…Теперь она была тертой волчицей, знала, что такое ходить на «фарт», «замарьяживать клиентуру», какую погоду держать на «мельницах», где к известному часу собиралась стройно, как по нотам, спевшаяся компания шулеров, собравшихся потрошить за картой подвыпившего купца или разводить на деньги азартного вора. Познала она сполна и мрачную жизнь притонов, но не тех официальных, с красными фонарями, что пользовались особым попустительством охранного отделения полиции, а тех, которые гнездятся в глухих подвалах, в темных проходных дворах и безымянных трущобных «хазах», где около входов дежурят блестючие дамочки, показывают «живые картины» и зазывают случайно забредших прохожих, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену… Где потом опоенных «малинкой» либо «клюковкой» несчастных обирают до нитки и, не морщась, выбрасывают, как падаль, на пустыри.
Но чаще Мария бывала с Фертом на чинных «мельницах», которые содержались «знаковыми» людьми в шикарных домах, куда обычная шпана нос не совала, и даже многие «деловые», «фартовые» ребята из осторожности обходили их стороной. Уж больно крутые здесь делались ставки за игорным столом и больно лютый был спрос с проигравшего. Играли там в банк – другой игры на «мельницах» не признавали, приглашались туда и свои мастера-банкометы, умевшие бить наверняка каждую нужную карту. Впрочем, такого калибра игорных домов в Астрахани имелось всего два, да и в других провинциальных городах Поволжья их было не больше.
За время их жизни с Фертом открытием для Марьюшки стали два обстоятельства: первое – когда она на втором году «замужества» наконец-то узнала настоящее имя своего сожителя. Звали его Сергей, а фамилия его значилась в картотеке сыскарей – Алдонин.
Изумление вызвало и то, что на поверку Ферт оказался не вором, как представился Марьюшке, а карточным шулером. Зато шулером высокого класса. Как шутили свои: «от бога и не иначе». Серьезным и вдумчивым Ферт становился лишь за игорным столом, когда он метал банк, – без денег он никогда не метал и, убив карту, тотчас же повторял свою любимую фразу:
– Прикажите получить!
Мария помнила: где бы они ни снимали квартиру, где бы ни останавливались, у Сержа на столе всегда лежала колода карт, и во время досужих бесед с нею или еще с кем он никогда не выпускал их из рук.
– Если мне неделю прожить без карт, милая, шабаш лашей лафе. Я ведь кроме них в руках ничего тяжелей не держал.
И вправду, жил в Ферте хвостатый бес какой-то особой профессиональной гордости, которая нет-нет да и показывала свою отточенную филигрань. Алдонин враз преображался, холодные глаза его начинали сверкать, а в длинных костлявых пальцах карты прыгали как живые, вертелись волчком и лихо, по-сорочьи трещали.
– Эх, цыпа, – лаская Марьюшку по щеке, хитро щурил глаза Ферт и, сыграв желваками, продолжал иллюстрировать истину: – Это всегда так: у кого-то жемчуг мелкий, у кого-то щи жидкие. Сейчас карточный игрок все больше под дурака слевшить норовит. Шантрапа! Портяночники! Вдумайся, разве искусство – прометать готовую накладку?! Туфта это… Ни ума, ни искусства… так, мыльный пузырь. В путёвой игре требуется и метка, и складка, и тасовка сквозная. Вот зацени и попробуй поймать меня на мухлеже! – Он не глядя смахнул со стола колоду и распустил карты тетервиным хвостом. Затем одним движением пальцев сложил веер, перетасовал их, и все они оказались лежащими в прежнем, но обратном порядке. – А сколько разных авантажей – и всех их знать надобно. А банки – «кругляк», «девятиабцужник», последний – когда девять карт из тринадцати бьются, а «кругляк» – когда бьются все подряд.
И Ферт, держа рябую колоду в руках, как фокусник, показывал своей подруге-подельнице поразительные вещи, делая неуловимые вольты перед ее глазами и передергивая так, что внимательно следившая за его манипуляциями Мария убей не могла заметить подвоха[59].
Тасовал он так, что карты насквозь проходили и послушно ложились в том же порядке, как первоначально.
– Ну-с, каково? – Он победно щелкнул пальцами и небрежно отбросил на стол колоду. – Это тебе не мелочь по карманам тырить. Искусство!.. Учись, милая, учись. Не за горами по Волге прокатимся. Ярмарка на носу нижегородская, самое времечко постричь купечество.
– Тебе не страшно, Сереженька? Не век веревочке виться… – Мария виновато замолчала, понимая, что влезла не в свою епархию, но взгляда не отвела.
Он серьезно посмотрел ей в глаза, затем наморщил свой длинный, с хищной горбинкой нос и отрицательно покачал головой.
– Но ведь мы все под богом ходим… Я люблю и не хочу потерять тебя, Сереженька… Впереди плаха… Эшафот.
Ферт снова взглянул на нее, но теперь холодно и зло. Поднял высоко худые широкие плечи – и оскалился, делая вид, будто смеется, и что-то скрытое и темное, как черная вода подо льдом, пробежало под его бледным, напряженным лицом.
– Ты что же? Предлагаешь на фармазонство мне перейти, заняться не своим делом, как последнему подкидчику?.. Так знай, пропаду. За чужое дело не берись. Нет, ласточка, мне жизнь еще не опротивела, а игра тем паче… Я ведь ее больше всего люблю.
– А я? – Мария с вызовом воззрилась на Ферта. На вспыхнувшем ее лице гуляла обида.
– Что ты все «якаешь»? «Я» да «я»! Заладила, глупая кукушка! Каторга и смерть – вот мои невеста и мать! Не поняла еще, так заруби! Иди принеси мне кофе с лимоном и пилку для ногтей. С благородными людьми нынче за стол сажусь.
Мария, поджав губы, поднялась и удалилась исполнять желания Ферта. «На него понтировать все равно что с бритвы мед лизать!» – вспомнились ей слова опытных карточных шулеров. Вспомнилось и то, что как бы ни обижались на него игроки, стоило ее Сереженьке только «свистнуть» на вечеринку приятелей, как они, подобно тараканам на хлеб, лезли в их дом, целуя ручки и снимая в почтении шляпы. «Вот и я… как та муха, пожужжу о своем, бабьем, побьюсь о стекло правды и снова лечу на его стол подбирать крошки».
Между тем фартовая жизнь Ферта все туже и крепче опутывала своей паутиной Марию. И пришло время, когда она уже не пытала судьбу вырваться из этого порочного, липкого, но привычного кокона. Ей даже стала нравиться эта легкая, праздная жизнь – полная денег, азарта, вина и щекотливого риска. Она молилась на своего героя, особенно тогда, когда они слаженной, но чопорной парой выходили на «дело».
В такие дни Сергей Алдонин по прозвищу Ферт невообразимо преображался. Куда только девались его воровские ухватки, блатной жаргон и мрачное настроение? Они расчетливо становились завсегдатаями многих модных ресторанов и ночных клубов волжских городов. Из-за того, что Алдон, Ферт, Фламинго, Сергунюшка (его называли по-разному) был тем, кем он был, легко тратил деньги и давал щедрые чаевые, их пару встречали с радостным подобострастием, хотя обнаглевшее окружение частенько позволяло себе лишнее.
Но это не печалило их. Напротив, именно в этой мутно-пьяной водице они и вели охоту на крупную дичь. Одетые с иголочки, по последней моде, элегантные, они прицельно выбирали те заведения, которые предпочитали клиентов, живших с шиком, богатых и слегка louche[60].
Алдонину импонировало смешанное общество офицеров, купцов, зажиточных мещан, воротил черного рынка, актрис и хористок.
Вышколенная за годы проживания с Фертом, Мария прекрасно справлялась с ролью «медовой ловушки» – одинокой скучающей дамы, путешествующей на пароходе по Волге в обществе своего учтивого кузена. Эта беспроигрышная легенда стреляла в десятку. Охотников до богатой красавицы находилось множество. И тут, как черт из табакерки, в пикантный момент на сцену выходил Ферт.
Строгий и подтянутый, при нравственном дозоре фамильной чести, застегнутый на все пуговицы, он с порогу задавал набитому ассигнациями кошельку всего лишь один вежливый, но глубоко нравственный вопрос:
– Пардон, месье, вы ангажируете мою любимую сестру лишь на танец или на всю жизнь?
При этом он умел с ревнивой деликатностью так заглянуть в бесстыжие, хмельные глаза молодого повесы или убеленного сединами разгулявшегося «кобеля», что после еще двух-трех фраз типа: «Я к вашим услугам, сударь. Стреляемся на первой пристани с десяти шагов, честь имею» или: «Рыба думала, что ей не дают высказаться, но вам, милейший, я дам…» трезвеющие волокиты почитали за счастье сесть с блюстителем чести за карточный стол и спустить ему тысячу-другую, лишь бы задобрить и уйти «живьем».
Впрочем, случались и другие композиции, когда они сталкивались лбами с классными игроками либо, того мрачнее, с такими же пилигримами-ловкачами, как и они. Вот здесь начинались истые ягодки, но Ферт и тут не прятался за свою тень, не уходил в сторону и не пытался смягчить углы. Он твердо следовал негласному кодексу вора: «Не верь, не бойся, не проси». С детства, кочуя в компаниях опытных шулеров, он прошел суровые университеты и к своим двадцати восьми имел изрядный стаж «работы» по игорным домам, ярмаркам и вокзалам, в вагонах и на речных судах.
Мария до сего дня хранила в памяти свое первое «боевое крещение», когда они, спускаясь по Волге на пароходе, нежданно напоролись на московских «деловых ребят».
Страх сковал ее сердце горячим льдом, руки моросило, как по зиме, и Мария боялась вымолвить слово в угрюмой компании, что окружила их плотным кольцом. Девушка ненавидела себя за слабость; и право, если бы то, что она чувствовала, было чем-то живым, она растоптала бы это ногами. Увы, вокруг только кружили белые чайки и слышался плеск воды.
От Ферта эта перемена не ускользнула, хотя, понятно, ему было не до того… Однако он нашел время ей подмигнуть и, прежде чем они сели за зеленое сукно, весело бросил:
– Хороший игрок боится быть непонятым, плохой опасается, что его поймут. Все в порядке, Marie… Еще не вечер.
Она лишь неуверенно дрогнула ресницами, прерывисто вздохнула и мысленно прочитала молитву. Ставка всецело делалась на опыт и мастерство Ферта. Он, разгадывавший первым каждый новый прием шулерства и придумавший с десяток приемов сам, обязан был выйти сухим из воды, иначе… Мария о другом и думать не желала: «каталы» сбоя денег чужакам не прощают, а Ферт перед их носом «раздел» самарского богача на пять тысяч…