Вот тебе и первые христиане. Как все переплетено: белая нитка с черной. Моя партнерша уже весело запрыгала с другим кавалером, а я все стоял и думал: как все сложно в этом мире.
Рана Мишел и разговоры «за жизнь»
Рана Мишел и разговоры о мировых проблемах в семье хозяйки «Мавританского двора». Первое знакомство с Мери, ее рассказы. Знакомлюсь с жизнью фермеров. История мужей Мери. Открытие Америки страстей, кипящих под вежливыми разговорами. Вечер с румынским миссионером, собирающимся в Канаду. Переезжаю на новую квартиру. Знакомлюсь со Стивом — хозяином нового дома, где я живу. «Мы, американцы, встаем чуть свет». Рассказ о школе сквер-танцев…
Как удивительно качается маятник советско-американских отношений. Еще месяц назад один только я улыбался и говорил, что не верю в невозможность дитанда (так называют здесь разрядку). И вот опять, хотя ничего никем не было сказано вслух, я чувствую, как люди, которые месяц назад лишь сухо и осторожно здоровались, снова стали радостно улыбаться мне. А причина — какое-то маленькое совпадение во взглядах между руководителями наших стран. Какое-то маленькое подобие надежды, которая промелькнула в газетах за последние две недели. Я не строю иллюзий. Они улыбаются не мне, а стране, которую я представляю. И вот вчера я получил письмо. В нем типографская карточка: «Декан такой-то имеет честь пригласить Вас принять участие в приеме в честь доктора Игоря А. Зотикова из Академии наук СССР, Прием состоится в среду восьмого декабря с шести до восьми часов по адресу…» Я знаю этого декана, он мой хороший приятель, но еще совсем недавно такой прием, который можно рассматривать как прием в честь Академии наук СССР, был бы невозможен, а если бы меня куда-либо пригласили, то против моего имени было бы написано: «Институт географии, Москва»…
Страх ядерной войны иногда проявляется в удивительных формах. Вчера вечером я, как часто до этого, заехал к моим дорогим Джойс и Дану. В мотеле был переполох. Посреди комнаты сидела на стуле с засученными выше колен брюками Мишел и громко всхлипывала, размазывая руками льющиеся в три ручья слезы. Одна ее нога была опущена в таз с водой. На коленях обеих ног кожа была содрана, и Джойс, сидя на полу, салфетками осторожно протирала раны. Оказалось, что Мишел бежала из магазина домой, споткнулась, упала, порвала брюки, содрала коленки и повредила ноготь на одном из пальцев ноги. (Ведь здесь женщины любят ходить в легких босоножках.) Стараясь подбодрить ее, я сказал, что, если Мишел думает после школы стать военной и служить в военно-воздушных силах, она должна быть готова к страданиям и ранам более серьезным, чем ссадины на коленях.
— Нет, я не хочу быть военной, — всхлипнула она.
А Джойс вдруг спросила меня, сколько советских людей сейчас работают в США? Я не имел понятия, и мы, подумав немного, решили вместе, что, наверное, около ста человек.
— Жаль, — вздохнула Джойс. — Я думала, больше.
— А почему вас это интересует? — удивился я.
— Понимаешь, Игор, с тех пор как ты поселился здесь, я живу как-то спокойнее. Мне кажется, что если в США в разных местах работает много русских, то вряд ли вы, русские, сбросите на нас неожиданно водородную бомбу. Ведь в этом случае все советские люди тоже будут убиты. Поэтому я считаю, чем больше советских людей мы пригласим к себе и чем больше американцев будет жить в СССР, тем меньше шансов для ядерной войны. А вообще-то, — продолжает Джойс, — я все время думаю: были ли какие-нибудь американские граждане — шпионы, военнопленные… неважно, — были ли они в Хиросиме и Нагасаки, когда мы сбросили на них свои атомные бомбы. Ты, Игор, знаешь что-нибудь об этом?
— Нет, — смеюсь я, — эта мысль вообще мне никогда не приходила в голову. И потом, ведь тогда шла война. В войну многие понятия меняются. Ведь когда вы высаживались в Нормандии, в стороне от главного удара были имитированы ложные десанты. И хотя десанты были ложные, люди там гибли по-настоящему. Это война.
— И ваша армия тоже делала ложные десанты? — спрашивает она подозрительно.
— Конечно!
— Да, Игор, я не подумала о том, что во время войны все изменяется. Я даже думала сделать запрос своему сенатору: пусть перед выборами президент ответит — были ли американские граждане в Хиросиме и Нагасаки во время удара и знали ли об этом те, кто планировал удар, и пытались ли они вывести американских граждан из-под удара, и если ист, пусть мне скажут, кто знал об этом, но ничего не сделал.
Вот такие беседы ведем мы с Джойс. Чувствуется, что Джойс немного расстроена.
— Как-то ты, Игор, убил во мне веру. Я думала почему-то: пока ты здесь, нам нечего бояться, — вздохнула она.
Потом мы перешли на другую тему. И тут Джойс поразила меня:
— Слушайте, Игор, я слежу за вами. Вы многого не знаете, что должен знать нормальный человек, что я думаю — может, вы только выдаете себя за русского, а сами того… пришелец. Оттуда… — и она осторожно показала на потолок и улыбнулась так, что не поймешь — то ли шутит, то ли всерьез.
Дневник.
25 ноября «Сингегивингдей». 6.40 утра, а я уже принял душ, поджарил и съел яичницу с беконом, выпил кофе. В два тридцать я приглашен на обед к одному профессору, в шесть вечера просили зайти Дан и Джойс. А сейчас поеду к Мери. Она пригласила посмотреть ее дом и позавтракать с ней и двумя ее приятельницами. Познакомился я с ней на сквер-данс. Однажды, когда неумело ходил по кругу, подталкиваемый партнерами, показывающими, что делать, невысокая, темная, ренуаровского типа женщина что-то ободряюще сказала мне. Потом я узнал, что ее зовут Мери. Конечно, мне иногда хотелось пригласить ее поехать куда-нибудь со мной в воскресенье или сходить в кино. Но Мери была всегда в сопровождении мрачного верзилы, на груди которого висела табличка: «Меня зовут Арт». Но однажды в разговоре со мной Мери назвала Арта «Мой сосед», и я, осмелев, спросил, нельзя ли когда-нибудь пригласить ее на ланч, перекусить вместе в обед.
— Конечно, можно, — сказала она, — позвоните мне, только меня очень трудно застать, я всегда очень занята.
И она продиктовала мне телефон. Через минуту появился Арт и увел ее. Прошло еще несколько дней, и однажды, в субботу, я позвонил Мери. Она оказалась дома, и я почувствовал, что Мери довольна моим звонком.
— Ну что ж, — сказала она, — давайте повидаемся, вы мне тоже очень приятны, но я всегда занята. Что, если мы увидимся и перекусим где-нибудь во вторник во второй половине дня? Что мы будем делать?
Я сказал, что можно сходить в какое-нибудь кафе.
— А где вы живете, на какой улице?
Я сказал.
— О, это мне подходит, ведь вы живете так близко от того места, где я буду в это время, — сказала она просто.
Мы договорились встретиться в три дня на Бульваре водопадов. Она должна подъехать на стоянку машин у ресторана «Деннис».
Так я договорился о своем первом «дейт» в Америке. Слово «дейт» буквально значит «дата», «срок», но в американско-английском лексиконе оно еще обозначает встречу мужчины с женщиной, чтобы провести вместе время: обед в кафе, поход в кино или ресторан, в музей. Существуют выражения: «Сделать дейт», то есть пригласить кого-то, договориться о встрече, «иметь дейт», то есть встречаться время от времени с человеком противоположного пола. Слово «дейт» так растяжимо, что оно может и ничего не значить, и значить очень много.
С тех пор мы время от времени встречаемся с Мери. Сколько сразу новых интересных фактов, впечатлений узнал я благодаря Мери. Она удивляла меня постоянно. Оказывается, что Мери один раз в неделю работает секретарем у адвоката, а остальные дни с утра до ночи убирает дома.
— Понимаете, Игор, у меня большой дом, расположенный в прекрасном месте, поэтому и плачу за него большой налог, 2200 долларов в год, то есть двести в месяц, кроме того, я должна выплачивать «мортгич», то есть деньги банку, где я взяла ссуду. Это еще триста в месяц. А кроме того, надо платить за газ, свет, отопление — это еще двести. А ведь работа секретаря адвоката дает только сто шестьдесят долларов в месяц, из которых почти половина идет в налог государству. Поэтому я убираю дома нелегально, у меня есть несколько постоянных клиентов, от которых я получаю зарплату «из-под стола». Тогда не надо платить этих невероятных налогов. Одно при этом плохо — я не могу получить новый заем в банке, ведь хотя я зарабатываю неплохо, но официально-то, для банка, получаю гроши. А заем мне нужен.
Оказалось, что хотя Мери только сорок два года, у нее четверо детей и все они улетели из гнезда. Собственно, и гнезда нет. Она развелась с мужем.
— Мой отец — поляк, католик, а мать — итальянка, протестантка. Я родилась и выросла в маленьком городке из двадцати домов в ста милях на юг от Буффало. Родители фермерствовали, и я росла как кантри-гел (деревенская девушка). Ухаживала за коровами, помогала на сенокосе, делала домашнюю работу. Не успела кончить школу, было еще семнадцать — меня посватал парень из нашего городка, такой же одинокий, как и я. Ведь дома в городке находились на расстоянии полмили, а то и больше друг от друга, машин и велосипедов у нас не было, поэтому росли все такими стеснительными. Я вышла замуж, мы купили в рассрочку маленький трейлер. Мне семнадцать — ему девятнадцать. Он решил быть фермером, арендовал землю. Но хотя он вырос на земле, фермером он оказался неважным. В первый год жизни мы не заготовили дрова, а зима была холодная, занимались тем, что собирали по лесам палки и сожгли потихоньку всю мебель, пока не потеплело. А у меня пошли дети, девочки — одна за другой. Только третий ребенок был мальчик. Но Поль, так звали мужа, оказалось, не выносил мальчиков. Рука у него была тяжелая, и он стал поколачивать меня, а потом и сына. Правда, девочек не трогал. И дела свои вел из рук вон плохо. Орудия купит — сломает и бросит в поле. Да и не везло. Однажды вырастили прекрасный урожай лука, но когда он уже поспевал, пошли сплошные дожди и залили поле, и лук сгнил. А другой раз вырастили прекрасный урожай зеленого горошка. Но оказалось, что его у всех в тот год было много, и продали почти за бесценок. Правда, Поль не пил, не гулял с женщинами, но и не разговаривал с нами. Вернется с поля, сядет на пороге и молчит. Ни слова. Я тоже весь день без людей, ведь вы знаете фермерскую жизнь. До соседа — полмили. В шестнадцать лет сын Рик ушел из дома, уехал в штат Северная Каролина, где у Поля был (доставшийся по н