я бы настояла на этом. В сущности, я намеревалась посылать вам их по одному. Увы, теперь это невозможно. Пожалуйста, поверьте мне: порядок имеет крайне важное значение! Иначе вы не поймете, что мучает мистера Пилигрима.
В нашей жизни бывают поворотные точки, когда мы должны принимать решения самостоятельно и хранить их в тайне. Именно в такой ситуации я сейчас оказалась. Я не имею права объяснить вам свои поступки. Быть может, со временем все раскроется само. Посмотрим.
Я уже говорила, то ли вам, то ли доктору Фуртвенглеру, что нынешнее состояние мистера Пилигрима невозможно понять одним только разумом. Умоляю вас поверить в якобы вымышленные истории моего друга — хотя бы потому, что он отчаянно нуждается в этом. Вам кажется, что мистер Пилигрим лжет, но на самом деле он изо всех сил старается сказать правду. Надеюсь, это объяснение вам поможет. Он жаждет, чтобы его освободили от «чудовищной необходимости быть собой», как он это называет. То есть от бремени индивидуальности, которое он не в силах больше нести. Боюсь, ничего более глубокого о своем друге я не могу сказать.
Во время одной из наших первых встреч я спросила, верите ли вы в Бога. Вы тогда отшутились, сказав, что не способны верить в Бога до девяти утра. Мне остается лишь предположить, что вопрос о Всемогущем беспокоит вас, поскольку вы не в состоянии объять его разумом. Тут я могу с вами согласиться, хотя мне жаль, что мы больше не касались этой темы. Вы будете говорить о Боге с мистером Пилигримом, поверьте мне. Скажите ему, что моя последняя мысль о вере была такой: в глуши я нашла алтарь с надписью: «Неведомому богу»… и принесла ему жертву.
Благодарю вас за все, что вы сделали и еще сделаете для мистера Пилигрима.
Искренне ваша Сибuл Куотермэн.
P.S. Прилагаемый чек окупит ваши расходы в первое время.
На чеке значилась очень солидная сумма, и хотя он был выписан на клинику Бюргхольцли, а не лично на имя Юнга, ему не хотелось принимать такие деньги.
Он повернулся к посыльному, который читал названия книг в библиотеке и как раз дошел до произведений Гете.
— Если вы подождете минутку, я дам вам письмо для леди Куотермэн…
Он собирался вернуть чек.
— Ее светлость велела мне не принимать ответа, — отозвался посыльный.
— Как странно!
— Она была под мухой, сэр. Она так и сказала: «Я под мухой».
— Ясно. Ладно, спасибо.
Юнг дал молодому человеку скромные чаевые за хлопоты и отпустил с миром.
На библиотечном столе остались лежать шесть пакетов с дневниками Пилигрима, все пронумерованные. Юнг разложил пакеты по порядку и посмотрел на них так, как будто это были рождественские подарки от незнакомцев: «Что там может быть?»
— По очереди, — сказал он вслух. — По порядку. Хотя… Кто узнает, если он откроет их все сразу?
Я узнаю, вот кто!
Ну конечно. То-то я думаю: куда ты подевался? Давненько я не слыхал твоих проповедей.
Это моя работа.
Свести меня с ума?
Может быть.
Юнг сложил дневники в кучку, отнес к своему столу, положил их — все, кроме пакета за номером один — в ящик, запер его и сунул ключ в карман.
А потом подошел к окну и выглянул в сад.
Первый нарцисс, который он сфотографировал, уже увял. Ночной ветер скорее всего унесет его прочь. Но кругом высыпала новая поросль, и все они вот-вот должны были раскрыться.
Юнг вернулся мыслями к письму леди Куотермэн. Какое грустное послание! И странное…
«В глуши я нашла алтарь с надписью: «Неведомому богу»… и принесла ему жертву».
Должно быть, она нездорова, решил Юнг. Он еще неделю назад отметил, какой у нее унылый вид. Подавленный… Наверное, из-за бессонницы. И встревоженный. Жаль, что он не смог прийти к ней вчера на чай. Судьба, как непредсказуемый лунатик, вмешалась в виде эксцесса с графиней Блавинской, и встреча с леди Куотермэн напрочь вылетела у него из головы.
Ладно.
Сейчас он не будет об этом думать. У него есть вино, которое надо выпить, ужин, который надо съесть, выписки Эммы о Савонароле, которые надо обсудить. А еще дети, и собаки, и что делать с садовой мебелью теперь, когда настала весна…
Утром он почитает.
Утром. Утром.
Солнце постепенно зашло за горизонт.
Книга третья
Во вторник утром, четырнадцатого мая, примерно в то время, когда Отто Мор усаживал Сибил Куотермэн на заднее сиденье серебристого «даймлера», Кесслер вкатил кресло Пилигрима в лифт на третьем этаже клиники Бюргхольцли.
Сибил взяла с согнутой руки Отто Мора кашемировый плед в синюю и фиолетовую клетку и положила себе на колени. На согнутой руке Кесслера висели две большущие простыни, в которые он должен был завернуть пациента после ванны. Конверты.
Пока Сибил сидела сзади, восхищаясь видами бесчисленных мостов, мощеных улиц и водоемов, Пилигрим застыл напротив Кесслера в напряженной позе, считая этажи, уходившие вниз. Один. Два. Три. Четыре.
Отто Мор свернул налево.
Когда они спустились в подвал, оператор — с пустыми, как обычно, глазами — открыл дверцу.
— Видите? — сказал Кесслер. — Совсем не страшно!
Сибил в «даймлере» взялась за поручень, отметив про себя, что он сделан из бордового мрамора. Ее детская серая перчатка на этом фоне казалась рукой написанной акварелью и обведенной черными стежками швов. «Я бестелесна, будто клякса на чьей-то странице, — подумала она. — Как странно: чувствовать себя такой неуязвимой и в то же время такой живой…»
Кресло Пилигрима выкатилось из клетки лифта на ковер, покрывающий мраморный пол. «Мы в мавзолее — подумал он. — Кто-то умер». Воздух был насыщен соленым паром. Пилигрим ощущал его вкус на губах.
Когда они поехали в гору, Сибил обернулась и посмотрела на Цюрихское озеро. «До чего же красиво! Деревья по берегам, распускающиеся цветы… В точности как предрекал доктор Юнг».
— Сюда, пожалуйста.
Кесслер кивнул суровой дежурной, сидевшей за столом, и протиснулся задом наперед через тяжелые стеклянные двери, ограждавшие надзирательницу от непрошеных гостей. А также беглецов. Судя по выражению лица дежурной, у тех, кто попытается бежать, было мало шансов остаться в живых.
Развернув кресло-каталку, Кесслер покатил ее вперед. Двери, двери и снова двери. Кабинки, занавеси, шезлонги — и трупы в купальных халатах… По крайней мере так они выглядели. И повсюду пар, смешанный со звуками льющейся воды.
Где-то вдали звенело меццо Блавинской:
Река широка,
Мне ее не переплыть.
И у меня нет крыльев,
Чтобы взлететь…
Сибил нагнулась вперед. На дороге стоял пес.
«Ты пришел поздороваться со мной? — подумала Сибил. — Какой-то добрый человек спустил тебя с цепи…»
— Где мы сейчас? — спросила она.
— На другом берегу озера, миледи, видна деревня Кюснахт. Скоро мы въедем в лес.
— Мы собаку не задавим?
— Ни в коем случае, мадам.
— Пожалуйста, посигнальте ей своим рожком. Похоже, она не собирается уходить.
— Уйдет, мадам. Вот увидите, — ответил Отто.
Похоже, это был сенбернар. Сибил никогда не видела таких больших собак. Пес, естественно, отошел, давая «даймлеру» дорогу. Автомобиль проехал мимо. Сибил обернулась и увидела, что собака смотрит им вслед, маша хвостом и склонив голову набок, будто принюхиваясь к тающему в воздухе запаху.
Поддавшись внезапному порыву, Сибил подняла руку, приветствуя — и прощаясь. Пес сразу же вздернул голову и залаял.
«Надо же, как здорово! И странно. Хорошо, что кто-то выпустил его — и что он встретился нам на пути».
Обернувшись снова, она увидела, что пес исчез из виду. Машина въехала в лес, где росли разные деревья — осины и тополя, тенистые сосны с ветками, похожими на канделябры и tаnnenbаum (елка. нем), словно при шедшая сюда из детства. И цветущие асфодели — невероятно, но они действительно здесь были. А соловей пел:
Построй мне лодку,
Одну на двоих.
Мы оба будем грести —
Моя любовь и я.
С какой стати ей пришло это в голову?
«Похоже, я опять задремала», — подумала она и села поудобнее, чтобы насладиться видом косых лучей и чеканных деревьев, протягивающих к дороге ветки с обеих сторон. Еле заметным движением Сибил приподняла руку, словно приветствуя их.
Река широка,
Мне ее не переплыть…
А дальше я забыла.
Она почти уже спала.
В купальне Кесслер снял с подопечного халат. Пилигрим встал и подошел к воде. Кесслер проводил его взглядом.
Исхудавшее тело походило на труп, приводимый в движение часовым механизмом. Он ступал след в след, будто в какой-то детской игре. «Мы играли в нее: так — или этак?»
Так и этак. Так и этак.
Пилигрим поднял руки.
«Он идет по канату, — решил Кесслер. — Вот в чем дело. Он идет по канату, натянутому у нас над Головами».
— Помочь вам, мистер Пилигрим?
Руки упали вниз.
Кожа у него была такая бледная — почти голубая. Перламутрового цвета. А на ребрах, натянутая на кости, так просто просвечивала. Казалось, он надел чулки, рукава и перчатки из кожи со швами из фиолетовых вен, белоснежными пальцами и пуговицами-ногтями. Тем не менее, несмотря на худобу, мускулы у Пилигрима были упругие, а ягодицы твердые.
Бабочка между лопатками распростерла крылья; раны от веревки на шее покрылись коростой, которая скоро опадет, как кокон.
— Хотите, я помогу вам, мистер Пилигрим? Боюсь, как бы вы не поскользнулись.
Пилигрим балансировал на самом краю мраморной ванны, уцепившись за него согнутыми пальцами ног.
— Чудесная горячая водичка! Вам понравится. Это очень расслабляет. Успокаивает, как теплый массаж.
Мимо прошествовала Дора под ручку с графиней Блавинской. «Та еще парочка!» — ухмыльнулся Кесслер. Из-за клубящегося пара казалось, что их ступни не касаются пола — а может, так оно и было, если учесть, как графиня парила рядом с Дорой.