— Боже мой, я слышу пульс… Она жива… Слабый, но безошибочный.
Он напряженно поднялся.
— Кранделл, ты спустишься за носилками, а Джим пока побудет со мной и закончит записи, а я приготовлю её к погрузке… Вы уверены, что ничего здесь не трогали, Джим?
— Да, сэр. Мистер Бамфер очень подробно объяснил, что нельзя прикасаться к телу.
— Да не к телу, юноша, — строго сказал доктор Кулинг. — Она, слава богу, жива! Лучше проверьте ещё раз свои записи, прежде чем мы начнём действовать.
Никаких признаков борьбы или насилия не было видно. Девушка, насколько мог судить врач без тщательного осмотра, не пострадала. Ноги, как ни странно, были голыми и совершенно чистыми, без царапин и ушибов, хотя позднее установили, что Ирму последний раз видели на «Поляне для пикников» в белых ажурных чулках и чёрных кожаных ботинках на шнуровке — вещах, которые так больше и не нашли.
Джим Грант вышел возле полицейского участка Вуденда, чтобы сразу предоставить отчет констеблю. Только ближе к вечеру Альберт и доктор Кулинг привезли так и не пришедшую в сознание девушку в домик садовника у ворот «Лейк Вью» и уложили её в лучшей комнате под опекой жены садовника миссис Катлер. В длинной, пахнущей лавандой и кухонным мылом, сиреневой сорочке миссис Катлер, Ирма лежала, закрыв глаза под лоскутным одеялом на огромной двуспальной кровати, и выглядела, как позднее отметила мужу миссис Катлер «как настоящая куколка». Прекрасные батистовые панталоны и нижняя рубашка «все отделанные настоящим кружевом. Бедный ягнёночек!» были настолько изорванными и пыльными, что добрая женщина взялась пройтись по ним паровым утюгом, под которым они и сгорели в понедельник утром. К большому удивлению миссис Катлер, ягнёночка привезли со Скалы без корсета. Скромная женщина, для которой слово корсет всегда было непроизносимым в присутствии джентльмена, ничего не сказала об этом доктору, который с легкостью предположил, что девушка весьма разумно отправилась на школьный пикник без этого предмета гардероба, который, по его мнению, является причиной жалоб многих женщин. Так, ценная улика об отсутствии корсета так никогда и не довелась до сведения полиции. Так же, как и до обитательниц колледжа Эпплъярд, где известную своим утончённым вкусом по части одежды Ирму Леопольд, видели утром в субботу 14 февраля несколько одноклассниц, надевающей длинный, французский сатиновый корсет с лёгким каркасом.
Тело оказалось нетронутым — девушка по-прежнему оставалась девственницей. После тщательного осмотра доктор Кулинг заявил, что единственное от чего она пострадала был шок и перегрев на солнце. Все кости целы, и лишь несколько незначительных царапин и ушибов на лице и руках. В особенности на руках, — ногти были сильно повреждены и поломаны. Имелась также возможность сотрясения мозга, судя по ушибам на некоторых участках головы, — ничего страшного, но доктор хотел бы ещё услышать мнение другого профессионала.
— Ну что ж, слава богу! — произнёс полковник Фитцхьюберт, на иголках ожидавший в крошечной передней. — Мы с женой считаем, что мисс Леопольд стоит остаться здесь пока она достаточно не поправится. Миссис Катлер — превосходная медсестра.
На закате, когда доктор Маккензи заглянул к Майклу по дороге домой, он спустился к домику садовника для консультации с доктором Кулингом, который как раз собирался уходить.
— Согласен с вами, Кулинг, — сказал пожилой господин, — Это чудо. По всем нормам пациентка должна была давно скончаться.
— Дорого бы дал, чтобы узнать, что там случилось на этой Скале, — ответил Кулинг. — И куда подевались остальные две девочки? А воспитательница?
Было решено, что доктор МакКензи присмотрит за пациенткой вместе с Майклом Фитцхьюбертом, чья медсестра, будет при необходимости всегда доступна.
— Но она не понадобится, — улыбнулся доктор МакКензи, — зная вашу миссис Катлер, полковник. Она отлично с этим справится. Радуйтесь этому. Отдых. Это главное. И, по возможности, когда девочка придёт в сознание, не тревожьте её.
В сумерках, доктор Кулинг уезжал весьма довольным.
— Всё хорошо, что хорошо кончается, доктор. Спасибо за помощь. Дело легко могло принять более серьёзный оборот. Думаю, скоро мы прочтем обо всём в газетах.
Однако, доктор МакКензи был не столь самонадеян. Он вернулся в спальню и стоял там, задумчиво глядя на бледное, в форме сердца лицо на подушке. Трудно предугадать, особенно у юных и хрупких, как поведёт себя сложный механизм мозга, столкнувшись с эмоциональным потрясением. Чутьё подсказывало ему, что она должно быть сильно страдала, если не телесно, то духовно, независимо оттого что произошло или не произошло на Висячей скале. Он начинал подозревать, что это не обычный случай. Но насколько он необычен, ещё не знал.
Для Майка лишенные времени дни неуловимо таяли в таких же безвременных ночах. Спал он или бодрствовал, — не имело значения в туманных серых краях, где он нескончаемо искал какую-то неизвестную безымянную вещь. Стоило ему приблизиться, как она неизменно исчезала. Порой он просыпался, казалось уже коснувшись её, но она проносилась мимо и ему оставалось лишь цепляться руками за покрывало. Жгучая боль в ноге уходила и возвращалась, постепенно ослабевая, когда в его голове прояснялось. Иногда он чувствовал запах дезинфицирующего средства, иногда — одурманивающий запах цветов из сада. Когда он открывал глаза, в комнате всегда кто-то присутствовал: обычно это была незнакомая девушка, одетая, казалось, в белую бумагу, хрустящую при движениях. На третий или четвёртый день, он наконец забылся глубоким спокойным сном. Когда он проснулся в комнате было темно, за исключением слабого света, исходившего от белого лебедя, сидящего на медных перилах изножья его кровати. Майкл и лебедь без удивления смотрели друг на друга, пока прекрасная птица медленно не расправила крылья и не улетела в открытое окно. Он снова заснул и проснулся от солнечных лучей и запаха анютиных глазок. Рядом с кроватью стоял пожилой мужчина с бородкой.
— Доктор, — произнёс Майкл, наконец узнавая свой голос, — что со мной?
— Вы неудачно упали и повредили лодыжку, и кое-где ушиблись. Сегодня уже намного лучше.
— Как долго я болел?
— Дайте подумать. Где-то пять или шесть дней с того времени, как вас привезли сюда с Висячей скалы.
— Висячей скалы? Что я делал на Висячей скале?
— Поговорим об этом позже, — ответил доктор МакКензи, — Волноваться не о чем, мой мальчик. Волнения ещё никогда не приносили больному пользы. А теперь давайте посмотрим на вашу лодыжку.
Пока Майклу перевязывали ногу, он спросил:
— Я упал с арабского пони? — и снова заснул.
На следующее утро, когда медсестра принесла завтрак, пациент сидел и громко требовал Альберта.
— О! Вы быстро поправляетесь! А сейчас выпейте чаю, пока он вкусный и горячий.
— Я хочу видеть Альберта Кранделла.
— А, вы про кучера? Он ходит справляться о вашем здоровье каждое утро. Такая преданность!
— В какой время он обычно приходит?
— Вскоре после завтрака. Но вам ещё не разрешено принимать посетителей, мистер Фитцхьюберт. Это указание доктора МакКензи.
— Меня не волнуют его указания. Я настаиваю на том, чтобы позвали за Альбертом, или если вы этого не сделаете, я сам прекрасно встану с постели и схожу в конюшню.
— Так, так, — произнесла медсестра с профессиональной улыбкой, превратившей её в ожившую рекламу зубной пасты. — Не вздумайте это сделать, иначе я получу выговор.
Что-то в необычно блестящих глазах очень красивого юноши заставило её добавить: — Позавтракайте, а я пока приведу вашего дядю.
Вызванный к постели полковник Фитцхьюберт, осторожно вошел в спальню со скорбным лицом подобающим комнате больного, и очень обрадовался, увидев пациента сидящим и с румянцем на лице.
— Великолепно! Сам на себя похож! Правда, сестра? Итак, я слышал ты требуешь посетителей?
— Не посетителей, только Альберта. Я хочу видеть Альберта.
Его голова вновь упала на подушки.
— Переутомление на лицо, — произнесла медсестра. — Если пациент поговорит с этим кучером, его температура совершенно точно поднимется, и я получу нагоняй от доктора МакКензи.
«Эта девушка не только дурнушка, но ещё и упёртая как ослица», — решил про себя полковник, сознавая, что некоторые вещи лежат вне его понимания. — Майк, не волнуйся, я скажу Кранделлу чтобы он зашел к тебе через 10 минут. Если возникнут неприятности, сестра, я возьму вину на себя.
Наконец, Альберт оказался перед ним, — пахнущий сигаретами «Кепстен» и свежим сеном. Он устраивался рядом на стуле, как на норовистом жеребёнке, готовом вот-вот взбрыкнуться и сбросить его. Раньше он никогда не ходил к больному с официальным визитом и не мог придумать как начать разговор с человеком, спрятанным от подбородка и ниже за плотно сложенной простынёй.
— Эта твоя чёртова медсестра… Сразу бросилась наутёк, как только меня увидела.
Хорошее начало. Майк даже слегка улыбнулся. Их объединяла дружба.
— Повезло тебе.
— Не против, если я закурю?
— Конечно. Они не позволят тебе остаться надолго.
Между ними установилась давняя уютная тишина, словно кошка, улёгшаяся возле очага.
— Слушай, — сказал Майк, — мне нужно у тебя многое узнать. До прошлой ночи у меня в голове всё так путалось, что я не мог ясно мыслить. Тётушка заходила сюда и разговаривала с медсестрой, — думаю, они предполагали, что я спал. И вдруг всё начало становиться на свои места. Кажется, я возвращался к Висячей скале один и никому об этом не сказал, кроме тебя. Это правда?
— Да. Ты искал тех девчонок… Спокойно, Майк. Ты ещё не очень хорошо выглядишь.
— Я нашел одну из них, да?
— Да, — снова повторил Альберт. — Нашел и она теперь здесь — в доме садовника, жива-здорова.
— Которая из них? — спросил Майкл так тихо, что Альберт едва услышал.
Прекрасное лицо — очаровательное даже на носилках во время спуска со Скалы, не шло у него из головы.
— Ирма Леопольд. Чёрненькая малышка с кудрями.