орным и не завидовать богатому.
— Какой же грех был вторым после «Невежества»?
— Ну, мог бы и сам догадаться, — Пика услышал издевку в голосе Хана. — Что отличает пришлых торгашей на русскую землю от потомков русов? Ладно, подскажу, невежественный брат мой — «блуд, похоть, сладострастье». Чья-то рука передвинула его со второго места на седьмое (последнее), объясняя тем, что и заповедь «Не прелюбодействуй» седьмая по счету. Так сказать, уравнял в правах, и это сделано было лишь потому, что самоизбранный народ в этом меры не ведает. Таким образом, новая редакция их просто окрылила — вроде как грех, но самый последний, да и то в переводах для гоев. В Торе же о сем грехе для самоизбранного народа вообще сказано с оговоркой.
— Что за оговорка?
— Лень, невежественный собрат мой, есть четвертый смертный грех. Прочти, коль интересно. Ведь это доступно, но тебе с детства внушили, что это ерунда. Вот ты только с карандашом и упражнялся.
— Тут я не понимаю, — признался бывший зэк, — интимные отношения присущи человеку. Почему Создатель называет грехом то, что сам дал человеку?
— Только невежество мешает ответить тебе на этот важный вопрос. Если бы в школе объясняли, что генный аппарат женщины устроен так, что все мужчины, которых она познает, вносят свою лепту в ее наследственность. Потому блуд и похоть ведут к деградации РОДА. Умная, здоровая, красивая русская женщина будет рожать полукровок, если ее однажды испортит какой-нибудь пришлый. По «КОНУ» за такое преступление русы на кол сажали пришлых вдоль границ своих земель. Кстати, откуда слово граница, ведаешь?
Пика пристыженно промолчал.
— Вот оно невежество! Границу «гранили» боевыми топорами, то есть на уровне глаз делали зарубку на дереве. С локоть, плоскую, как грань, и смотрела она в чужую сторону. Все знали, что с внутренней стороны грани действует «КОН», хочешь там жить, соблюдай правила. Нет — поймают и на кол посадят на той границе. Так сказать, уголовный кодекс и реальное его исполнение в одном флаконе. «КОН» тогда был для всех одинаков. Простой свод правил жизни, который каждый рус знал с детства. Блатных не было. Это очень не нравилось палестинским казакам.
— Это понял. А чем им первая заповедь мешала.
— «Верь в единого бога», — повторил авторитет. — Что тут непонятно?
— Ну, христиане, иудеи и мусульмане верят в одного бога.
— Опять невежество, брат мой! В ЕДИНОГО, а не по ОДНОМУ для каждого народа. Палестинские казаки отредактировали заповеди и смертные грехи Создателя, чтобы подсунуть всем народам систему поклонения своему богу.
— Зачем?
— Как заставить непокорных русов, викингов, моголов, мамлюков, индейцев и так далее ползать на коленях и молится не своим предкам, которые их РОД охраняют, а отдавать чистую энергию чужому эгрегору? Ты даже не подозреваешь о том, а они реализовали.
— Опять невежество? — догадался Пика.
— Конечно. Манипуляция сознанием и нейролингвистическое программирование эффективны только в забитой и необразованной социальной среде. Там, где некому задать простой вопрос — «а почему, собственно?». Ты же слышал о кастах?
— Что-то из Индии? — Пика уловил только, что криминальный авторитет ухмыльнулся.
— Палестинские казаки нашли слабое место в обычной социальной системе, где всегда есть работники, купцы, воины и маги. Волхвы или маги были носителями мудрости, сведенной в КОН и сакральные тексты вроде Велесовой книги. По ним жили веками. Надеюсь, ты слышал о хронологии, исчисляемой от Сотворения Мира в Звездном Храме.
— Более семи с половиной тысяч лет.
— Ты меня порадовал, — бывшему зэку показалось, что авторитет щелкнул пальцами. — Так вот. Эти тысячелетние традиции стали подменять заКОНАМИ и заВЕТАМИ, то есть, то что находится за КОНОМ или прописано в за ВЕТЕ, который переводится, как договор.
— Договор кого с кем? — набычился Пика.
— Мог бы и догадаться… Договор самоизбранного народа со своим богом. И эти договора стали преподноситься всем остальным народам, как самые прогрессивные, либеральные и несущие свободу идеи. Самоизбранная кучка придумывает закон и записывает его на бумаге. Ты должен его выполнить, иначе станешь преступником. Тут опять происходит подмена понятия, ибо преступник, это тот, кто переступал за КОН.
— Так ведь, все страны живут по законам.
— Все, — согласился Хан. — Все изгадили «прогрессивные» и «либеральные». Если прежде Перун или Один жили рядом со своим Родом, то Зевс уже освоился на Олимпе и вся олимпийская братия практиковала со смертными «блуд, похоть и сладострастие» в любом возрасте и не зависимо от пола. Это вовсе не считалось грехом, а стало молодецкой удалью. Любой род такого не выдерживал и начинал деградировать. Тогда косые, кривые, лысые и убогие палестинские казаки ринулись поправлять свою генетику в еще сохранившийся здоровый наРОД. В новом социальном обществе нашей страны исчезли волхвы и маги, жившие только интересами своего Рода, и появилось либеральное правительство, которое жирует за счет этого самого народа, придумывая новые заКОНы.
— Хочешь сказать, что пришлые «либералы» уничтожали в первую очередь волхвов и жрецов?
— Конечно. Эта особая каста была малочисленна и уязвима. Еще в Египте они опробовали эту методику. На тот период жрецы оказались сильнее и поперли из южного Египта пришлых палестинских казаков, заново объединив Египет в одно государство, но они называют это исходом. Такие же исходы были из Вавилона, Испании и Хазарии, где князь Святослав помог им дорогу найти. Тогда они принялись за европейские династии.
— Зачем, — удивился Пика.
— У них не было своего государства, поскольку римляне сравняли с землей Иудейское царство. Они сконцентрировались в Польше и Чернигове, не раз пытались оседлать московский трон. Все эти притязания вылились в «черту оседлости», а в период «первой алии» 1881 года из Российской империи в Палестину выселили около тринадцати тысяч иудеев. Богатые соплеменники построили вокруг Иерусалима поселки новых домов, но они не хотели жить в пустыне и воевать с берберами. Ты, наверное, помнишь, сколько венценосных голов срубили в двадцатом веке. Бомбисты-террористы не сегодня появились.
Бывший зэк молчал, понимая справедливость сказанного.
— Извини, я что-то заболтал тебя. Наверное, давно не с кем было поговорить. Ты знаешь наш контингент…
— Хан, а зачем ты меня сосватал часовенку расписать на зоне? Ты же в Христа не веришь.
— Заблудшей душе требуется покаяние. Она грехов по горло набралась. Дышать нечем. В часовенке грешнику можно поговорить с таким же как он. В часовенке ему голову незачем задирать, как в соборе каком-нибудь, где он не видит, кому десятину с дохода своего жертвует и не задает себе вопрос «а почему, собственно». В часовенке нет алтаря с золотыми рамами, потому литургию не служат, и никто не заставит жевать тело Господне и кровь его пить, объясняя, что, «как с молоком матери ты всасываешь ее дух, так и через Тело и Кровь Христову ты всасываешь в себя дух Спасителя». Ну, а над входом в часовенку иконку повесить или внутри примостить одну, греха не будет.
— Прости, Хан, я что-то совсем запутался. Почему ты на зоне оказался-то?
— А ты на себя посмотри, брат мой. Таких тут теперь немало…
Внезапно голос авторитета пропал, и бывший зэк почувствовал, что кто-то хлещет его по щекам со всей силы и холодной водой обливает. Он стал отфыркиваться и судорожно пытаться вдохнуть. Потом вспомнил Шаляпина, глубоко вдохнул и взял такое низкое «до», что тут же почувствовал, как знакомая женская рука зажала его холодные губы.
— Все-все-все, не ори! — донеслось издалека. — Вы-ве-дут! Дверь рядом.
— Стюардессу перепугал. Она все лопочет, что виновата, что это она тебе кофе приготовила.
— Каким ты меня «кофем» напоила? — попытался запеть Пика.
Дина быстро наклонила бывшего зэка вперед и стукнула кулачком по спине. Он закашлялся, запротестовал, пообещал не шалить. После чего наступила тишина. Женщина с карими глазами объяснила бортпроводнице, что пассажир поперхнулся. Это у него бывает. Теперь никаких причин для волнения нет. Стюардесса облегченно вздохнула, и, мысленно благодаря всех святых за помощь в спасении пассажира из салона бизнес-класса, тихо удалилась.
— Слово кофе не склоняется, — пропел ангельский голосок, не обещавший Саве ничего хорошего. — Надо говорить кофеем.
— Да, мой генерал, — он попытался щелкнуть каблуками и отдать честь, но острый локоточек пребольно ударил под ребра слева. — Осознал. Можно угостить болезного «кофеём»?
— Ведерный клистир быстро избавляет от дури, — она уже улыбалась.
— А в ведерке, простите «кофеё»?
— Сав, ты совсем «ку-ку»? Я просыпаюсь оттого, что кто-то хрипит, словно его душат. Ничего не понимаю. Эти моторы гудят. Темень вокруг. Стюардесса перепуганная лопочет, чтобы ты не умирал.
— А я и не умер. Типун тебе на язычок. Просто поперхнулся.
— Расскажи лучше, что это за портрет?
— Знакомый один. Ты спала. Мне не с кем было поговорить.
Пика выхватил у Дины листок с портретом Хана и быстро порвал на кусочки. Потом достал из кармана портрет Леонида и проделал с ним то же самое. Повернувшись к спутнице заговорчески прошептал:
— Приказано развеять над океаном. Я прогуляюсь…
— Ты себя нормально чувствуешь. Может быть проводить.
— На что это вы, девушка, намекаете? — хихикнул Пика.
— Балда! — она отвернулась, чтобы скрыть свою улыбку.
Из иллюминатора открывался вид на завораживающее зрелище. Внизу, по черной глади океана за самолетом неотступно следовало огромное серебряное пятно луны. Ее огромный желтый диск висел над едва различимой границей черной воды и черного беззвездного неба.
— Куинджи… — зачарованно прошептал Сава, нежно прижавшись щекой к плечику спутницы и обняв ее за талию. — Вот это настоящая магия.
— Да… — женщина с карими глазами едва дышала, положив свои ладони на руки мужчины. — Бывает же такое. Налетав тысячи километров вдали от дома. Вдруг ощущаю себя бесконечно счастливой. Без обещаний, без обязательств, без условий. Просто совпало все, и душа как-то открылась. Ты не слушай меня. Это женские бредни… Но как славно-то. Боже мой… Как хорошо-то…