Перед ним открылся просторный командный зал с двумя рядами серповидных консолей, со свисающими с потолка серебристыми экранами, с длинными блоками управления вдоль стен. В центре, вытянувшись острым «языком», возвышался капитанский мостик, обрамленный тонкими перилами. В свете фонаря казалось, что на пультах загораются разноцветные огни, что оживают экраны, что экипаж вот-вот выйдет из ледяной спячки, вновь обретая контроль над древним монстром.
Но они не двигались, офицеры ковчега, принявшие смерть на боевом посту. Они сидели в высоких противоперегрузочных креслах, уронив головы на грудь или повиснув на страховочных ремнях. Некоторые молодые — младше Гарина, некоторые ровесники Юрия, совсем мало тех, кто в возрасте. И капитан — крепкий, подтянутый мужчина в застегнутой на все пуговицы форменной куртке. Он сидел в кресле прямо, положив руки на подлокотники. На лице офицера навечно застыло выражение упрямого презрения, широко раскрытые глаза смотрели вдаль, куда-то за пределы «Пилигрима».
Юрий не знал, сколько времени провел в рубке. Он осторожно скользил между пультами, прикасался к креслам, к устройствам управления, собирая полетные инструкции и карты. Он впервые за долгое время обратился к модулятору, приказав тому сделать панорамное видео. Он хотел, чтобы осталась память, чтобы эта встреча не прошла впустую.
Он хотел, чтобы смерть этих людей не была напрасной.
У Гарина, впервые за долгое время, вновь появилось непреодолимое желание вернуться домой.
— Ты в порядке? — Элли тронула его за руку, выводя из задумчивости.
— Да, в полном, — Юрий мягко улыбнулся девушке. — А ты?
— Тоже. Кагар сказал, что прошлая доза снотворного полностью усвоилась, и можно принимать еще, не опасаясь вызвать привыкание.
— Кагар? — переспросил Юрий.
— Доктор Тэ Иревиа, — Элли кивнула в направлении медотсека. — Его так зовут. Ты не знал?
Гарин рассмеялся, повторил, будто пробуя имя на вкус:
— Кагар. Надо же! Сколько лет вместе летаем, а имя старого потрошителя узнаю только от тебя.
Элли поддержала его смех, пожала острыми плечиками, мол, ну, а от кого же еще?
Возле них появился Иова с двумя стаканами в руках:
— Эй, вы обязаны это попробовать! — парень поставил стаканы на стол. — Василий сварганил какую-то офигенную штукенцию из жидкого хлеба!
— Это квас, — сообщил ему Юрий. — Национальный земной напиток. Смотри, осторожнее с ним — можешь надолго на гальюн улететь.
— А, — легкомысленно отмахнулся Маракши. — Я в себя и не такое заливал!
— Эй, малой! — проревел с противоположного края стола Одегард. — Что там по мясу? Помнится, кто-то стейки обещал.
Иова сделал возмущенное лицо, растопырил свои тонкие руки в стороны.
— Господин рэй-сержант, запаситесь уже терпением! Я если еще раз Бодрова потороплю, они с Тихомиром эти стейки мне запихают…
Он вовремя покосился на Элли, добавил:
— Очень глубоко! И вообще, День Кормилицы — это такой спокойный, неторопливый праздник, в честь него у нас даже перемирие объявляют.
— Ну, вот и дай людям пообщаться, — хохотнул Рэй. — Раз намеков не понимаешь.
— Он сейчас ботинок в ухо поймет, — пообещала Кира, отвлекшись от игры в виртуальные карты с Одучи и Браммой.
— Да все, понял! — со смехом поднял ладони Маракши. — Набросились стервятники на молодого волка…
Мимо него пролетел ботинок, с грохотом врезавшись в стену. Иова с деланным испугом охнул, подмигнул Элли, шутовски поклонился Гарину и умчался в сторону кухонного синтезатора.
— Вот суета, — беззлобно рассмеялся Юрий.
— Он хороший, — улыбнулась Элли. — Наивный, но честный.
Они взяли принесенные стаканы с квасом, отпили по глотку. Гарин уважительно цокнул языком — напиток получился действительно вкусным.
— Юра, — голос девушки стал серьезнее, она нахмурилась, глядя перед собой. — Ты прости, что я нас сюда перенесла. Для тебя, наверное, тяжело… Решил, наверное, что это твой «Пилигрим», а тут…
— Элли, — Юрий положил ладонь девушке на плечо. — Ну, ты чего? Все хорошо! Наконец-то стало ясно, что с ними случилось.
— Наверное, так сознание отреагировало на наш с тобой разговор перед тем, как я уснула, — предположила Элли. — В итоге, образ твоего ковчега перебил образы системы монолитов.
— Почему тогда мы не попали к моему кораблю? — не удержался от вопроса Юрий.
— Не знаю. Я не все могу объяснить из того, что делаю.
— Извини, если обижу, — Гарин задумчиво потер щеку. — Но как так вышло, что у Суратова лучше получается контролировать свои способности, чем у тебя?
Девушка не обиделась, задумчиво пожевала губы и ответила:
— Я тоже много об этом размышляла. Думала, как у него так просто выходило создавать все эти Арки, планеты, людей?
Элли сделала небольшой глоток из стаканчика, откинулась на спинку стула.
— Где-то год назад, на одном званом ужине, я познакомилась с профессором онейрологии, — она подняла глаза на Юрия, пояснила. — Это, специалист по сновидениям.
— Ага, — кивнул Гарин. — Понятно.
— Я тогда занималась изучением этой своей особенности, — она ткнула себе пальцем в висок. — И в какой-то момент поняла, что все дело не в том, что я сплю, а в том, что вижу сны. Именно через них я попадаю за Горизонт, именно они потом выплескиваются в реальность. Так вот, мы с тем профессором очень долго болтали, он интересно все так рассказывал — про участки мозга, отвечающие за сновидения, про формирование образов, про методы программирования и управления снами. И вот он сказал, что чем старше человек, тем конкретные у него сны, тем проще ему их конструировать. А, к примеру, детские сны очень сложно интерпретировать и анализировать, мозг сам дорисовывает то, чего еще не знает, он еще не видит границ, он эластичен в воображении.
— Я давно не вижу снов, — как бы между делом вставил Юрий. — По-крайней мере, своих.
— Видишь, — уверенно сказала Элли. — Просто не помнишь. Так вот, еще этот профессор сказал про такой термин, как «инертность сновидений». Это когда мозг, вместо того, чтобы придумывать что-то новое, то и дело показывает старые сны, либо новые, но с известными деталями и участниками.
— Старые морды в новых декорациях? — хмыкнул Гарин.
— Иногда и декорации старые, только их пытаются выдать за новые, — улыбнулась Элли. — С возрастом эта инертность лишь усиливается, воображение, как бы, черствеет. Но, зато, человеку становится проще контролировать сновидения, он даже может управлять ими.
— Проще говоря, человек перестает видеть чудовищ, зато каждую ночь ему снится стакан с квасом, — Юрий поднял в воздух бумажный стаканчик.
— Типа того, — кивнула девушка. — Замечал, что Суратов посылает за нами вполне знакомые образы — солдат, космические корабли? Это его «инертность сновидений», она способна создавать вполне конкретные объекты с точностью до мелочей, но ей трудно работать с чем-то новым. Зато Суратов замечательно научился все это контролировать, ставить Арки там, где нужно, создавать какие надо планеты, каких надо людей. У меня так не выходит.
— Ну, последние его творения, мягко говоря, не очень походили на людей, — Юрий вспомнил черных солдат с деформированными телами.
— А вот это уже не его творения, — блеснула глазами девушка. — Это эхо его сознания.
— Подсознание? — предположил Гарин, прищуриваясь.
— Когда Суратов был человеком — да, — качнула головой Элли. — Сейчас же он лишь оболочка, его личность поглотила сущность из-за Горизонта. Суратов когда-то поддался ей, перестал сопротивляться, и вот к чему это привело.
— А ты? — Юрий склонил голову на бок, разглядывая девушку. — Ты сопротивляешься?
Элли с серьезным видом вздохнула.
— В этом и есть основная проблема. Чтобы сделать во сне что-то конкретное, я должна стать частью того существа, нырнуть на самую глубину, пропустить его сквозь себя в нашу реальность. Если полностью посвятить себя этому процессу, то все получается очень легко, но с каждым разом выплывать обратно все сложнее и сложнее. Суратов посчитал, что сильнее этого, что у него все под контролем. Он черпал возможности горстями, пропускал сквозь себя водопады чужого мира. И поплатился, распался, растаял.
— Он умер? — Юрий попытался вписать слова девушки в понятные рамки.
Элли, чуть помедлив, кивнула.
— Наверное, можно сказать и так. Там, за Горизонтом, единое допространство, довременье, там еще нет ничего — и уже есть основа для абсолютно всего. Но всё, вот абсолютно всё, что попадает туда из нашей реальности, рассыпается до состояния микроскопической пыли, которая даже и не пыль, а набор физических данных, философские намерения, абстракция. Так и мы, наше сознание — лишь опыт и память, записанные электрическими импульсами. И эта энергия погибает за Горизонтом дольше всего. Но если погибает — ее уже не собрать.
Она качнула стаканчиком, будто ставила точку в своих размышлениях. Гарин оторопело смотрел на нее, понимая всю скудность своих познаний.
— Сложно, да? — на лице Элли появилась извиняющаяся улыбка.
— Знаешь, — Юрий покачал головой. — Видимо, у меня тоже эта самая «инертность» — мне очень сложно представить себе что то такое.
— Хотя, ты был там, за Горизонтом, — усмехнулась девушка. — Ты тоже все это видел.
— Я видел «что-то», — не стал спорить Гарин. — Я не понял, что именно, но мне не понравилось.
— Мне тоже там не нравится, — согласилась Элли. — Я очень боюсь туда возвращаться. Каждый раз очень боюсь, до крика.
И добавила грустно:
— Но больше всего я боюсь собственного подсознания — у меня почти нет «инертности сновидений». Я ведь могу «притащить» за собой из-за Горизонта все, что угодно, любых чудовищ. Или, наоборот, не смогу вытащить вас оттуда…
Она не договорила. Ее милое лицо помрачнело, тонкие пальцы сильнее сжали стаканчик.
Юрий хотел сказать что-то ободряющее, но его заглушил многоголосый гул радости — к столу подкатилась раздаточная тележка, заставленная тарелками с едой. Следом шли довольные своей работой Василий и Тихомир, несколько часов колдовавшие возле синтезатора. Результат превзошел все ожидания — вареное и жареное мясо выглядело как натуральное, гарниром служили тушеные овощи, оранжевые корни улуи, красный рис и крупнозернистая каша каштанового цвета. На отдельных тарелках были выложены вяленые рыбные чипсы, консервированн