Из сумерек за порогом появляется долговязый, понурый мистер Эккерли, похожий на жирафа-пессимиста в черном котелке. В руках у мистера Эккерли — обернутая папиросной бумагой бутылка.
— Какой приятный сюрприз! — приветствует его Картошка. — Мы не ждали вас в сочельник. Вы же всегда приходите завтра.
— Уж и не знаю. — Пессимизм исходит от мистера Эккерли подобно черному пару, вокруг свечи даже образуется нечто вроде облака. — Будет ли оно вообще, это завтра.
— Только не надо опять про Бомбу, — решительно возражает Картошка. — Рождественские праздники все-таки.
— Да-да, пожалуйста! Ну ее, Бомбу, — подхватывает Пальчик. — Выпейте самую капельку вина, сейчас сбегаю принесу вам рюмку.
— Право, не знаю, стоит ли мне…
— Конечно стоит, — заверяет его Картошка. — Сядьте. Мне не нравится, когда вы так возвышаетесь. При вашем росте, того и гляди, подымете на плечах наше милое старенькое убежище.
Пальчик, как шустрая собачонка, припустила по огороду в дом за рюмкой, а мистер Эккерли сел и, все больше мрачнея, огляделся вокруг. Милое старенькое убежище! Ну где это слыхано? Просто ужас. Что их сюда приводит каждый год? Милое убежище. И пахнет отвратно, как в катакомбах, какой-то могильной сыростью. Мистера Эккерли всего передернуло.
Свечи тоже всю жизнь наводят на него тоску. А тут у них свечка горит. Да еще эта Бомба. Перспективы крайне безрадостны. Он обводит скорбным взглядом и мисс Карто, и мерцающий язычок огня, и все эти дурацкие принадлежности, пережитки военного времени. Нет, он совершенно не в состоянии понять, что их сюда приводит. Мало им мрачного будущего, так они еще тянут за собой прошлое.
Жизнерадостно напевая себе под нос рождественский гимн, возвратилась мисс Пальмерстон с рюмкой.
— Только, пожалуйста, самую малость, — соглашается мистер Эккерли. — Это слишком много…
Глядя, как Пальчик наливает вино, он вдруг спохватывается, что ведь явился с дарами. И, испустив страдальческий вздох, опасливо, будто Бомбу, вручает Картошке бутылку.
— Мой традиционный скромный подарок вам обеим. — Это звучит в его устах как вступительные аккорды похоронного марша. — Советую выпить не откладывая. Если хотите знать мое мнение, у нас почти не осталось времени.
Пальчик закрывает дверь убежища, а Картошка нетерпеливо срывает бумажную обертку, словно ей подарили новую шляпку.
— Наше любимое виски! Вот добрая душа! — восклицает она. — Большое, большое спасибо. Дайте поцелую.
При вялом сопротивлении мистера Эккерли Картошка чмокает его в одну щеку, а Пальчик, следом за ней, — в другую.
— Как мило. Какая щедрость! — говорит Картошка. — Ну, за здоровье всех! И за Рождество! Желаю всем счастья на будущее.
— Видит Бог, оно нам очень понадобится, — вздыхает мистер Эккерли. — А впрочем, нет, ведь его не будет.
— Чего не будет? Будущего? — переспрашивает Картошка. — Ну что за глупости.
— В сороковом году тоже все так говорили, — подхватывает Пальчик, — и действительно, уж какие были мрачные времена…
— Э, нет, сейчас совсем другое дело, — качает головой мистер Эккерли. — Совсем, совсем другое.
Картошка опять рассмеялась, как валторна на басах, и протянула пустую рюмку:
— Еще самую капельку, пожалуйста, Пальчик. Мне необходимо подкрепить силы.
— Как и всем нам, — говорит мистер Эккерли. — Я потому и сказал, что советую выпить не откладывая. Осталось мало времени. Это яснее ясного.
— Я — за, — провозглашает Картошка. — А ты что скажешь, Пальчик? У меня как раз подходящее настроение.
— Ты же меня знаешь, — отвечает Пальчик. — За мной дело не станет. Тем более насчет «известно чего». Рождество как-никак.
В убежище опять раздался радостный, беззаботный смех на два голоса, еще глубже повергая мистера Эккерли в беспросветную печаль. Ну чему тут, скажите на милость, смеяться? Над людьми навис страшный черный коготь вечной погибели, а эти только и знают, что покатываются со смеху. Точно две школьницы дурачатся.
— Ну что, почнем бутылку? — не терпится Картошке. — Возражений нет?
И, допив третью рюмку, протягивает ее Пальчику, призывая мистера Эккерли последовать ее примеру. Пальчик не заставляет себя ждать и разливает виски.
— Да, кстати, — говорит она. — Напомните мне, когда будете уходить. У нас тоже есть для вас рождественский подарок. Маринованная тыква — ну просто объедение!
Маринованная тыква! Изумленный мистер Эккерли прямо онемел. Они намариновали тыкву! Милосердное небо! Ведь это все равно как во время ужасного, разрушительного землетрясения сидеть и вдевать нитку в игольное ушко. Или заряжать мышеловку на склоне извергающегося Везувия.
Частично придя наконец в себя после такой чудовищной несообразности, он стал подниматься.
— Если вы не возражаете, я, пожалуй, пойду.
— Э, нет, — отвечает ему Картошка. — Сначала выпейте виски. Как-никак идея ваша.
— Да, нельзя быть таким непоследовательным, — поддакивает Пальчик.
— Но мне в самом деле пора. Уже темно, а у меня еще столько…
— Темно? — удивляется Картошка. — Господи, да вы что, боитесь?
— Нет, нет. Я совершенно ничего не боюсь.
— Выпейте виски, прошу вас, — говорит ему Пальчик. Она сидит, понемножку прихлебывает из рюмочки, вся розово пламенея в свете свечи, и то и дело облизывается, как взволнованная собачка. — Вкусно необыкновенно.
— Я бы предпочел не смешивать, если можно, — уклоняется мистер Эккерли. — Я это плохо переношу.
— Поешьте вот кекса с сыром, — советует Картошка. — Кекс с сыром — превосходная закуска.
Мистер Эккерли отверг тошнотворную мысль о кексе с сыром и, покорившись, обреченно садится на место.
— Мы один раз напились совсем допьяну, помнишь, Картоша? — говорит Пальчик.
— Да, славно.
И так же славно, привольно раскатывается опять в убежище их дружный смех, повергая мистера Эккерли в совершенное недоумение.
— А когда проспались, смотрим, кинотеатра «Ритц» как не бывало, — вспоминает Картошка. — И одной стороны улицы Кромвеля, и всей фабрики Джонсона тоже как не бывало. И баптистской церкви. И железнодорожной станции. А мы даже и не слышали ничего. Верно, звезды нас в ту ночь хранили.
Мистеру Эккерли не приходит в голову ничего путного, что можно было бы сказать по поводу этого случая, рассказанного как эпизод из забавной рождественской пантомимы. В бомбоубежище снова звучит смех.
— Что я слышу? — вдруг встрепенулась Пальчик. — По-моему, это оркестр.
Все трое замолчали и прислушались. Пальчик открыла дверь, высунулась и замерла, как сеттер на стойке.
— Вызвездило, — докладывает она. — И да, это оркестр.
— Не закрывай дверь, — просит Картошка. — Мне нравится, когда слышно издалека.
При открытой двери в убежище холодно. По ступням мистера Эккерли и вверх до колен чувствительно тянет сквозняком. Не хватает только теперь простудиться насмерть. Чего проще.
— Играли «Шагайте с нами, воины Христовы», — говорит Пальчик. — А теперь перестали.
— Значит, идут сюда, — умозаключает Картошка. — Теперь, Пальчик, тебе, по-моему, как раз время сходить за подарками.
— Да-да, конечно. А сколько им дать? Пять шиллингов?
— Дай десять. Как-никак Рождество только раз в году.
Пальчик рысцой припустилась через темный сад, а Картошка осталась уютно и благодушно попивать виски в обще, стве мистера Эккерли, совсем сникшего под воздействием черных паров. Больше Рождества уже никогда не будет думает он. И нечего строить иллюзии. Нынешнее Рождест. во — последнее. Он уже собрался было поделиться с Кар. тошкой этой скорбной мыслью, но тут с улицы донеслись медные звоны духового оркестра: «Тихой полуночью в небе зажглась…» Картошка заслушалась, прихлебывая виски. Недолго ей осталось слушать рождественские песни, хочет внушить ей отчаявшийся мистер Эккерли. Но Картошка решительно не знает и не желает знать, о чем он толкует. От вина и виски ее благодушие неожиданно сменилось игривым весельем. Она начинает басовито хихикать.
— Не понимаю, как вы можете потешаться в самый зловещий, критический момент человеческой истории? — сердится мистер Эккерли. — Это ужасно. Вы проявляете бессердечие. И искушаете судьбу.
— Я вспомнила одного парня, который играет в оркестре на геликоне, — объясняет Картошка. — Фред Сандерс. Маленький такой, наденет трубу, его и не видно. Он в прошлом году учил Пальчика, как на ней играть. Понятно, только одну ноту.
— Не знаю такого.
— Он душка, — говорит она. Она выковырнула из кекса жирную изюмину и восторженно ее разглядывает. — С ним так весело.
Под освещенными окнами дома как будто бы мелькнул силуэт ее подруги. Картошка рассеянно отправляет изюмину в рот и, проковыляв к открытой двери бомбоубежища, кричит:
— Пальчик! Это ты? Кто собирает подарки в этом году? Не Фред?
Пальчик издалека весело прочирикала в ответ, что не чнает, оркестр сыграл всего одну песню, хотя, право же, за десять шиллингов не грех бы сыграть и две.
— Ну все равно, найди Фреда и приведи сюда угоститься.
В ожидании их прихода Картошка уговаривает мистера Эккерли выпить еще «самую капельку» вина. У него до того тяжело на душе, что просто нет сил отнекиваться, к тому же надо что-то предпринять, чтобы не простыть в этом погребе. Какая трагическая ирония — умереть от пошлой простуды, когда над тобой нависла кошмарная тень Бомбы. Жутко подумать. Полная безнадежность, куда ни глянь.
Оркестр в отдалении заиграл «Святую ночь» так красиво, так печально, что у мистера Эккерли на глаза навернулись слезы. Чтобы сдержать рыдание, он схватил рюмку и осушил одним звучным глотком. Картошка, не растерявшись, сразу же налила ему еще, а тут вернулась Пальчик, с ней Фред Сандерс, а с Фредом Сандерсом — геликон. Фред в темно-вишневой оркестрантской униформе, с галунами и эполетами, на макушке — островерхая вишневая фуражка и по околышу надпись: «Духовой оркестр об-ва трезвенности».
— Очень рада тебя видеть, Фред. С Рождеством тебя. Вина или виски?