— Получаешь замечание, Фанни, — пробормотала мисс Ламли, делая запись в блокноте.
Вялые движения рук и ног противоречили выражению четырнадцати пар глаз, скользивших из одной стороны в другую. Раз-два, раз-два, — тревожные и хитрые, как у диких зайцев в решетчатых деревянных клетках. Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два… Однообразное буханье было безжалостным и почти несносным.
Дверь гимнастического зала приоткрылась, очень медленно, будто человек за ней не хотел входить. Все головы в комнате повернулись в ту сторону, когда «Марш людей Харлека» прервался на середине такта. Улыбаясь, Мадмуазель поднялась из-за фортепьяно, а Ирма Леопольд, яркая фигурка в алом плаще, стояла на пороге.
— Входи Ирма! Comme c’est une bonne surprise![17] Mes enfants[18], у вас есть 10 минут чтобы поболтать в своё удовольствие. Voilà[19], урок сорван!
Ирма, сделавшая несколько шагов к центру комнаты, неуверенно остановилась и улыбнулась.
Ни одной улыбки в ответ, никакого гула радостного приветствия. В тишине послышалось шорканье резиновых подошв об опилки на полу. С тревогой на сердце, воспитательница посмотрела на лица внизу. Никто не смотрел на девочку в алом плаще. Четырнадцать пар глаз приковало что-то за ней, позади побеленных стен. Это был стеклянный взгляд лунатиков. О, святые небеса, что видят эти несчастные дети, чего не вижу я? Перед ними разворачивалось общее видение и Мадмуазель не осмеливалась разорвать эту туманную завесу произнесённым словом.
Стены гимнастического зала становились перед их глазами невероятно прозрачными, потолок распахивался словно цветок, открывая яркое небо над Висячей скалой. Тень Скалы плыла и переливалась, как вода по мерцающей равнине, а они сидели на пикнике на тёплой сухой траве под эвкалиптовыми деревьями. У ручья разложен обед. Они видят корзинку с продуктами и весёлую Мадмуазель в тенистой шляпе, протягивающую Миранде нож, чтобы та разрезала пирог в форме сердца. Они видят Мэрион Куэйд, с сэндвичем в одной руке и карандашом в другой; и мисс МакКроу, забывшую о еде и прислонившуюся к дереву в красно-коричневой накидке. Они слышат, как Миранда желает здоровья Святому Валентину, крики сорок и плеск шумящей воды. Затем Ирма в белом муслиновом платье, встряхивает локонами и смеётся с Миранды, моющей чашки в ручье… Миранда без шляпы, её жёлтые волосы блестят на солнце. Без Миранды пикник был бы грустным… Снова в ослепительном свете мелькает Миранда. Она как радуга… О, Миранда, Мэрион, где же вы…? Тень скалы становилась темнее и больше. Они сидят на траве и не могут пошелохнуться. Жуткие очертания — оживший монстр — пробирались к ним через равнину, отбрасывая камни и валуны. Теперь они стали так близко, что было видно разломы и впадины, где потерявшиеся девочки гнили в грязной пещере. Младшеклассница вспомнила Библию, где написано, что тела мёртвых полны извивающихся червей, и бурно вырвала на засыпанный опилками пол. Кто-то опрокинул деревянный табурет и Эдит громко закричала. Мадмуазель, узнав гиений клич истерии, спокойно подошла к краю помоста с безумно колотящимся сердцем.
— Эдит! Перестань издавать этот ужасный звук! Бланш! Юлианна! Тихо! Все — тихо!
Слишком поздно, слабый голос властедержащей никто не услышал — тлеющие чувства, долго скрываемые под тяжестью серого порядка и тайных опасений, взвились пламенем.
На крышке пианино стоял маленький латунный гонг, обычно служивший для призыва к порядку. Приложив всю силу своей стройной руки, Мадмуазель ударила в него. Младшая воспитательница отступила за табурет для фортепьяно.
— Бесполезно, Мадмуазель. Они не заметят ни гонг, ни что-либо ещё. Класс полностью вышел из-под контроля.
— Постарайтесь выбраться из комнаты через боковую дверь, чтобы они вас не заметили и приведите директрису. Это опасно.
Младшая воспитательница усмехнулась:
— Вы боитесь, не так ли?
— Да, мисс Ламли. Очень боюсь.
Над морем толкающихся плеч и голов, в окружении смеющихся и рыдающих девочек стояла Ирма — пучок алых перьев на шляпке дрожал, поднимаясь и падая раненой птицей. Голос зла клокотал по мере того как усиливалось буйство.
Годы спустя, когда мадам Монпелье рассказывала внукам странную историю о панике в австралийском классе — «50 лет назад, mes enfants, но мне всё ещё это снится», — сцена принимала очертания кошмара. Grandmère[20] вероятно путала её с одной из тех чудовищных гравюр о Французской революции, так сильно напугавших её в детстве. Она вспоминала ужасные чёрные спортивные панталоны, инструменты пыток гимнастического зала, искаженные от истерики лица учениц, растрёпанные космы и клешнеподобные руки.
— Каждую секунду я думала, что они сорвутся и разорвут её в клочья. Месть, бессмысленное, жестокое мщение. Вот чего они хотели… Теперь я всё поняла. Отомстить этому прекрасному маленькому созданью, которое стало невинной причиной стольких страданий…
Сейчас, в погожий мартовский день 1900 года, молодой французской учительнице Диане де Пуатье нужно было столкнуться с ужасной реальностью и как-то справиться с ней своими силами. Подобрав широкие шелковые юбки, она легко спрыгнула с помоста и направилась к толкающейся группе. Что-то подсказало ей идти мерными шагами с высоко поднятой головой.
Тем временем поникшая и совершенно ошарашенная Ирма была на грани удушья. Чувствительную Ирму, не переносящую все женские ароматы и уверявшую, что она слышит запах мятных леденцов мисс Ламли на расстоянии шести футов, по непонятной причине окружили гневные лица, находившиеся в отвратительной близости к её собственному. Совершенно расплывшийся перед глазами маленький курносый нос Фанни втягивал воздух как терьер, выставив наружу щетинистые волоски. Распахнутый пещерой рот с золотым зубом — скорее всего, Джулианны, — показывал сочащийся слюной язык. Их жаркое кислое дыхание накатывало на её щёки. Разгорячённые тела наседали на нежную грудь. От страха она закричала и тщетно попыталась их оттолкнуть. Где-то на заднем плане появилось лунообразное бестелесное лицо:
— Эдит! Ты!
— Да, милая я.
В новой роли зачинщика Эдит была вне себя, самодовольно маша коротким, толстым указательным пальцем.
— Давай, Ирма, расскажи нам. Мы ждали достаточно.
Началась толкотня и бормотание.
— Да, Эдит права. Ирма… расскажи нам.
— Что? Вы все с ума посходили?
— О Висячей скале, — сказала Эдит, пробиваясь в перёд. — Мы хотим знать, что случилось с Мирандой и Мэрион Куэйд.
Молчаливые новозеландские сёстры, редко говорившие внятно, громко добавили:
— Никто в этой крысиной дыре ничего нам не говорит!
— Миранда! Мэрион Куэйд! Где они? — присоединились другие голоса.
— Я не знаю. Не знаю.
Неожиданно набравшись сил, хрупкая Мадмуазель протолкнулась сквозь плотные, как зажимы, ряды, и стала рядом с Ирмой, взяв её за руку.
— Дурочки! — закричала она слабым французским голоском. — Совсем из ума выжили? У вас есть сердце? Как бедная Ирма может сказать то, чего не знает?
— Всё она прекрасно знает, только не говорит. Кукольное лицо Бланш было разъярённо-красным под взъерошенными кудрями. — Ирме нравится иметь взрослые секреты. Всегда нравилось.
Большая голова Эдит закивала, как китайский болванчик.
— Тогда я скажу, раз она не хочет. Слушайте все! Они мертвы… мертвы. Миранда, Мэрион и мисс МакКроу. Мертвы-мертвёшеньки в гадкой старой пещере на Висячей скале, полной летучих мышей.
— Эдит Хортон! Ты глупая лгунья!
Рука Мадмуазель лихо ударила Эдит по щеке.
— Пресвятая Богородица, — взмолилась вслух француженка.
Розамунд, не принимавшая в этом всём участия, тоже молилась. Святому Валентину — единственному известному ей святому. Миранда любила святого Валентина, она верила в силу любви ко всему живому.
— Святой Валентин. Я не знаю, как правильно тебе молиться… дорогой святой Валентин сделай так, чтобы они оставили Ирму в покое и любили друг друга ради Миранды.
К доброму святому Валентину, традиционно занимавшемуся довольно легкомысленными романтическими делами, бесспорно, не часто обращались с такими срочными и невинными молитвами. И кажется справедливым отнести на его счёт такое быстрое и практичное решение: улыбающийся посланник небес в облике ирландца Тома. С разинутым ртом, победоносно крепкий и мужественный он стоял в дверях гимнастического зала. Милый, счастливый беззубый Том, только что вернувшийся от дантиста из Вуденда, был очень обрадован, несмотря на ноющую челюсть, увидеть маленьких бедняжек хоть немного оживлёнными. Почтительно улыбаясь во весь рот Мадмуазель, Том ждал подходящего случая вклиниться в оживление (с чего бы они ни было) и передать мисс Ирме сообщение от Бена Хасси.
Появление Тома вызвало секундную заминку, головы повернулись в его сторону и Ирме удалось высвободиться. Розамунд встала с колен, Эдит прижала руку к горящей щеке. Посланник передал любезный привет от мистера Хасси и что, если мисс Леопольд хочет успеть на мельбурнский экспресс ей стоит поторопиться, добавив от себя лично: «Удачи вам, мисс, от меня и всех на кухне». Вот так, просто и быстро, всё кончилось. В былой организованной манере девочки расступились, дав Ирме пройти, и Мадмуазель слегка поцеловала её в щеку.
— Твой зонтик висит в холле, ma chérie[21]. Au revoir[22], мы ещё встретимся.
(Ах, но так никогда… больше никогда, моя голубка)
В её сторону раздавались безразличные слова прощаний, когда она шла с прежней запоминающейся грацией в сторону дверей гимнастического зала. Переполненная бесконечным состраданием к печали о неразгаданном и так никогда и не объяснённому, она обернулась, махнула ручкой в перчатке и слабо улыбнулась. Так, Ирма Леопольд покинула колледж Эпплъярд и их жизни.