нашей Костромской губернии, постепенно налаживалась, уверенно входила в прочную социалистическую колею. Новая экономическая политика — нэп — делала свое сложное, порой противоречивое, но без сомнения полезное для утверждения социализма дело.
Напротив государственного магазина с примечательным, рожденным революцией названием «Смычка» группа проворных нэпманов в короткий срок соорудила новый двухэтажный дом. В нем открылся универсальный магазин. На базарной площади и у железнодорожного вокзала выросли длинные ряды ларьков, торговых палаток.
В Шарье, как и повсюду в стране, в эти годы шла острая борьба нового со старым. Коммунисты, их боевые помощники комсомольцы были в первых рядах борцов за укрепление Советской власти, их горячо поддерживали рабочие станционного депо, где в то время ночным сторожем работал мой отец.
В доме, где размещался партийный комитет и Совет депутатов, всегда было людно. Сюда шли для решения и выяснения многочисленных, выдвигаемых жизнью вопросов, шли с просьбами и жалобами. Этот дом с красным флагом на крыше стал поистине центром притяжения всех новых сил — в нем обговаривались, утверждались, из него выходили многие добрые начинания. Мы, комсомольцы тех лет, любили приходить сюда и в будни, и в праздники. Помню, как было установлено круглосуточное дежурство в «доме советов». Бдительно стояли парни и девчата на страже порядка и спокойствия в поселке, особенно в преддверии праздничных дат и в дни самих праздников. Такое дежурство как-то выпало нам с Васей Семеновым в день христианского праздника — пасхи. Именно в этот день произошло событие, которое привело в крайнее замешательство всех верующих Шарьи, а в моем сознании оставило глубокий след, стало как бы поворотным пунктом в судьбе.
...Стояла весенняя томящая душу тишина. Неожиданно в безоблачном небе со стороны Костромы над Шарьей раздался прерывистый грохот, который нарастал с каждой минутой. Почти все жители поселка вывалили тогда на улицу и устремили свои взоры к небу. Совсем невысоко летел отряд краснозвездных двукрылых самолетов. Выскочив на крыльцо поселкового Совета, мы с Васей Семеновым как зачарованные тоже уставились на небесное чудо: ведь до сих пор аэропланы видели лишь на картинках.
Помню, как тревожно и взволнованно забилось у меня сердце. Какое-то новое, неведомое доселе чувство охватило все мое существо.
— Смотри-ка, как здорово! Ух ты!.. — порывисто дыша, только и мог я сказать своему дружку.
А шестерка быстрокрылых машин развернулась влево, еще раз оглушительно прогрохотала над поселком и ушла по назначенному курсу, посеяв среди шарьинцев самые разноречивые предположения и догадки.
В тот день мы с Василием еще долго не могли прийти в себя, то и дело возвращались к разговору об аэропланах, людях, управляющих ими, но ни он, ни я так и не решились поведать друг другу о зародившейся мечте: слишком невероятной и дерзкой тогда представлялась нам та мечта — стать летчиком. Тем более что после восьмилетки я вынужден был бросить учебу и пойти работать в цех лесопильного завода — семья нуждалась в кормильце. У отца с матерью нас было пятеро — мал мала меньше. Отец, мостовой сторож, зарабатывал мало, так что об учебе пока пришлось забыть. Да и мой друг Василий пошел на заработки — кочегаром паровоза.
А небо манило к себе таинственной неотступной силой. В редкие, свободные от работы и домашних дел часы шагал я в поселковую библиотеку. С великодушного позволения заведующей библиотекой подолгу рылся в запыленных стопках книг и вот однажды наткнулся на книгу о первых русских летчиках. Мне стало известно о жизни и замечательной судьбе пилота Сергея Уточкина, о другом выдающемся военном летчике — основоположнике высшего пилотажа штабс-капитане П. Н. Нестерове.
Тут же, в библиотеке, из газет я узнал, что в стране существует Общество друзей Воздушного флота. Разыскал в Шарье уполномоченного этого общества и записался в число его добровольцев, уплатив вступительный взнос и вспомоществование. Как впоследствии сообщила губернская газета, общество за неполных три года собрало в целом по стране 6 миллионов рублей золотом, на которые авиационная промышленность построила свыше 300 военных самолетов.
А на заводе, освоив обязанности ученика-лесопилыцика, я вскоре стал подточником, затем поднялся еще на одну ступеньку — получил назначение на должность старшего пилостава (по нынешним меркам — мастера цеха).
Заводское производство у нас расширялось, росло, требовались специалисты новых профессий. Так что в числе других меня послали в Ленинград на курсы повышения квалификации.
И вот лекции, бдения над учебниками до позднего вечера, приобщение к великим сокровищам культуры в городе на Неве — стремительная, интересная жизнь моего энергичного поколения.
По возвращении с учебы в 1931 году заводские коммунисты приняли меня в партию. А еще через год я надел давно желанную военную форму.
Прощай, пропахшая густым смоляным настоем родная лесопилка! Меня ждут снившиеся по ночам армейские пути-дороги и голубая заветная мечта — небо!..
Путь в небо, однако, открылся для меня не сразу. Лишь через пять лет после призыва в армию я стал курсантом Харьковской военно-авиационной школы. Но дни и месяцы курсантской жизни промчались стремительно. Давно ли, казалась, с трепетным волнением взял я впервые в руки управление самолетом, взлетел самостоятельно, выполнил полет по кругу и по всем правилам совершил посадку на учебном У-2. И вот учеба уже позади. Небольшой, утопающий в зелени курсантский городок остается за пеленой рассветного тумана. Впереди — Чугуев, военное авиационное училище летчиков-истребителей. Здесь мне предстояло вступить в ответственную и неожиданную для меня самого должность комиссара учебной эскадрильи.
Как и другие учебные заведения Военно-воздушных сил страны, Чугуевское училище в предвоенные годы работало с большим напряжением, пополняя летными кадрами строевые авиационные части. Помнится, мы тогда соревновались со старинной прославленной Качинской школой, и Управление высших учебных заведений ВВС периодически контролировало наше соревнование, организовывало регулярные проверки состязания, помогало заимствовать друг у друга передовой опыт.
За год работы с энергичным и многоопытным летчиком командиром эскадрильи А. Я. Кремизовичем я многому научился. По итогам года нашей эскадрилье присудили первое место в округе за лучшие показатели в учебе, боевой и политической подготовке. И снова неожиданность: меня назначают заместителем начальника училища по политчасти.
Работа в должности политического руководителя летной школы пришлась по душе. Я радовался, когда на очередном выпускном вечере ко мне подходили мои воспитанники, обещали помнить, писать письма. Но в августе сорокового года пришлась и мне расстаться с Чугуевским училищем. Управление вузов ВВС РККА направило меня на учебу в Перхушково.
Хотелось мне на этих курсах повысить не только свой политический уровень, но и получше подготовиться в летной практике. К сожалению, политработники всех родов войск обучались по единой программе. То есть пехотинец, танкист, артиллерист, авиатор слушали одни и те же лекции, проходили одну и ту же практику, отрабатывали одни и те же задачи по тактике, выступая в роли командиров и замполитов только стрелковых подразделений и изучая боевую технику, которая находилась на вооружении наземных войск.
Не удивительно, что за время, проведенное в отрыве от летных дел, политработники-авиаторы стали отставать от требований дня и дисквалифицироваться как летчики. Мириться с подобным положением мы не желали и в первые же дни войны дружно обратились к командованию курсов с просьбой организовать для нас занятия по технике и тактике ВВС, специфике политработы в авиачастях, организовать выезды на подмосковные аэродромы для ознакомления с новыми самолетами, вооружением.
Сейчас трудно сказать, почему не вняли нашим просьбам и предложениям — ограничились двумя-тремя обзорными лекциями, посвященными авиации, а дальше дело не пошло. Наверстывать упущенное нам пришлось потом на фронте.
В завершающие дни учебы предметом оживленных разговоров и дискуссий среди завтрашних фронтовых политработников стало важное для нас событие — реорганизация органов политической пропаганды и введение в армии и на флоте института военных комиссаров (в 1940 году институт военных комиссаров был отменен и вновь введен в начале Великой Отечественной войны).
Дело в том, что преобразование перед войной политических управлений и отделов в отделы политической пропаганды повлекло за собой ограничение масштабов работы политорганов: они стали заниматься лишь пропагандой и агитацией. А другая, такая же важная часть партполитработы — организационная — оставалась на заднем плане.
Президиум Верховного Совета СССР своим Указом от 16 июля 1941 года преобразовал управления и отделы политической пропаганды в политуправления и политотделы. Новым органам вменялось в обязанность руководить как политико-массовой, так и организационно-партийной работой в войсках. Одновременно с этим Главное управление политической пропаганды Красной Армии и такое же управление Военно-Морского Флота преобразовывались в главные политические управления.
Реорганизация оказалась своевременной еще и потому, что война сразу же осложнила работу командиров всех степеней — они стали нуждаться в практической помощи со стороны политработников не только в части политической, но и в области военной. В связи с этим во всех полках и дивизиях, штабах, учреждениях и военно-учебных заведениях РККА вводились должности военных комиссаров, а в ротах, батареях и эскадрильях — должности политруков. (Позднее, в августе — сентябре, институт военных комиссаров охватил и батальоны, а также роты танковых войск, дивизионы и батареи артиллерийских частей, штабы всех дивизий.)
В перерывах между лекциями и практическими занятиями, в короткое личное время мы собирались группами по нескольку человек и, понимая, что рант военного комиссара потребует повышения ответственности, увеличения напряженности в нашем труде, обсуждали, как лучше организовать работу.