Форстер поднял воротник пыльника повыше. Солнце светило прямо в глаза, и он дал себе обещание, что купит очки потемнее. «Что мы будем есть на ужин? — думал он. — И где заночуем?»
— Американец мистер Генри Aдaмc написал о Шартрском соборе, что у того бывают разные настроения. И добавил, что порой он бывает мрачным и даже суровым. — Пилигрим тихонько рассмеялся. — Интересно, какое у нашей дамы настроение сегодня? Наверное, она полна предчувствий.
Перед ними огнем горел закат, дрожа в тумане и испарениях, поднимавшихся с земли. Казалось, небо лизали пламенеющие языки.
Ужасныс пожары, — протянул Пилигрим. — Говорят, всего их было три. Один из них случился на моей памяти
«О Боже! — подумал Форстер. — Опять эти воображаемые жизни…»
Такое уже случалось прежде, в саду на улице Чейни-Уок когда, по выражению миссис Матсон, у хозяина ехала крыша. Он то бил тростью по веткам в полной уверенности, что через забор лезут сарацины, то залезал в тачку, утверждая, что это повозка, в которой его везут на гильотину, то хватал своего пса Агамемнона в охапку и умолял не выдавать его Клитемнестре. Трудные мгновения, что и говорить, но они их пережили. А теперь он собирался разрушить Шартрский собор.
Что ж…
Они украли и отдали «Мону Лизу». Тоже неплохая фантазия. Форстер даже усомнился на миг, что это не сон. Неужели они действительно ее увели?
Да. Это было на самом деле. И сейчас она где-то в Париже — скорее всего спрятана под кроватью.
А они едут в Шартр.
— Мы не станем там задерживаться, — сказал ему Пилигрим. — Зарегистрируемся в гостинице, а в четыре утра уже уедем.
Он решил остановиться в отеле «Du Реlеrin» («Пилигрим», фр.). Пока они туда доехали, настроение у Пилигрима сильно упало. Он даже забыл сказать Форстеру, что они будут жить в гостинице «Пилигрим». Там была малюсенькая столовая, и они поужинали, хотя без особого удовольствия. Рагу было мерзкое, вино еще хуже. В номер удалились в отвратительном расположении духа, одцако лишь Пилигрим позволил себе разрядиться. Он швырнул свои ботинки в стену и закатил обличительную речь против поездок в автомобиле минут этак на двадцать, после чего пошел в туалет, жалуясь на запор. В одиннадцать вечера Пилигрим улегся спать прямо в одежде и велел, чтобы его разбудили ровно в два часа ночи.
Во вторник, второго июля, в четыре часа утра, Пилигрим с Форстером вышли из вестибюля гостиницы с чемоданами в руках и направились к «рено», припаркованному на конющенном дворе.
Со времен появления автомобилей на таких дворах стоял густой запах конского навоза, смешанный с запахом масла и бензина. Кроме того, в воздухе витали ароматы сена и угля. Пилигрим остановился на минутку, с удовольствием вдыхая эту пряную смесь. Несколько часов сна вернули ему доброе расположение духа.
«Пилигримы во времени, — думал он. — Сколько же их тут перебывало за эти годы! И все они останавливались в гостинице «DuPelerin», зная, что в конце путешсствия их ждет величественный собор со шпилями, витражами и христианскими реликвиями. Семьсот лет паломничества — семьсот лет пилигримов. И я, последний пилигрим, который сотрет Шартрский собор с лица земли. Чтобы понять, чтоБог умер, нам нужны Доказательства. Habeas Corpus (Распоряжение о предоставлении арестованного о суд, лат.). Руины собора, посвященного Иисусу Христу, докажут нам, что Христа нет и что все его евангелисты были лжецами. Именно там впервые погибло искусство».
Пилигрим вспомнил историю зданий. После большого пожара 1194 года сохранились три реликвии, и в народе говорили, чтоПресвятая Дева Мария таким образом продемонстрировала любовь и уважение к набожным горожанам. Остались нетронутыми череп матери Богородицы святой Анны, витражное стекло с изображением Девы Марии, держащей на коленях младенца Христа, и загадочный покров.
Считалось, что в этот покров Дева Мария была облачена в ту ночь, когда родила Иисуса. Его подарил первому Шартрскому собору — тоже погибшему вогие — Карл Лысый, внук Карла Великого, в 876 году.
На сохранившемся витраже, как говорил Пилигрим Юнгу, остались его инициалы «С той поры, когда я играл роль Симона младшего, мастера по витражам и сына знаменитого стеклодува». Тогда он тоже был евангелистом — по стеклу. Один Бог знает, почему именно этот витраж не сгорел при пожаре, но факт оставался фактом.
Фигура Богородицы была семи футов высотой. Над ее головой парила голубка, распростершая крылья, словно предупреждая о грядущем кресте. На коленях у Девы Марии сидел младенец Иисус, поднявший правую ручонку в благословении. В левой руке он держал книгу, в которой по-латыни была написана цитата из книги пророка Исайи: «Всякий дол да наполнится», «И всякая гора и холм да понизятся» (Книга пророка Исайи, 40:4), — припомнил Пилигрим.
Что ж… Сегодня ночью Шартрский собор понизится, да еще как!
До собора доехали быстро, хотя и поплутали немного из-за отсутствия уличных фонарей. Машина то и дело сворачивала в темные переулки. Город казался во тьме то ли заброшенной деревней, то ли осажденной крепостью, в которой все горожане забаррикадировались за закрытыми ставнями.
На церковном дворе в отдельных закутках за заборами спали нищие и прокаженные. Чтобы защитить их от дождя, во дворе построили соломенные и деревянные навесы. У каждой группы отбросов общества были собственные костры, по которым они легко отличались. Костры прокаженных горели еле-еле, почти не давая тепла, поскольку им было запрещено собирать в городе хворост и угли и приходилось рассчитывать исключительно на благотворительность. А также милость Божью.
Казалось, эти нищие калеки сидят там уже десяток тысяч лет. Пилигрим был уверен, что узнал некоторые лица, освещенные тусклыми отблесками костра.
Они шептали одно и то же: «Дай нам немного хлеба, пилигрим!»
Хлеба у него не было, но Пилигрим без слов бросил им пригоршню монет.
Когда они вошли в здание, громадная дверь заскрипела и застонала, словно ее не открывали сто лет. Церковь была освещена лишь свечечками молящихся, однако света хватало, поскольку свечи стояли повсюду, во всех углах и нефах, а также у алтарей, посвященных Богородице и святой Анне.
Нефы и алтари европейских соборов обращены на восток, по направлению к Иерусалиму. Поэтому главныи портал собора всегда выходит на запад. Во время заутрени и вечерни прихожане освещены соответственно восходящим или заходящим солнцем. Хоры в основном расположены вдоль южной стены, хотя и не везде. Но в Шартре было именно так, и там, за хорами, уходило ввысь «личное окно» Пилигрима.
Первым делом он подошел к главному алтарю, встал на колени и перекрестился. Не будучи религиозным, Пилигрим тем не менее считал необходимым выказать уважение к монументальному сооружению, которое собирался разрушить.
В нем шевельнулось смутное воспоминание, больше похожее на сон, о том, как он преклонял колени здесь раньше, причем не единожды. «Когда я знал своего Бога». Это место считалось священным еще до христианской эры. Во времена друидов земля, на которой стоял ныне собор, была посвящена языческому чуду рождения ребенка девой. «Богородице Дево, радуйся, — пробормотал Пилигрим, — Благодатная Марие, Господь с Тобою…»
Потом он встал и подошел к хорам у южной стены. Вглядываясь во мглу, Пилигрим воззрился на одно из окон вверху. Notre Dame de la Bellе Verriere — Богородица на прекрасном стекле. Тьма скрывала невероятную голубизну старинного витража с рубиновыми и розовыми вкраплениями, а кроме того, окно находилось слишком высоко, так что Пилигрим не смог различить инициалы, выгравированные им на одной из синих пластин у ног Пресвятой Девы. Но он знал, что они по-прежнему там: «С. Мл.». Симон Младший.
Пилигрим повернулся к Форстеру, который ждал его с двумя канистрами бензина, стоящими рядом на полу.
— Начнем отсюда! — Пилигрим показал на деревянные хоры под Богородицей.
Взяв канистру, он аккуратно полил бензином резные скамейки и отступил назад.
— Попрощайся со всем этим и пойдем, — сказал он камердинеру, отдав ему пустые канистры и вытащив из кармана коробок спичек.
Форстер ничего не ответил. Он побледнел от страха и безнадежности. Ему казалось, что ни он, ни мистер Пилигрим не переживут этого кошмара.
— Ты готов? — спросил наконец Пилигрим.
— Да, сэр. Да, — пробормотал Форстер.
— Тогда ступай. Я пойду следом.
Форстер, не оглядываясь, зашагал к воротам. Неф внезапно показался ему бесконечно длинным, миль двадцати, не меньше, и, пока он шел к громадной двери, ему все чудилось, что он бредет по морю во время прилива.
Пилигрим залез в карман и вытащил три носовых платка. Связав их вместе, он положил жгут на пол, одним концом в лужу бензина.
А потом очень осторожно зажег две спички сразу.
Закрыл глаза, открыл их — и бросил спички на ближайший конец жгута из платков. Пламя начало подбираться к бензину. Пилигрим отвернулся и быстро пошел по церковному нефу к воротам.
В пять часов утра они уже ехали в Тур — а окна Шартрского собора, оставшегося позади, заалели от пожара.
Самый большой заголовок «Эн-це-це» за четвертое июля был посвящен сто тридцать шестой годовщине независимости Америки. Второй по величине сообщал, что император Японии находится при смерти — и действительно, три недели спустя он скончался.
Юнг, сердитый на американцев из-за их недавнего бряцания оружием недавней агрессии в Гондурасе, не стал читать передовицу. Что до японского императора, тот тоже вечно сражался, в основном с Россией, и режим его был насквозь продажным. Юнг пропустил и эту статью, обратив внимание на последнюю, оставшуюся на странице.
Загадочный пожар в Шартрском соборе во Франции.
Боже правый!
Юнг пробежал глазами коротенькую статейку: к счастью, ущерб невелик… Власти в замешательстве… Началось расследование.
Пилигрим. Это мог сделать только Пилигрим.
Сперва он украл «Ману Лизу» — наверняка он, больше некому! — а теперь поджег свой любимый собор. Он что, решил лишить Францию всех ее сокровищ? Его неабходимо остановить…