Редькин торопливо подошел к соседней каюте, где квартировалась охрана, достал ключ и суетливо заерзал им в замочной скважине.
Неволина изогнула шею, приподняла волосы и снова широко и насмешливо улыбнулась Федору. Ее умение «заводить» мужиков было легендарным, и она по праву гордилась им.
Охранник расторопно справился с дверью, и Мария, тяжело качнув бедрами, перешагнула порог.
Глава 8
«Ну, вот и вся любовь. Умница Маркиза. Пусть этот балабон теперь чешет в штанах и не рыпается. Давай, давай, подрючь ее в охотку на свежачка, заглоть мое “парево” до самых кишок… Так чтоб на лютый верняк!»
Ферт плотно закрыл дверь, глянул на часы. Перед ним стояла четкая цель – пробраться с внешней стороны парохода в каюту саратовского купца. «Теперь твой ход, Сергей Эдуардович, у тебя осталось двадцать восемь минут».
Без суеты он подошел к столу: открыл баул, вынул тяжелый моток просмоленной веревки; одним концом крепко обвязал себя вокруг пояса, другой закрепил за металлическую ножку прикрученного к полу стола. Прислушался – тихо. Только мерный звук настенных часов в коридоре, символ вечности и безразличия к мирским делам. Раз каторжнику показалось: он слышит приглушенные голоса, но они были настолько невнятными, что это вполне могла быть игра его напряженного воображения.
Фламинго вынул из темного зева баула свернутый вчетверо непромокаемый, из бычьего пузыря, мешок, сунул за пазуху. Проверил связку отмычек, кастет, волосяную удавку – все на месте. Заправил в потайной нагрудный карман револьвер, туда же ссыпал щедрую горсть лоснящихся от смазки патронов. Все заняло не больше минуты. Шагнул к распахнутому иллюминатору, длинные волосы заплясали на влажном ветерке.
«У меня только один верный друг – оружие, – с хмельной бесшабашностью мелькнуло в голове и тут же отрезвляюще прозвучало эхо ответа: – Только оно без ума, голубь, сегодня у тебя… завтра – у твоего врага».
Ему повезло. Народ, взиравший за гонкой соперников, был весь на правом борту. За нагретым на солнце стеклом соседних кают, которые уже миновал Ферт, ничьих лиц не мелькало. За спиной кольчужным серебром мерцала лишь водная гладь да узкая полоса зеленого берега, на песчаных ухвостьях которого временами проглядывались бурлацкие расшивы. Там поденщики ночевали на сыром песке, хлебали свои пустые щи, зализывали гнойные раны, а на заре впрягались в сермяжную лямку и тащились ватагой по матушке-Волге. Там же, на берегу, в густых тальниках, без попа и молитвы они по-собачьи зарывали в песок задохшегося в лямке товарища и, припадая к земле коленями, точно кланяясь, с тяжелым вздошьем проклятия, «что песней зовется», продолжали волочь добровольную смерть.
– Откуда, братцы? – летел первый вопрос измученным бурлакам в ближайшем питейнике.
– С «во́лочи», вестимо… – слышался угрюмый ответ. Отсюда и пошло гулять по великой Российской империи знаменитое – «сволочи». Словцо это услышалось, прижилось и полюбилось русским народом, по принципу: «запас карман не тянет».
…Он едва не сорвался в воду: нога предательски оскользнулась на сыром от пенистых брызг железе; замер. Сцепил зубы, до рези в ушах вслушиваясь в ручьистое чавканье воды и вечно голодные крики чаек. Мало-помалу восстановил дыхание; времени оставалось в обрез – Ферт двинулся дальше.
Он миновал еще один номер. Остался последний, за ним – злакомановский.
Красное от напряжение лицо заливал пот, руки дрожали от усталости. Прижимаясь грудью к отвесному борту, ежесекундно борясь с продольной качкой, цепляясь, как скалолаз, за любую «пособину» на железном теле «Самсона», он мелко частил ногами – пятки вместе, носки врозь – по стальному ребру, что проклепанным поясом отделяло нижний палубный ярус от верхнего.
У иллюминатора, за которым была Мария с охранником, Алдон задержал шаг и с опаской, хоть риск был велик, позволил себе удовлетворить любопытство: «Вдруг баба на вкус не пришлась…» – злорадно усмехнулся в душе Ферт и оглядчиво зыркнул в окно.
Опасения оказались напрасны. Урядник был явно в ударе. Подноси пальник к пушке, греми орудием – один бес, не услышит.
Наполовину раздетая Мария победно восседала на голых, неожиданно по-детски розовых, коленях охранника и то ли с обиды, то ли от скуки наматывала на указательный палец и без того крученый, как поросячий хвост, чуб Редькина. Сам он, со сладострастно перекошенным лицом, не закрывая рта, отчаянно шарил руками, пытаясь одновременно ухватить и колыхающиеся груди, и упругие ягодицы, которые натирали его раздвинутые толстые ляжки. Охранник был настолько поглощен действом, что даже не придал значения звону разбитого стекла.
Стряхивая с рукавов сюртука мелкие осколки, Ферт не смог удержаться от ядовитой улыбки, вспомнив закатившиеся от блаженства глаза урядника и спущенные ниже его по-бабьи безволосых, круглых колен жандармские брюки. «Эх, легаш молодец, кругом подлец, будет тебе нынче небо в алмазах…»
Алдон легким движением пальца взвел курок револьвера, разом хватил наметанным глазом злакомановские палаты. Взгляд остановился на компактном железном ящике с ручкой, стоявшем на стуле в углу каюты. «Вот оно!»
Рука сунулась было за отмычками, но в это время в коридоре как будто заслышались шаги. Ферт бесшумно скользнул к дверному косяку, крученая веревка змеей протянулась по полу. Прошла секунда, вторая, третья… Снаружи больше не было звуков, коридор точно вымер. Он тихо шагнул к двери, посмотрел в замочную скважину – ничего. Приложил ухо – даже дыхания сквозняка не чувствовалось. Ферт был натянут как струна, но руки у него не дрожали; заправив револьвер за пояс, он быстро подошел к железному ящику и принялся подбирать нужную отмычку. Однако замок не торопился сдаваться. Английский или швейцарский, он молчаливо хранил секрет своих мастеров.
Он судорожно посмотрел на часы: прошло еще пять минут. Восьмая отмычка тоже тщетно искала разгадку сложного механизма. Ферт отер пот со лба, щек, зло покосился на неприступный сейф. Нетерпеливым жестом он отбросил «неудачницу», взялся за новую и, успокаивая себя, стал снова нащупывать единственно правильный поворот. Рубаха его прилипла к телу, но он не мог даже поднять головы, всецело поглощенный работой. Не думал он, не гадал, что этот орешек окажется столь крепким. Ферт вновь отбросил бестолковую отмычку – вереница неудач выводила его из терпения. Точно в насмешку за тонкой переборкой из соседней каюты послышались охи и вздохи Марьюшки, сквозь которые слышались утробные стоны охранника, чередуемые с площадной бранью.
– Так, так, шалава! Еще, еще, сука ты шлющая! Ах, хороша балерина!
Алдон стиснул зубы, судорожно дернул кадыком. Он безуспешно продолжал бороться с замком, а мысленный взор обжигал огонь представляемых картин: распаренные тела, словно натертые маслом, и нахрапистый, скотский натиск урядника, будто в ольховую шпалу вгоняли кувалдой упрямый костыль.
Перекрученные нервы Ферта считали секунды, когда неожиданно раздался вежливый щелчок, и стальная дверца покорно открылась. Он не верил глазам. Перед ним на металлической полке стоял туго набитый деньгами саквояж из свиной кожи. Чем-то неуловимым, может быть, раздутым и плотным видом, он напоминал своего хозяина. Секунду Ферт завороженно смотрел перед собой, испытывая радость и неверие одновременно, затем схватил саквояж, рванул на себя, но тот внезапно лязгнул замками, и аккуратно запечатанные пачки банкнот посыпались ворохом на пол. Костеря и черта, и Бога, он в спешке принялся набивать распахнутый зев деньгами. Ферт вел себя хладнокровно: укладывал пачки быстро, но с толком, так, чтобы не пропадало зря место. В считанные мгновения баул был полон доверху. Вор запихнул его в чехол из бычьего пузыря и наглухо затянул веревкой. Теперь оставалось лишь выбросить груз из иллюминатора, а остальное дело техники: Мария или он поднимут его за веревку из воды, и дело с концом.
В соседней каюте щелкнул замок, послышался удаляющийся звук каблучков – это было сигналом. Неволина сделала дело… Следом, с минутным опозданием, послышались и шаги урядника. Он запер на ключ каюту охраны и вновь, как ни в чем не бывало, занял свое место у злакомановских дверей. Ферт подмигнул своему отражению в настенном зеркале и отпустил в адрес часового каленую шпильку: «Копченая рыба по воде не тоскует. Что ж, дядя, считай, от кудрей твоих осталась только расческа. Начальство, сдирая с тебя погоны, скажет по твою душу: “Лапоть!”, но ты не бей копытом, плюнь им в морду: “Зато модный!”» Прикрыв дверцу сейфа, он, не теряя времени, спустил на веревке бесценный узел в воду. Могучее течение мгновенно вырвало из рук крученую бечеву и унесло прочь. Ферт собирался уже выбраться через иллюминатор, когда плечи его окаменели…
У дверей в коридоре послышался голос купца. Белый воротничок сорочки Алдона стал серым, потемнев от пота. Выхватив револьвер, он бесшумно отпрыгнул назад. Любой подозрительный шорох сейчас мог привлечь внимание стоявших за дверью. Заученным движением он пригнулся и, как хищный зверь, прокрался ближе к входной двери, открывая себе широкую зону обстрела. Его тонкогубое лицо оскалилось в бессильной злобе. Столько потрачено сил, выдумки, столько провернуто рискованных дел, и надо же случиться такому именно теперь, когда вот они, эти проклятые деньги, только протяни руку!
– Тихо все было, Федор? – Злакоманов звякнул густой связкой ключей. – Какой-то ты нынче странный… Дрых небось?
– Никак нет. Не извольте сумлеваться, Василь Саввич. Муха не пролетала. Прикажете исполнить какое-нибудь ваше беспокойство? Чаю иль, может, вина сварганить? Так я мигом…
– Будет языком молоть… Человек, может, за разговором пришел, а не на допрос, – усмехнулся в усы купец. – Значит, тихо все, говоришь… ну, ну… Ладныть, ступай к своим, устал я… Только смотрите у меня, чтоб больше рюмки – ни-ни! Знаю я вас, казенную шерсть… У вас на все один ответ: «Сон пьяницы крепок, но краток».
– Благодарствуйте, Василь Саввич. Чужих нам не надо, а за своих выпьем по махонькой. И чтоб, как говорится, все пули мимо.