– Ах, Шурка, сердечная простота! Золотой ты мой расточитель! Сам без денег, голенище из блохи кроишь, а друга выручаешь… – растроганно пробормотал Алексей и прижал к груди новенький целковик. Теперь ему мир казался иным: двух целковых – довольно за глаза! Перед мысленным взором проявилось лицо Сашки с той вечной улыбкой, которую так знал и любил Кречетов, в которой наивно скользило беззлобное лукавство.
Глава 3
– И долго прикажете вас ждать, любезный Алеша? Я уже четверть часа по вашей милости прохаживаюсь по галерее, а вы даже не соизволили на нее подняться. Я неприятно удивлена вами…
Кречетова будто окатили водой. Обернулся на голос, а в душе эхом откликнулась обидная присказка Чих-Пыха: «Это только птицы лётають от радости… так то птица дурая, а ты? Эх, открой рот, чтоб не лопнули ухи. Какой ты бомбардир, тетеря!»
Алексей с отчаяньем взглянул на городские часы. Потом остановил взор на стройной девичьей фигуре с розовым зонтиком, что стояла перед ним. Варенька была пронзительно хороша. Гордо поднятая голова придавала ей вид самостоятельный, с колким налетом превосходства.
Он вновь, как и в прошлую встречу, почувствовал себя не в своей тарелке – без пяти минут артист городского театра и одновременно беспомощный зеленый юнец.
– Так вы наконец проснулись? – Она чуть сильнее откинула голову и посмотрела ему в глаза.
– Вот, прошу вас…
Чтобы уж совсем не выглядеть по-дурацки, Алешка протянул девушке пирожное. Она светло улыбнулась и, принимая угощение, заметила:
– Надеюсь, вы станете мне хорошим другом. Что ж, Алеша, ведите меня куда-нибудь на ваше усмотрение. Полагаю, у вас не испорченный вкус… Ах, чуть не забыла! У нас есть только два часа. К четырем мне наказано быть дома. С пани Войцеховской шутки плохи… Да и вас… – мельком глянув на своего спутника, через паузу заметила Барбара, – я совсем не знаю. Быть может, вы скучный, унылый кавалер…
Однако скучать не пришлось, напротив, вопросов друг к другу имелось в избытке, а потому сыпались они, как из рога изобилия, бесконечным потоком.
– Странно, Алеша, но у меня такое чувство, словно я видела вас прежде. Да-да… Право, не припомню где… Но уж очень знакомое лицо. Вы представляете мое удивление?
– А мое? – Он заботливо подал ей руку, когда они пересекали бульвар, с волнением ощутив теплоту их сблизившихся пальцев, ощутил и покорную мягкость ее изящной ручки. И ему захотелось непременно прижаться губами к этой трепетной плоти, но он сдержался, не подал виду и лишь с полупоклоном уважительно принял ее, а сам подумал: «Уж конечно, не помнит, так я и поверил… Но зачем эта маска кокетства?..» – У меня то же впечатление, Варенька, ей-богу. Даже более, как будто мы расстались вчера, и я… вас знаю давным-давно. Мы все встречаемся и расстаемся, чтобы однажды встретиться вновь.
– Вам уже нужна разлука? Я угадала? – с обиженным холодком заметила она.
Алексей удивленно посмотрел на Барбару. Вопрос и тон, которым он был задан, кошачьей лапкой царапнули по самолюбию Кречетова.
– Что вы молчите?
– Мои извинения, – стряхивая обиженную рассеянность, поспешил ответить он.
– Вы обиделись? Напрасно, – насмешливо улыбнулась она и, победно тряхнув локонами, уточнила: – Зачем такое говорить: «встречаемся», «расстаемся»? Очевидно глупая философия. Или вы так, Алеша… как говорят у вас: «для красного словца»? Тогда тем более глупо. А я, чтоб вы знали, терпеть не могу, когда говорят, лишь бы сказать.
Кречетов замкнулся – что прикажешь ответить?
Барышня тоже хранила молчание. Ее хорошенькая верхняя губка с чуть заметным золотистым пушком брезгливо дрогнула. Алеша мгновенно вспыхнул. Его так и подмывало рубануть с плеча свое мнение о нарочитой искусственности заданного ею тона. Но он целомудренно молчал, хорошо держа в памяти маменькины слова: «Сказанное слово – серебро, молчанье – золото».
«Терпи! Оброненная сейчас неловкая фраза, и ты спугнешь эту капризную красоту, которая дарит тебе немалую радость уж тем, что идет рядом… Говорит пусть и не так, как хотелось бы, но говорит и готова слушать тебя». Да и какое противление могло звучать в устах Алексея? Гордая полячка усмиряла все его возмущения одной улыбкой, одним ничего не значащим прикосновением. И он, как послушный агнец, кивал головой, почтительно поддакивал, мысленно проклиная себя за это. Особенно угнетало Кречетова то, что в этом альянсе он был мужчина, а она? И, черт возьми, с первого раза возымела над ним власть.
В такие мгновения в его в груди нарастал протест. Он сурово молчал, уставившись на тупоносые башмаки, и нервно курил. Но стоило Алешке бросить хотя бы беглый, хотя бы самый малюсенький взгляд вправо и увидеть на уровне своих скул белое с персиковым румянцем лицо, милые морщинки на темно-розовых губах, искристый блеск ее глаз, – как все обиды снимало, словно рукой. Голубая жилка на виске немедленно начинала ощутимо для Кречетова токать, и кровь, точно шампанское, била в голову. «Что делать? – тишком вздыхал он. – Я влюблен и, похоже, по уши».
Посещение аттракционов, катание в лодке на городском пруду, чай из самовара с клубничным вареньем и сливками, горячие кулебяки, шумливые голуби, обнаглевшие от прикорма толпы, – все это подняло настроение, развеяло обиды, настроило на лирический лад. И снова они гуляли и светло рассуждали: о любви и дружбе, о зле и предательстве, о верности и красоте. Алексей с готовностью отвечал на вопросы девушки, посвящал Барбару в тонкости своего ремесла, разъяснял те или иные особенности драматического искусства; не утаил и шумных историй, связанных с ним и его другом Гусарем Сашкой, поведал и о прочих цирковых «шутихах» и проказах воспитанников, которыми от веку была знаменита их театральная «потешка». Не удержался и похвастал, как на спектакли их театра публика с боем берет билеты, как имя его учителя-постановщика выкрикивают неслыханное число раз, а в гостиных восторженно передают из уст в уста, что-де губернатор как-то призвал Козакова Сергея Борисовича, сердечно обнял его и, вручив изумрудовый перстень, торжественно заявил: «Ваши пьесы, драгоценный вы мой, нынче должно смотреть каждому, ибо высок в них патриотический градус и державный монарший дух!»
– Я не имею ровным счетом никакого касательства к театру, – в свою очередь с нарочитым равнодушием парировала Барбара. Кречетов посмотрел на свою собеседницу и поймал в ее многоцветных зрачках задорно-лукавые искры.
– Я непременно приглашаю вас, Варенька… Скоро случится премьера… и я буду несказанно рад, ежели вы…
Она положила пальчики на грубое, плотное сукно его обшлага и, чуть помедлив, скептически сказала:
– Не будем торопить события, Алеша. Всему свое время. У вас, похоже, и без меня такая шумная, кипучая лицедейская жизнь. А среди такой суеты быстро забывают друзей и находят новых. И не спорьте со мной, я знаю, что права. Такова жизнь.
Незаметно они оказались в Липках, на том самом месте, где несколько месяцев назад приключилась их первая встреча. У Кречетова в груди крепче забилось сердце. «Вот она… та самая беседка, где Варенька обронила муфту… А здесь по зиме была возведена большущая, славная горка».
Они присели на скамейку отдохнуть в тени зеленеющих ветвей, совсем рядом, едва ли не касаясь друг друга, так что Алексей порою ощущал чистый аромат девичьего дыхания. Уж теперь-то он мог вдоволь насмотреться на свою несравненную Басю. «Какие тут могут быть слова? Она бесспорно прекрасна, как утренний ангел!»
От этих внутренних переживаний Алексея охватило странное, но прекрасное ощущение, весьма похожее на то, которое целиком наполняло его на сцене, но было в нем и что-то еще, отчего к горлу подкатывали слезы. Когда девушка присаживалась на скамью, ее изящная ножка вновь приоткрылась. Но на этот раз Кречетов взгляд не отвел, его скромность куда-то истаяла, а сам он тут же почувствовал, как нечто горячее, терпкое и большое разлилось в его груди, отчего сделалось еще более хорошо и волнительно.
– Так вы говорите, Алеша, что уже несколько дней назад увидели меня?
Ее ручка покорно покоилась в его пальцах.
– Да, – не зная зачем, соврал он, спело зарделся ушами и поторопился закурить папиросу. «Дурак, зачем солгал, ведь видел ее у костела не я, а Гусарь?»
– А я вот вас – нет, хотя вы… – она склонила к нему голову, и ее столь совершенно созданные по форме греческого лука уста разлетелись в улыбке, – хотя вы, право, заметный. Особенно в этой форме. Такой яркий, как леденец на палочке. Ха-ха! И эти блестящие пуговицы… Не боитесь, что вас галки унесут?
Кречетов было поджал губы, но этот милый, беззлобный смех, исходивший от нее, залил все его существо теплом, благодарностью и любовью.
– Надеюсь… будете теперь замечать? – Он улыбнулся и посмотрел в серо-голубые глаза. – Вы разве не помните, Бася… ту нашу первую встречу? Вот здесь была ледяная гора, играл оркестр?..
Алексей, снедаемый нетерпением вернуть барышне утерянную муфточку, чутко ловил в ее глазах хоть какой-то намек на согласие, но она, порозовев щечками, на которых играли ямочки, с легким смущением пожала плечами:
– Представьте, не помню. Быть может, забыла.
– Несомненно, забыли. В тот день с вами была еще ваша гувернантка, как ее?..
– Пани Войцеховская.
– Да, да! Мы скатились с горы, упали… Я еще извинялся и спрашивал: «Вам ловко? Не ушиблись?» Вы тогда… так и не сказали своего имени.
– Ах, да! Теперь вспоминаю! Я еще подумала: каков наглец! Прицепился сзади… Ну прямо заноза в пальце, не иначе!
Они рассмеялись, прижавшись плечами друг к другу, и Алеша уловил тот самый неуловимый, прохладный и сладкий запах ванили, которым пахла ее беличья муфта, которым пахло грядущее Рождество.
– Еще в ту встречу вы подарили мне…
– Глупости, я ничего вам не дарила! – Ее щечки вспыхнули ярче.
– Я искал вас! Как искал, Варенька…
– Да полноте! Что за вздор говорите? – Льдинка в глазах сверкнула возмущением.
– И вот… я вам возвращаю… Благодарю… – Он поспешно расстегнул пуговицы куртки и достал согретую на груди муфточку.