— Собаки, лежать! Лежать! Нельзя облизывать белоснежную руку юной леди. Ха! Любите собак, мисс Леопольд? Племянник говорит они слишком толстые. А где, собственно, Майкл?
Глаза миссис Фитцхьюберт скользнули по потолку, словно племянник мог спрятаться в драпировках карнизов для штор или висеть вниз головой на люстре.
— Ему прекрасно известно, что мы обедаем в час.
— Вчера он упоминал что-то о прогулке до соснового леса, но это не оправдывает опоздание к первому визиту мисс Леопольд к нам на обед, — сказал полковник, обратив стеклянный синий взгляд на гостью, и машинально отметив изумруды на тонком запястье. — Боюсь, вам придется смириться с компанией двух старых хрычей. К сожалению, других гостей больше не будет. В клубе Калькутты, восемь персон — всегда считались идеальным количеством для небольшого обеда.
— К счастью, сейчас мы не будем есть тех ужасных индийских цыплят, — сказала его жена. — Полковник Спрак любезно прислал нам вчера немного горной форели из губернаторского дома.
Полковник посмотрел на часы.
— Не будем ждать этого юного бездельника, иначе рыба испортится. Надеюсь, вы любите запечённую форель, мисс Леопольд?
Ирма любезно призналась, что обожает запечённую форель и даже знает о подходящих для неё соусах. Полковник подумал, что Майку чертовски повезёт, если ему удастся заполучить маленькую наследницу. Какого дьявола его нет?
Общее восхищение нежным вкусом форели с трудом могло стать темой трёхсторонней беседы на протяжении всего долгого неторопливого обеда. Приборы для Майка вскоре убрали. Мусс из языка сопровождала неловкая тишина, несмотря на монолог хозяина о выращивании роз и возмутительной неблагодарности буров по отношению к «нашей милостивой королеве». С отчаянным оживлением дамы обсудили королевскую семью, консервирование фруктов (самое скучное для Ирмы) и как крайнюю меру — музыку. Младшая сестра миссис Фитцхьюберт играла на фортепьяно, а Ирма на гитаре: «божественные цыганские песни в цветных лентах». Как только подали кофе, хозяин закурил и оставил дам в непростом положении на розовой софе за резным индийским столом. Сквозь стеклянные двери Ирма видела свинцовое озеро под мрачным небом. Гостиная стала неуютно душной, маленькое морщинистое лицо миссис Фитцхьюберт плыло по розовому воздуху, как голова чеширского кота из «Алисы в стране чудес». Почему, о, почему Майк не смог прийти к обеду? Миссис Фитцхьюберт спросила есть ли у миссис Катлер кухарка.
— О, милая миссис Катлер! Она готовит как ангел! У меня есть рецепт её божественного шоколадного торта.
— Припоминаю, как я училась делать майонез в пансионе — деревянной ложкой капля по капле…
Мысли Ирмы вернулись из соснового леса, где бесплотный Майк блуждал сквозь туман. Гостиная закружилась перед глазами.
Наконец часы на каминной полке показали приемлемое время для ухода, и Ирма засобиралась.
— Ты выглядишь немного уставшей, — сказала миссис Фитцхьюберт. — Тебе стоит пить побольше молока.
У девочки неплохие манеры и она хорошо себя держит для семнадцати. А, Майклу — двадцать, да, верно. Она провела гостью к двери прихожей — верный признак социального одобрения — и понадеялась, по причинам, слишком сложным чтобы приводить их здесь, что Ирма посетит их в Тураке.
— Не знаю, говорил ли вам племянник: мы собираемся дать в его честь приём после Пасхи. Бедняжка, у него так мало знакомых в Австралии.
После удушающей духоты гостиной, влажная прохлада соснового сада показалась благословенной. Внезапный порыв ветра заставил задрожать дикий виноград, разбросав малиновые листья на гравии перед домом, и склонил аккуратные головки штамбовых роз на круглой клумбе. Затем снова стало тихо и над озером эхом разнёсся далёкий удар часов на конюшне. Туманной дымки утра как не бывало. На тусклом небе собирались густые шафрановые облака; железная корона соснового леса окаймляла горный гребень жесткими шипами. Далеко внизу, с другой стороны леса невидимые равнины вечно мерцали волнами медового цвета, а за ними поднималась тёмная явь Висячей скалы. Доктор МакКензи был прав, говоря: «Не думай о Скале, милое дитя. Скала — это кошмар, а кошмары — дело прошлого». Она старалась следовать совету пожилого господина и сосредоточилась на настоящем: здесь, в «Лейк Вью» было так красиво. Белый павлин на лужайке расправил хвост, толстые серые голуби ковыляли на маленьких розовых ножках. Снова пробили конюшенные часы. Пчёлы возвращались домой в затухающем свете. На шляпку из итальянской соломки упало несколько дождевых капель. Миссис Катлер вышла из домика садовника с зонтиком.
— Мистер Майкл считает, что надвигается буря. У меня жутко стреляет в ногах.
— Майкл? Вы его видели?
— Пару минут назад. Он оставил вам письмо, мисс. Если у кого из молодых людей и есть хорошие манеры так это у мистера Майкла. Ой, боже, ваша милая шляпка!
Убор из итальянской соломки был брошен на блестящий пол миссис Катлер.
— Не беспокойтесь, я больше её не надену. Письмо, пожалуйста.
К большому сожалению миссис Катлер, весь день ждавшей этой возможности поболтать, дверь лучшей комнаты в домике затворилась. Шляпку, однако, спасли, ленты бережно прогладили, и она ещё многие годы появлялась в церкви на благочестивой голове миссис Катлер.
Жалюзи в комнате Ирмы были опущены от жары. Она только их подняла и собралась открыть письмо Майка, как за стеклом мелькнула ломаная полоска молнии. Плакучий вяз, не шевеля листьями, стоял во вспышке синего света. Внезапно из неоткуда поднялся сильный, странно тёплый ветер. Вяз задрожал и затрясся, занавески ворвались в комнату. Загрохотав, началась буря. Тяжелые облака разразились столь сильным ливнем, что жители Маседонии вспоминали, как на горе за несколько минут размыло гравийные ездовые дороги и расширились горные ручьи. Мутная вода в заводи «Лейк Вью» вихрем обрушилась на голову каменной лягушки. Плоскодонка у озера, отброшенная от причала, буйно раскачивалась на лилиях. Гонимые бурей, полупотопленные птицы попадали оземь с шатающихся деревьев. Механической игрушкой рухнул за окном мёртвый голубь. Наконец, ветер и дождь утратили свою первоначальную ярость. Вышло бледное солнце; намокшие лужайки и разорённые клумбы приобрели неестественное сияние. Всё кончилось, и Ирма, ещё стоявшая у окна, открыла жесткий квадратный конверт.
Официально адресованное и строго безличное, оно могло бы быть пригласительной открыткой или чеком к оплате, за исключением странного детского почерка с аккуратными петлями и россыпью остроконечных линий, мучительно усвоенных во время краткого знакомства с классикой в Кембриджском университете. Где бы он ни учился, само движение ручки уже кружило Майку голову, и он забывал, что собирался сказать. Тогда как Ирма, писала, как диктовала ей природа и в пунктуации ограничивалась импульсивным тире или восклицательным знаком, полностью оставаясь собой даже в коротких записках. Письмо начиналось с извинений за слишком долгую прогулку в сосновом лесу эти утром и за то, что он позабыл о времени пока не стало слишком поздно, чтобы успеть на форель («и тем более к вам»). С нарастающим раздражением она перевернула страницу:
Сегодня утром я получил письмо из дома с просьбой немедленно появиться в банке. Занудство, но ничего не поделать. Я усиленно занят сборами и завтра должен отбыть утренним поездом. Задолго до того, как ты встанешь! Поскольку «Лейк Вью» через несколько дней закроют на зиму, я решил сюда больше не возвращаться и боюсь, что не смогу с тобой попрощаться. Ужасная незадача, но уверен ты поймешь. Поэтому, если мы больше не увидимся в Австралии, спасибо, что была так мила со мной, дорогая Ирма. Последние недели были бы без тебя невозможны.
С любовью, Майк.
P.S. Забыл сказать, что собираюсь хорошенько рассмотреть Австралию и начну с северного Квинсленда. Ты что-нибудь знаешь об этом месте?
Для человека, испытывающего трудности с выражением своих мыслей на бумаге, автор справился замечательно.
Хотя нас, безусловно, беспокоит хронология событий, где физическая активность осуществляется при свете дня, история показывает, что человеческих дух блуждает много дальше в безмолвные часы между полуночью и рассветом. Это тёмное плодотворное время, редко предающееся записи, рождает мир и войны, любовь и ненависть, коронует и рубит головы. Что, к примеру, планирует этой ночью марта 1900-го пухленькая индийская императрица, лежа во фланелевой ночной сорочке у себя в постели в Балморале? Почему это заставляет её улыбаться и морщить упрямый ротик? Кто знает?
Так же, в тишине и безмолвии мечтали и грезили неприметные люди, описанные на этих страницах. В плотно занавешенной спальне миссис Эпплъярд, почечно-серая маска женского лица в кровати буквально раздувалась и покрывалась пятнами от злых паров, невидимых при свете дня. В нескольких дверях поодаль острое личико малышки Сары даже во сне светилось грёзой о Миранде, столь полной любви и радости, что она помнила этот сон весь следующий день, получая бесчисленные замечания за невнимательность в классе и, по инициативе мисс Ламли, полчаса привязи к спинодержателю за «сутулость» и опущенную, полную мечтаний голову.
Часы на конюшне «Лейк Вью» пробили пять, разбудив кухарку, зевая вставшую готовить овсянку на ранний завтрак Майклу. Майк проснулся после беспокойной ночи, по большей части, состоявшей из снов о банковских бумагах, сборах и покупке места в Мельбурнском экспрессе. Один раз ему привиделась Ирма, спешащая к нему по коридору качающегося поезда. «Сюда, Майк, рядом со мной есть место», но он оттолкнул её зонтиком.
Ниже, в домике садовника, Ирма тоже слышала, как пробило пять; полуспящая, она смотрела на медленно набирающий краски сад и набрасывала в уме планы на день. На вершинах и плитах восточной стороны Висячей скалы виднелись первые серые тени… или они остались там с заката. Был день пикника и четыре девушки приближались к заводи. Она снова увидела блеск речки, экипаж под акациями и светловолосого молодого человека, читающего газету. Увидев его, она отвернула голову и больше на него не взглянула. Почему? Почему… Как? — кричал павлин на лужайке. Потому что даже тогда я знала… Всегда знала, что Майк мой возлюбленный.