из Северной Каролины точно бы понравился. И мне нравился. Он поворачивался носом по ветру, покачивался, а потом, вдруг дернувшись, менял направление и снова крутил носом. Больше всего мне нравилось, когда он отскакивал назад или в сторону, как будто сбивался с дороги. Жаль, внизу так галдели, что я не слышал, какие он издавал звуки.
Вокруг было еще много интересного, а проповедники из Армии спасения так громко кричали свое, что всех перекрикивали. «Господь то, Господь се», — только и повторяли, и еще что-то про покаяние, и «гореть вам в огне», как будто все здесь грешники; больше я ничего не запомнил. Может, и вправду все грешники, только зачем объявлять об этом на улице — кому захочется исповедоваться в грехах, когда на углу торчит полицейский. Или, может, ему исповедоваться? С какой стати рассказывать полицейскому о том, чего никто, кроме меня, не знает? Например, о пожаре, который я устроил на кукурузном поле мистера Отиса и который обошелся ему в целых двадцать долларов. Нет, никто в Нью-Йорке и не подумает рассказывать, как выбросил сигарету и случайно спалил больницу в своем квартале или что-то в этом роде. И вот еще что: почему эти самые проповедники не рассказывают о собственных грехах, в которых раскаиваются? Народ прямо на месте их бы и осудил.
Но еще интереснее стало, когда на другой стороне улицы из толпы вышел мужчина и начал говорить. Голос у него был даже громче, чем у тех, и людей вокруг сразу собралось много — в основном бедно одетых. Сам он был обыкновенный, в черной шляпе и с горящими глазами.
— Леди и джентльмены, я пришел сюда, чтобы рассказать вам о тайне телевидения. Телевидение — это длинный яркий пучок света, который проникает прямо в вашу гостиную и никуда не девается даже среди ночи, когда уже нет никаких шоу и в студии темно. Вглядитесь в этот свет. Сначала глазам будет больно — на них обрушатся миллиарды электронных частиц, но спустя короткое время вы привыкнете. Почему? — громко выкрикнул он, а Шнур сказал: «Валяй дальше!» — Потому что электричество — свет, который помогает нам лучше видеть и помогает читать, а этот свет не для того. Этот новый свет создан специально, чтобы его видели и его читали. Вы его чувствуете. Впервые в мире свет из разных источников собрали в пучок и пропустили через трубку так, что его можно рассматривать и изучать, а не только жмуриться. Он принимает форму мужчин и женщин, реальных, из плоти и крови, которые сидят в студии и одновременно попадают в вашу гостиную вместе со звуками, записанными на пленку. О чем это говорит, леди и джентльмены?
Ответа никто не знал, и все ждали, а Шнур крикнул: «Дальше, парень!» — и тот продолжил:
— Это говорит о том, что человек, впервые с тех пор, как изобрели свет, забавы ради, стал наносить его направленные удары по нашим домам, и пока еще никто не знает, как это повлияет на наши умы и души. Известно только, что уже сейчас такой свет вызывает у некоторых чувство тревоги, у кого-то начинает щипать глаза, у кого-то расшатываются нервы, возникает подозрительность. И люди думают, что раз телевидение появилось в одно время с АТОМОМ, может образоваться порочный союз: ведь оба открытия сомнительны и вредоносны и, вместе взятые, приведут к концу света, хотя некоторые оптимисты утверждают, что телевидение — в противоположность АТОМУ — не напрягает, а расслабляет нервы. Но как на самом деле, пока никто еще не знает! — громогласно объявил он и обвел людей честным взглядом.
Все слушали с интересом и больше не обращали внимания на речи о покаянии. Шнур и тот в изумлении качал головой.
— И вот еще что, леди и джентльмены, — добавил мужчина. — Раньше, во времена Великой депрессии, коммивояжер топтался у вашего порога, а теперь он смело шагает прямо в гостиную — правда, в этом свете он выглядит чертовски странно, и вам трудно поверить в такое превращение. И не думайте, что теперь он робеет меньше, чем те, во времена депрессии, ведь ему точно так же приходится заглядывать в незнакомые дома по всей Америке. Да, леди и джентльмены, я сам вчера вечером видел такого коммивояжера в телевизоре. Шутки ради он нацепил маску, но видно было, что взгляд у него под этой маской испуганный — ведь на него смотрели миллионы других, гораздо лучше спрятанных глаз. О чем это говорит? — спросил мужчина в шляпе, и все уже готовы были чуть ли не на коленях просить, чтобы он объяснил, а Шнур хлопнул в ладоши и крикнул: «Давай дальше!»
— Настанет день, когда один гигантский разум покажет по телевидению Второе пришествие и каждый человек это увидит у себя в голове посредством «мозгового телевидения», которое сам Христос причислит к чудесам, и никто не избежит познания Истины, и все будут спасены. И потому я призываю вас всех, мужчин и женщин нашего мира, жить как можно праведнее и быть добрее друг к другу — вот единственное, что нам нужно. Мы все должны это знать.
С этими словами он преспокойно повернулся и зашагал прочь, а Шнур, довольный и радостный, глядя ему вслед, захлопал в ладоши. Все остальные тоже захлопали, и мужчина удалился в лучах славы. Вот такая странная история, дед.
После этого человек из Армии спасения заголосил: «Разве вы еще не поняли? Господь грядет!» — но тут раздался громкий скрежет и лязг, засверкали красные огни, и я отскочил в сторону. По улице неслись пожарные машины, на каждой — целая команда важных и недовольных пожарников в касках. Ух ты! Все всполошились, а Шнур крикнул: «Ого!» Толпа с интересом уставилась на машины, но скоро все стихло, ничего больше не происходило, и люди снова заскучали.