Спустя еще десять минут его превосходительству старшему полицмейстеру господину Голядкину на стол было подано исчерпывающее дело на госпожу Неволину. А еще через двадцать минут в центральное управление полиции Астрахани по телеграфу полетел запрос на уроженку сего города госпожу Неволину.
Покуда ожидался ответ, Николай Матвеевич обмакнул перо в чернила и написал подробный отчет на имя губернатора, который заканчивался, по его разумению, на оптимистической ноте:
«…а посему, Ваше высокопревосходительство, разбивая и лоб, и затылок в полнейшем рвении ускорить раскрытие столь темного и запутанного дела, премного прошу-с простить мне самовольный, срочный отъезд в Астрахань. Полагаю, что известные степени неловкостей и стеснений для Вас, ввиду моего отсутствия, тем не менее обратятся желанным финалом в сей трагически нашумевшей истории.
Засим еще раз прошу меня извинить. Поклон глубокоуважаемой Вашей супруге Вере Александровне. Сердцем и делом искренне Ваш
Опережающая события записка губернатору надежды и планы Николая Матвеевича не смешала. Около шести часов вечера из Астрахани пришел лаконичный ответ. В телеграфной ленте значилось:
«Ваш запрос получен и рассмотрен. Срочно выезжайте. Есть факты, не терпящие отлагательств.
Начальник жандармского управления
– Изволите ужин в кабинет, ваше превосходительство? – Аккуратный с начальством Гришечкин прогнул по-кошачьи спину.
– К черту, время не ждет.
– Но… Николай Матвеевич! – Секретарь, как гимназист, смущенно зарделся щеками. – Вы не обедали, отказались от полдника…
– Ты, любезный, право, как повар, мыслишь порциями? Пора бы, братец, переходить на другие масштабы… А то как-то скучно и мелко. Забыл, где служишь? Впрочем, понимаю, и траве надобно пробиваться.
Гришечкин с готовностью прыснул в кулак шутке его превосходительства, но тот в ответ неодобрительно покачал головой.
– Неправильно понимаешь услышанное. Не смейся, не дослушав анекдота… вдруг он не смешной?
Глава 4
Оба опытные, тертые сыскари, Голядкин и Марков встретились по-деловому, серьезно, умно и сразу перешли к делу.
– Значит, начальство не верило? Говорило – дохлое дело? Знакомо, до боли знакомо, Николай Матвеевич. Ничего, оживим. Хоть и рискованно… Зачем мы тогда вообще есть «санитары» общества? – улыбнулся Марков, пододвигая изящную чашку саратовского коллеги к пыхтевшему самовару. – Я сегодня весь день зонтик протаскал – все тучи разогнал, и вот награда – ваш приезд. Здорово вы там в Саратове зажигаете, оперативно. Угощайтесь, гость дорогой, кушайте. Мед, печенье, орешками позаймитесь, словом, чувствуйте себя как дома, но, – Марков с озорной шаловливостью подмигнул Голядкину, – не забывайте, что в застенке… у жандарма.
Посмеялись. Николай Матвеевич после долгого изнурительного пути в Астрахань сейчас отдыхал душой и телом. Хлопотун Марков без всяких «яких» затащил его в загодя натопленную баню, исхлестал березовым веником, заставил «наухаться» на липовом полке, где раскаленный воздух обжигал уши и легкие, потом выгнал охолонуться на прудок, что был в трех шагах устроен у бани, и теперь потчевал коллегу у себя дома. После жирной свинины с хреном и гречневой каши горячий чаек с малиновым листом был лучшим избавлением от всяких желудочных «колик и пучений».
Радушный хозяин положительно нравился Голядкину, нравилось и то, что оба они категорично отказались от водки и от вина, покуда не было решено дело. И вот сейчас, сидя по-холостяцки, «без хомутов» в одном исподнем, томно потея у самовара, они неторопливо посвящали друг друга в тонкости своего следствия, делились соображеньями, опытом. И все-таки на душе гостя скребли кошки:
– Ой, Юрий Владимирович, за все низкий поклон, но не теряем ли мы золотое время?
– Вы точно рветесь в завтра, друг мой. Не боитесь сгореть на службе?
Марков хитро посмотрел на схваченное беспокойством лицо Голядкина и, расколов бронзовыми щипчиками очередной грецкий орех, успокоил:
– Никак нет, дорогой Николай Матвеевич. Тревога мне ваша, конечно, понятна. Из рук взяли, в руки передали эстафету… С архисерьезным поручением… понимаю-с, вот бог, понимаю-с. Так и вы поймите: в надежные руки передали… «Верить и служить надо разумом, а жить душой» – как говорил мой отец. Спешу заверить – у Маркова все под контролем.
– Вы говорите, это дело рук Ферта?
– И его гололягой лоретки, о которой вы делали нам запрос. Позвольте угостить вас французским табаком.
– Благодарю. Но откуда такая уверенность? Вы столь беспечны, ровно и проблемы нет.
– Спокоен, – отхлебывая чаю, поправил Юрий Владимирович. – Так вас устроит более?
– «Ферт»… Хм… – Голядкин неопределенно пожал плечами и от спички прикурил марсельскую папиросу. – Кличка – это пустой звук…
– Ну, не скажите, – веско возразил Марков. – Я вырос до полковничьих эполет на сем поприще и убежденно скажу: кличка или «погоняло» злодея… это тавро на всю жизнь, его не сотрешь, не вытравишь. Вы удивляете меня, коллега…
– Бог с ним… Согласен, – пойманный на промахе, сконфуженно потер подбородок Николай Матвеевич. – Собственно, я и не это имел в виду.
– Что же? – Полковник со вниманием склонил крепко облысевшую голову.
– Вы столь категоричны: это дело рук Ферта и его, как вы имели удовольствие выразиться, «голорукой» дивы…
– Гололягой, – усмехнулся Марков. – Ну-ну, продолжайте…
– Но почему именно Ферт? И какая, pardon, тут связь с корнеевской певичкой? Нет, вы поймите меня правильно… Ваша убежденность для меня, ей-ей, является славным ликером: и жжет, и крепит, и душа поет, но…
– Но в том-то и дело, господин Голядкин, эта парочка давно в поле моего внимания. Они теперь на моем участке боя, так сказать… В Астрахани – в родных палестинах… и я этих хитронырых лисиц не выпущу из своего курятника, будьте покойны. Скажу больше: Ферт уже стреляный патрон. Ему никудашеньки не деться. Это для меня дело принципа, ежели угодно-с. Да и здешние «иваны», доложу я вам, ой как зуб на него точат… Было тут дельце… давнее, правда, связанное не то с кражей, не то с перепродажей изумрудного колье, принадлежавшего графу Воронцову… Ну так для уголовного мира срок давности в сем вопросе – кимвал бряцающий. Много их тогда из-за сего погорело. Вот и точат они на него свои волчьи клыки. Кстати, от их стаи и прилетел гонец с вестью: так, мол, и так, «откинулся» с каторги Фертушка… видели его в городе… говорят, гоголем ехал в коляске. Прямо этакий князь Серебряный… будто и не было тех восьми лет на цепи в остроге. Так-то, дорогой Николай Матвеевич… А вы – «чем могу служить», «откуда знаете?». Наслышан я и о вас, и о вашей Неволиной. Она ведь, как понимаете, родом отсюда, с Нижней Волги. Эта астраханская муха к вам в Саратов «на котлеты» много позже прижужжала. И тоже, как догадываетесь, не из-за дури, простите, с родного дерьма слетела. Были дела темные: и шулерство, и подлоги, и липовые паспорта…
– Смотрите, Юрий Владимирович. – Голядкин с сомнением покачал головой. – Вам, похоже, из своего кабинета виднее.
– Вы сомневаетесь?
– Я не в вас сомневаюсь, а в ваших методах… Ужели вы больше доверяете жуликам, сударь, чем своим филёрам?
– Вас, уважаемый, сие размышление наводит на какую-то мысль? – Полковник вновь расколол щипцами орех.
– Наводит. Только это размышление не в вашу пользу. А ежели этот самый осведомитель из воровской стаи с прицелом вас по ложному следу пустил… и мы из-за вашей оплошности дело провалим? Неужели вы полагаете, что глупости могут совершать только женщины?
– Ну, знаете, Николай Матвеевич, вы рассуждайте, но знайте меру словам. Как говорится: «Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе». Я не меньше вашего дорожу честью и также не могу органически преодолеть ненависть к жулью, но одно заявляю со всей ответственностью: закон в моем лице с преступностью не договаривается. Мы враги с их миром – врагами и помрем. Но при этом скажу и другое: друзей следует держать рядом с собой, врагов – еще ближе. Право, не ведаю, можно ли победить преступность, искоренить ее при наших законах, но то, что ее возможно купить, как продажную девку, – это железно. Вот этим, друг мой, я и занимаюсь. И поверьте, Николай Матвеевич, редкий срыв в сем занятье имею.
– Дай бог, дай бог… время покажет, – допивая чай, устало кивнул головой Голядкин.
– И покажет! – Марков рассерженно чиркнул спичкой, запалил папиросу и процедил сквозь зубы: – Ферт стреляный пес, и подружка его не хромая овца. Для их поимки, я полагаю, все средства хороши – был бы результат. У этой золотой роты и философия своя выковалась: жить мы, видите ли, им мешаем. Дескать, они с «нашей земли» и пятака медного не подняли, а мы их душим клещами закона. Тоже жить хотят на широкую ногу.
– Все жить хотят, полковник. – Николай Матвеевич зачерпнул чайной ложечкой из фарфоровой розетки варенья. – Но не все заслуживают. Ведь те, кто совершил это гнусное убийство на «Самсоне»… убили не просто известного на всю Волгу человека… Нет, Юрий Владимирович, в том-то и беда. Они убили мецената, подвижника, русского с большой буквы человека и сделали сим черным действом в культуре Саратова непоправимую брешь.
– Покойный был еще и меценатом?
– Еще каким! Театр был его детищем.
– Позвольте, но как прикажете понимать: старовер и театр? Нонсенс. Сия порода не переносит подмостков, как черт ладана. Они и кружку-то свою в чужие руки не дадут.
– Согласен, что тут скажешь? Как видно, это тот случай, когда исключение доказывает правило. При последнем губернаторе наш театр основательно переделали. Выписали из Москвы антрепренера Соколова, словом, на все про все денег уйму спустили. Тут тебе и певцы-цыгане, и гастролеры. А так как эта забава городу не по средствам, но отставать от столиц не хочется, то наш затейщик Федор Лукич придумал-таки творческий «финт ушами». Его высокопревосходительст