— Заткнись, Пик, — еле-еле улыбнулась Холли.
— Чего?
— Я без тебя... вдох... знаю... вдох... для чего нужны... вдох... красные кровяные тельца.
Я долго смотрел на нее круглыми глазами, пока не понял, что в какой-то момент стал мыслить вслух, сам того не заметив. Что показывает, в каком отличном состоянии был я сам.
— Извини, пожалуйста. Холли кивнула:
— Будь добр, проводи меня в палатку.
Я помог ей подняться. Встав, она сразу чуть не упала, ее шатнуло еще раз, но, сделав пару вдохов, она сумела удержаться на ногах. До палатки было никак не более пяти метров, но мы затратили на их преодоление добрых пять минут. Расстегивая молнию ее палатки, я понял, что сам едва дышу и валюсь с ног, словно ниточки отрезали уже у меня. Что со мной за черт?
Я сгрузил Холли в палатку, затем медленно поплелся к Сунджо и Запе, думая, смогу я до них дойти или упаду по дороге. Запа дал мне в руки чашку. Я ее взял, но что делать с ней — ей-богу, не понял.
— Пей, — сказал он.
Ах да, подумал я очень-очень медленно. Пик, это чашка. Чашка, это Пик. Будьте знакомы. Из чашек люди пьют. Первый же глоток сгустком энергии прокатился по пищеводу и взорвался у меня в животе фонтаном магического эликсира.
— Фантастика! Чем ты нас поишь?
Запа круглыми глазами посмотрел на меня:
— Чаем, — сказал он. — С сахаром.
— Чаем?
— Ну да. Обыкновенным зеленым чаем.
Тут Запа залез во внутренний карман моей куртки и вынул оттуда фляжку. Тряхнул ее — судя по звуку, полная.
— Поздравляю вас, молодой человек, — сказал он. — У вас обезвоживание. Ты слишком мало пил по дороге. Это плохо. От недостатка воды ты сдохнешь быстрее, чем от недостатка кислорода. — Запа кивнул в сторону Сунджо, который тоже пил чай, обхватив чашку обеими руками. — Как и Сунджо.
За день мне ни разу не хотелось пить, но я знал: Запа прав. Если на нашей высоте не пить, пока не захочется, может быть поздно.
Тут мне пришла в голову ужасная мысль.
— Холли! — воскликнул я в ужасе — наверное, у нее тоже обезвоживание.
Запа отрицательно покачал головой.
— Мисс Холли пила по дороге столько, сколько нужно, — сказал он, — я за этим проследил.
— Ей нехорошо, — сказал я.
— Видал я людей, каким было куда хуже, — сказал Запа. — И некоторые из них взошли на вершину. Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет.
НОЧКА БЫЛА ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ.
Запа меня сильно напугал с обезвоживанием, и ночью я переборщил с жидкостью — пришлось трижды выходить по малой нужде. Плюс каждый раз, когда я засыпал, мне начинало казаться, что я слышу, как со склона над лагерем летит валун, и в ужасе просыпался. Но хуже всего было с горлом. К утру мне казалось, будто кто-то вогнал мне в трахею гусиное яйцо.
Думаю, Сунджо тоже спал не очень хорошо из-за того, что я все время ворочался да выходил пописать, но он не сказал ни слова.
С другой стороны, наутро погода была такая же ясная, как и вчера, а самочувствие Холли значительно улучшилось. Она сумела добраться до столовой и позавтракать вместе с нами. (А накануне вечером Запа носил ей ужин в палатку.)
Пастухи и яки ушли за час до нас. Их план был идти сразу в ПБЛ и не останавливаться во Втором лагере — что ясно говорит о том, в какой отличной форме они были, особенно в сравнении с нами.
Пока я складывал палатку, ко мне подошел Джей-Эр и сказал, что хочет взять у меня интервью прежде, чем мы полезем вверх. Сунджо и Запа тем временем паковали снаряжение Холли.
Мы это уже проходили. Три интервью в базовом лагере. Я больше не хотел ничего подобного — выяснилось, что, если направить на меня камеру и сунуть микрофон, я начинаю нести полнейшую ахинею.
— Веди себя естественно, — всякий раз говорил Джей-Эр. — Будь самим собой.
Ага, как будто это так просто.
А дальше он принимался задавать наводящие вопросы вроде «ну каково это — находиться на склоне высочайшей горы мира в команде с собственным отцом» и «чем восхождение на Эверест отличается от лазания по небоскребам».
Я, конечно, пытался отвечать на вопросы честно и прямо, но всегда в итоге получалось что-то ужасно глупое и пошлое.
Я отложил сборы и пошел к операторам, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком мрачно. Камеру они поставили прямо перед рушащимся склоном, про который мне всю ночь снились кошмары. Уилл сказал, чтобы я присел на корточки, стянул с меня капюшон и стер с лица весь крем от мороза, который я только что тщательно намазал.
— А как было бы хорошо, если вот прямо щас случился камнепад. Отличный кадр, а? — сказал Джек. (Он был звукооператор, ему все время хотелось, чтобы при съемке случилось что-нибудь поужаснее.)
— Лады, — сказал Джей-Эр. — На сегодня у нас очень простая программа. Пик, надо повторить, что ты вчера говорил про яков и носильщиков. Это очень важная мысль, в самый раз для фильма. И ты, конечно, прав. Представления не имею, пойдет ли это в финальную версию, но, на мой взгляд, это надо включить.
Я был просто счастлив. Я и об этом полночи думал: как жаль, что, когда я это Джей-Эру говорил, у него не работала камера.
— Даю отсчет... Раз... два... три... мотор!
Я открыл рот — и не смог произнести ни звука.
— Мы снимаем, — недовольно сказал Джей-Эр. (Батарейки в камере очень недолго живут в холодную погоду.)
Я попробовал еще раз — снова ноль эффекта.
— Давай, Пик, не тяни.
— О, сейчас как раз полетит знатный булыжник, — радостно отметил Джек.
— Ну давай же, Пик!
Я ткнуль пальцем себе в горло и покачал головой. Голоса как не бывало. Джей-Эр выругался.
— Вон, глядите, вот тот валун, вот прямо сейчас полетит, — сказал Джек. — В нас не попадет, а вот в кадр — как раз.
— Запа! — взревел Джей-Эр. — Можешь нам помочь? Запа покачал головой и показал на Сунджо:
— Лучше пусть Сунджо.
— Так, Пик, вали из кадра! — крикнул Джей-Эр. Я подвинулся, мое место занял Сунджо.
— Мы снимаем, — сказал Джей-Эр. — Так, расскажи, что ты думаешь про гору, Сунджо. Или что-нибудь про своего отца. На три-четыре...
— Папа впервые отправился на Сагарматху, когда ему было столько же, сколько мне, — начал Сунджо на своем непередаваемом, отполированном английском. — Сначала он был простым носильщиком, потом пошел вверх, стал помощником сирдара. Он говорил мне, что ходит в горы для того, чтобы я имел возможность этого не делать, но мне кажется, был у него и еще какой-то резон...
В этот момент булыжник Джека как раз с грохотом скатился вниз, а с ним и еще масса камней. Сунджо и бровью не повел, даже не обернулся посмотреть на мини-камнепад. Он продолжал говорить, а Джей-Эр продолжал снимать.
— Признаться, я папу почти не знал, и сейчас, оказавшись тут, на горе, я внимательно слушаю разговоры шерпов и альпинистов, которые знали его много лучше. Я приехал сюда, чтобы увидеть гору и взойти на нее, — а оказалось, я нашел собственного отца.
— Бесподобно! — сказал Джей-Эр.
Сунджо и правда был бесподобен. Мне стыдно в этом признаться, но я стал немного ему завидовать — так хорошо он все сказал. Не то что я. Он перед камерой чувствовал себя как рыба в воде. И Джей-Эр ни разу не хвалил меня после съемок. Поводов не было, конечно, я выглядел ужасно, но тем не менее...
Джек и Уилл, довольно кивая, похлопали Сунджо по спине, повторили несколько раз, как естественно он смотрится в кадре. Я вернулся к палатке укладывать рюкзак. Думаю, они и не заметили, что я ушел.
ЧАСАМ К ДЕВЯТИ-ДЕСЯТИ УТРА погода поменялась: с запада пришли серые тучи, задул жутко холодный, пронизывающий ветер. Мы остановились и надели еще по несколько свитеров и штанов. Я закрыл лицо балаклавой и шерстяным шарфом. Горло продолжало болеть, но я пер вверх, шаг за шагом, останавливаясь каждые полчаса, чтобы развязать шарф и попить. Глотать было больно, я все время давился.
Запа шел позади нас, неся рюкзак Холли. Он неустанно подбадривал ее, словно уговаривал идти вверх — как будто записался к ней в персональные шерпы. Интересно, она правда наняла его, или обещала дать денег тибетским монахам, или еще чего? В любом случае без Запы она бы катилась вниз, а не ползла вверх.
До Второго лагеря мы добрались за восемь часов, то есть наша средняя скорость составила около шестисот метров в час. Там было столько альпинистов, что мы едва нашли место поставить палатки. Кое-кто спустился из Четвертого лагеря, кто-то, напротив, собирался наверх в ПБЛ, а иные объявили Второй лагерь базовым. Это мне было сложно понять — я-то совсем дышать не мог. Киношники поставили палатки на другой стороне лагеря от нас.
Лагерь находился в точке, где сливались два ледника, Восточный Ронгбук и Бейфен. Вершину Эвереста из лагеря было не разглядеть, но зато открывался шикарный вид на три других гималайских пика: Чангзе, Чанжен и Лисинь.
Поставить палатку-столовую было негде, поэтому нам пришлось готовить себе ужин самостоятельно.
Я растопил печку, а Сунджо отправился к ледниковому озеру за водой. Когда он вернулся, пошел снег. Мы поставили воду на огонь и стали ждать, пока закипит; а чем выше ты залезаешь, тем больше на это уходит времени.
Я не хотел есть, да и Сунджо едва ли чувствовал себя иначе, но мы оба знали: поесть надо обязательно.
Сунджо спросил, как я себя чувствую. Вместо ответа я смог издать только хрип. Ну, это как раз ерунда, ну и что, что я говорить не могу. Другое дело, если больное горло — лишь предзнаменование чего-нибудь похуже. В базовом лагере завелся какой-то свирепый вирус, и никому это, мягко говоря, не понравилось. Оно и понятно: если ты серьезно заболел, восхождению конец. В результате все группы старались обходить друг друга подальше, и каждый глядел на других альпинистов как на чумных. Считалось при этом, что вирус, конечно, занесли в лагерь носильщики. Ну еще бы, ведь обычные альпинисты из цивилизованных стран никак не могут занести на Эверест никакой заразы!