– Мне учить тебя? Свидетель он был. Если б не я… он меня… Ты знаешь наши законы… Что в рот воды набрала? Еще пожалей эту жирную морду. Думаешь, он пожалел бы тебя? Хер. Это они, толстобрюхие, всю землю загадили. Ты, пожалуй считаешь его благородным и честным, без вины смерть принявшим… Ну, ну. – Ферт загасил метким плевком папиросу и заложил руки в карманы брюк. – Знаю я этих сытых великомучеников. Смотришь на их рожу, а видишь ж… Скажи, откуда у них икра и балык каждый день на обед? Да потому что на лапу берут червонцы, как черт души. И этот хряк брал. У них у всех правая рука не знает, что делает левая. А левая хапает взятки. Вот потому у нас и политической заразы развелось, как мух в помойной яме. Те тоже… на себя одеяло тянут, правду все ищут, а того не ведают, козлы, что рвут одеяло, и скоро только клочья полетят.
– Куда тебя понесло? – Неволина бросила в чемодан свои вещи и, стараясь унять дрожь в голосе, спросила: – Мы что же… теперь по мокрому пойдем?
– Что ты вяжешь мне, милая? – Ферт, сузив глаза, пригляделся к напарнице.
– Я боюсь, Сережа… Посмотри на свое лицо – оно же страшное, как смерть.
– Какое есть.
Ферт, не желая вступать в бессмысленный спор, начал делово перекладывать пачки денег в баул.
Марьюшка сделала глубокий судорожный вздох. Ее опять передернуло и зазнобило при мысли о том, что через четыре двери от них лежит труп. Страх, овладевший певичкой и теперь сдавленный тесными переборками каюты, глухим иллюминатором, в который и видно-то было одну свинцовую воду, обратил свою ярость внутрь и жег мысль Неволиной, как рассыпанный по полу уголь. Точно на разбитной тройке, неслись мимо в диком, неудержимом вихре какие-то выпуклые, но незавершенные образы, падали, путались и сшибались между собой, чтобы вновь закрутиться, подняться на резвые ноги и устремиться к спасительной цели: к побегу и воле, к берегу, где их ждала спокойная пристань.
– Давай, не сиди, собирайся. Нас ждет новая жизнь в столице. – Ферт втиснул очередную пачку. – Не будь такой дерганой. Дело сделано… Я и теперь от своих слов не отступлюсь. Честь имею поздравить вас, Мария Ивановна, мы сказочно богаты! Ты только посмотри, – он бросил в баул последнюю пачку, – нам позавидовал бы и сам турецкий султан. Без малого пятьсот тыщ!
У обоих захватило дух при виде плотно уложенных пачек из сторублевых купюр.
Ферт едва сдержался от истеричного смеха. Скорчил подобие улыбки и наложил свою руку на деньги, как стервятник вонзает когти в пойманную добычу.
Марии вдруг стало не по себе. Она отступила в глубь каюты, к горлу подкатила новая волна страха.
– Что, голова закружилась? Немудрено. Только смотри, не упади в обморок от счастья. Нам скоро выходить.
Неволина в отчаянье кусала губы. Внезапно будто разжалась внутренняя пружина и она, круто обернувшись, схватила его за рукав:
– Ну красавец, ну лихач! А обо мне ты подумал? А о нашем ребенке? О, нет… Похоже, ты на каторге вконец потерял голову! Знаешь, в какие колокола сыскари по всей Волге ударят? Ей-богу, ты не ведаешь, на кого руку поднял. Ой, звонкое дело будет! Искать нас станут до нашей могилы. Я думаю…
– Не гони. Думать меньше надо. Соображать больше.
Ферт железной ладонью влепил Марьюшке пощечину, та рухнула навзничь. Она лежала без движения, уставившись в низкий потолок, затянутый голубым крепом, а по пылающей огнем щеке катилась слеза. Спустя некоторое время она прерывисто вздохнула и села на ковре, подтянув к подбородку колени.
– Ну, очнулась от счастья, царевна? – примирительно протянул Ферт и, как ни в чем не бывало загрузив доверху фаянсовой посудой, что имелась в каюте, саквояж купца, вышвырнул его в распахнутый иллюминатор. Проследил, как тот камнем пошел ко дну, и сказал: – Или добавить еще?
Он говорил своим учтивым баритоном, вкладывая в него все обаяние, на какое был способен.
Мария молчала. Смятение у нее на лице говорило само за себя.
Однако это только завело Алдона. Стремительно нагнувшись, он ухватил ее за пышные волосы и силой поставил на ноги. Мария со стоном боли привалилась к нему, но он отбросил ее на кровать.
– Ты что, оглохла от радости? Так добавить еще или нет? Ах, нет? Мы будем паинькой? Так, так, та-ак… Я что-то не пойму тебя в последнее время, подруга. Может, ты мне подставу лепишь, а сама уже давно с легавыми ссучилась? И бобы мои поделили?
– Ну и дерьмо же ты… Сереженька. – Она окинула его устало-презрительным взглядом, который так часто коробил ее корнеевских клиентов. – Может быть, хватит на прочность меня проверять? Делай свое дело: убивай или милуй. Но не мучай меня, не заклевывай.
– Мне скоро сорок, милая. Я давно не мальчик… Ты молода… Где гарантия?
– Гарантия? – Она вяло откинулась на подушку и равнодушно посмотрела на баул с деньгами, над которым коршуном нависал Ферт. – То, что нельзя доказать, не стоит доказательств. Я тоже хочу дожить до седых волос. И успеть воспитать сына. Что с тобой? Это так действует мое желание родить от тебя?
– Да пойми ты, это может плохо кончиться! – Руки Ферта дружелюбно скользнули по ее спине к бедрам. – Ты не хуже меня знаешь: вор, имея близких, становится уязвимым.
– А может, наоборот? – Мария отбросила его руку, встала, накинула на плечи дорожную накидку.
– Вот ты как повернула? – Он раздраженно щелкнул замками баула и закурил.
– А еще, чтоб ты знал, – она была на удивление спокойна, во всяком случае, спокойнее своего избранника, – мне глубоко плевать на твои законы. Вот хоть верь, хоть сдохни. Жаль, что я этого не поняла сопливой дурой, ну да ладно. Чего уж там… Как не поймешь, Сереженька, я тебя люблю. Ты для меня свет в окошке, за тебя и жизнь свою честную загубила. В омут грешный бросилась с головой… от родителей отреклась… Но я не жалею… Лишь бы ты, соколик, был рядом и согревал меня своей любовью. Ведь как в Библии: «…Да прилепится муж к жене, а жена к мужу, и станут они одна плоть». А там хочешь бей, хочешь нет… я все равно от своего не отступлюсь. Знаешь, как в народе говорят: «Влюбленной бабе что вода, что вино – пьяной не бывает».
«Чертова ведьма…» – с досадой подумал Ферт, а сам почувствовал, глядя на ее сочную красоту, против воли, против опасной минуты, которая черновестником кружила над ними, что дьявольски хочет и жаждет ее. «В чем дело? – ломал он голову. – Откуда такая сила в ней, такая власть?» Думал и сдавался в очередной раз… «Огонь-баба… Сказочная женщина! Шахер-махерезада… Высокая, статная, грудастая, с осиной талией, широкими бедрами и длинными стройными ногами… А эти бархатные глаза под густыми ресницами… Этот малиновый рот и белые плечи…»
Нет, не мог он расстаться с ней даже в дни лютых ссор: зуб не рвут тогда, когда он болит. А когда наступало примирение, расставаться уже не хотелось: нет смысла драть зуб, когда он перестал стрелять. «Ладно… чего тебе надо, Сергей Эдуардович? Хватит пальцы топырить козой. К тебе и так каждый встречный завистью дышит, а про себя думает: “Везунчик ты, Ферт! Прикинуть только, ведь каждую ночь он может делить с такой кралей. И все бесплатно! Ах, чтоб я так жил!”»
– Ну и… подумал головой над моими словами? – Неволина горячо посмотрела на Ферта. Что ни говори, а он являлся ее самой большой добычей. Она вновь была повелительницей и хозяйкой его жизни, как ни крути.
Да и сам он в очередной раз испытал на себе власть ее колдовских чар. Тело Марьюшки было полно тайн, а сердце, вместившее все его одиночество, подарило ему радость материнской заботы и доброты, которых он подранком отродясь не видел ни на базарных площадях, ни на воровских малинах Астрахани.
– Голова тут ни при чем, – усмехнулся Ферт, – она не знала, что болтал язык. Извини.
Он подхватил тяжелый баул и перенес его к двери каюты. Затем посмотрел на часы:
– Готова?
Вместо ответа она перекрестила его и себя, взяла изящный несессер и дорожную сумку.
– Носильщика брать не будем. Лишние хлопоты.
Алдонин забросил баул за плечо, взялся за рукоять чемодана.
– В Петушках разойдемся.
Неволина округлила глаза.
– Так надо. В Астрахань ты со мной не поедешь.
– Но почему? – Она посмотрела на него отчасти с тревогой, отчасти с удивлением, поставила сумку у ног.
– Предчувствие у меня… – Ферт посмотрел на спутницу в упор, его глаза тотчас похолодели. – Взять нас там могут.
– Но как?
– А так. Чую, обложат, как волков.
– Что предлагаешь? – Мария задумчиво уставилась на беличью кисть, которой припудривала алевшую щеку. Такое не приходило ей в голову.
– Возьмешь большую часть денег, и в Питер, разбросаешь по разным счетам… И прижмешься на время – без шику. А там я и подкачу.
– Но почему бы тебе не сразу со мной? – Она следила за ним, внутренне сжавшись и не без подозрения.
– Карточный долг заждался. Святое дело.
– Денег и так до черта.
– Но если их будет чуточку больше, не помешает.
Ферт покровительственно потрепал ее по бледной щеке, в это время раздался протяжный сигнальный гудок – «Самсон» с неторопливой величественностью подходил к пристани.
– Станция Петушки – горячие пирожки! – объявлял по всем коридорам кондуктор, получавший за «вести» о пирожках от станционного бакалейщика оговоренную копейку.
– Ну, с богом, Marie… Пора. Лишь бы черт не встрял.
Ферт уверенно открыл дверь и легко перешагнул порог. Его спокойный вид подавил в Марьюшке непроизвольный испуг.
Первый рубеж они прошли без изъяна. У закрытой каюты саратовского миллионщика, подпирая широкой спиной дверной косяк, стоял теперь другой охранник.
– Только без паники, – с беззаботной улыбкой, целуя в ушко любимую, шепнул Ферт. – Если что… ты моя женушка… едем навестить тетку из Дубовки. Не наделаешь глупостей, все обойдется.
Сонную тишину коридора, где располагались каюты первого класса, нарушало лишь надсадное жужжание жирной мухи под потолком, однако оба отчетливо поняли, что ступили на тонкий лед. Любая ошибка могла иметь необратимые последствия.