Во время своих первых боевых вылетов экипажам приходится получать самые трудные уроки, поскольку зенитная оборона везде сильна и кроме того, они все еще немного боятся летать на самолетах нового типа, особенно потому, что у них нет бортового стрелка, который подстрахует их против атак противника сзади. Во время своего первого боевого вылета ФВ-190 лейтенанта Шталера получает попадание в двигатель и немедленно идет вниз. Ему удается совершить вынужденную посадку за нашими окопами. В тот день все идет не так. Только я собираюсь взлететь вместе с лейтенантом М., который также проходит обучение на новой машине, когда большая группа Ил-2 вместе с истребительным эскортом пролетает мимо аэродрома, находясь на высоте 600 метров. Стоит холодный декабрьский день и у меня уходит некоторое время на то, чтобы разогреть двигатель так, чтобы он работал в нормальном режиме, но тем временем «иваны» конечно же, исчезают за горизонтом. Затем до меня доходит, что во время нескольких по-настоящему холодных дней механики использовали устройства для подогрева, которые позволяют нам взлетать немедленно, без предварительного прогрева двигателей. Работа этого устройства зависит от специально приготовленного топлива. Я делаю знак М. немедленно заправляться и взлетать вслед за мной. Бомбовой груз для запланированного вылета все еще находится под брюхом наших самолетов. Я не хочу снимать бомбы, поскольку нам еще предстоит завершить нашу миссию. Возможно, даже с этим грузом мы все еще сможем догнать строй «Илов». М. пилотирует медленный самолет и отстает, я постепенно приближаюсь к «Железным Густавам», которые пересекают линию фронта, когда я нахожусь от них еще на расстоянии нескольких сотен метров. Но я упрям и намерен их атаковать, пусть даже и в одиночестве. С моим ФВ-190 я не боюсь русских пилотов на их Ла-5 и Як-9. Внезапно в двигателе раздается грохот, из него хлещет масло, так что я уже ничего не вижу, масло забрызгало все стекла кабины и они теряют прозрачность. В первое мгновения я думаю, что в двигатель попал зенитный снаряд или очередь из русского истребителя, но затем я понимаю, что заклинило поршень двигателя. Двигатель плохо тянет и издает ужасный грохот, он может остановиться в любой момент. Во второе мгновение я инстинктивно опускаю нос вниз и направляюсь к нашим позициям. Сейчас я должен оказаться прямо над ними. Выброситься с парашютом невозможно, если даже не принимать во внимание малую высоту, потому что моя нога в шине. Самолет не сможет подняться выше даже на метр. Я сбрасываю фонарь, чтобы иметь возможность смотреть по сторонам и назад. Я лечу на высоте 50 метров, местность внизу непригодна для вынужденной посадки, кроме того я озабочен тем, чтобы подойти как можно ближе к аэродрому и после посадки, не теряя времени, вернуться в свою часть. Мимо меня, совсем близко проносится церковный шпиль, хорошо еще, что он не оказался точно на моем пути. Прямо впереди я вижу дорожную насыпь, пересекающую мой курс под углом, в любую секунду я могу ждать что двигатель остановится. Я могу только надеяться на то, что самолет пройдет над насыпью. Я тяну ручку на себя и жду. Удастся машине перескочить через эту насыпь или нет? Удалось! Вот я касаюсь земли. С хрустом и скрежетом самолет юзом скользит по замерзшей земле, параллельно широкой канаве, и останавливается. Меня больше всего беспокоит нога, но с ней, похоже, все в порядке. Я оглядываю тихий, мирный зимний ландшафт, только отдаленные раскаты орудий напоминают мне, что все еще идет война, хотя Рождество уже на пороге. Я отстегиваю ремни, бросаю взгляд на дымящийся двигатель и усаживаюсь на фюзеляж. По дороге идет машина с двумя солдатами. Они первым делом внимательно смотрят на меня, желаю убедиться, что я не русский, поскольку те чаще падают за нашей линии фронта, чем мы — за их. Солдаты бросают доски через канаву и несут меня к машине. Через час я уже снова на аэродроме и готовлюсь к новому вылету.
Мы расквартированы в казармах в нескольких километрах от аэродрома, в пригороде Варпалоты. На следующий день, в перерыве между вылетами, когда я лежу в постели, чтобы немного отдохнуть, я слышу рев авиационных моторов: это не немецкие самолеты. Глядя в открытое окно, я замечаю строй русских бомбардировщиков «Бостон», летящих на высоте 400 метров. Они идут прямо на нас. Вот с визгом стали падать бомбы. Я моментально оказываюсь на полу, даже со здоровой ногой я не смог бы двигаться быстрее. Тяжелая бомба взрывается в 15 метрах перед окном и на куски разносит мой БМВ. Дальман, который в этот момент входит в дверь, чтобы предупредить меня о налете, обнаруживает оконную раму у себя на шее. Он отделывается шоком, но не ранен.
В настоящее время, благодаря нашей поддержке с воздуха, в районе Балатона наступает затишье, но восточнее Советы обошли Будапешт и достигли реки Гран к северу от Дуная. К югу от Будапешта они рвутся со своего плацдарма и взаимодействуя с частями, которые движутся с юга на северо-запад, переходят в наступление. Они наступают по восточным склонам гор Визул, к северу от Штульвессенбурга, и Будапешт, таким образом, окружен. Мы совершаем боевые вылеты в этом районе и еще дальше к востоку. Мы пытаемся нанести удар по их коммуникациям в глубоком тылу в районе Хадвана, где ходят советские грузовые поезда. Во время этих стремительно разворачивающихся событий мы становимся специалистами на все руки: мы играем роль пикировщиков, штурмовых самолетов, истребителей и самолетов-разведчиков.
16. РОЖДЕСТВО, 1944
Битва за снятие осады Будапешта в самом разгаре. Мы стоим в Кемемеде в районе Папа. Мы, летный персонал, только что прибыли с аэродрома в Варпалота и прежде чем мы начали устраиваться, Фридолин вскидывает голову и спрашивает: «А знаете, ребята, что до Рождества всего два дня осталось»? Он прав, так и есть, судя по календарю. Взлет — боевой вылет — посадка — взлет — боевой вылет — посадка, мы живем в таком ритме, день за днем, — годами. Все остальное поглотил этот ритм, холод и жара, зима и лето, рабочие дни недели и выходные. Наши жизни стали несколькими идеями и фразами, которые наполняют наш мозг и никак не покидают нас, особенно сейчас, когда война стала борьбой за выживание. Один день следует за другим, сегодня — то же самое, что и вчера. «Взлет!» «Куда?» «Против кого?» «Встреча с эскортом». «Зенитный огонь». Эти слова и мысли одолевают и самого молодого пилота и командира полка. Сколько это еще будет продолжаться? Неужели вечно?
Итак, послезавтра — Рождество. Фридолин вместе с офицером штаба едет в штаб группы забрать нашу рождественскую почту. Тем временем поздравления в адрес «Бродячего цирка Иммельман» поступают почти от всех армейских частей. Мы возвращаемся из нашего последнего вылета в самый канун Рождества в пять вечера. Наше место украшено к Рождеству, выглядит веселым и праздничным, почти как дома. Поскольку у нас нет большого помещения, каждая эскадрилья празднует в самой большой комнате своего штаба. Я обхожу всех по очереди. Каждая часть празднует Рождество особым образом, отражающим вкус своего командира. Повсюду веселье. Я провожу большую часть Рождества с офицерами штаба полка. Наша комната украшена ветками омелы и падуба, повсюду горят свечи. Две большие ели и стол перед ними, уставленный подарками, напоминает нам детство. В глазах моих солдат отражаются яркие ностальгические мечты, их мысли — с женами и детьми дома, с родителями и семьями, в прошлом и будущем. Лишь наше подсознание мы видим среди зелени немецкий военный флаг. Он возвращает нас к реальности: мы празднуем Рождество на фронте. Мы поем «Тихая ночь, святая ночь» и другие немецкие песни. Хриплые солдатские голоса сплетаются в мягкое созвучие. Затем в наших сердцах происходит великое чудо: мысли о бомбах и целях, снарядах и зенитках смягчаются сверхъестественным чувством мира, безмятежного и успокаивающего мира. И мы снова думаем о возвышенных и прекрасных вещах с такой же простотой, как об орехах, пунше и конфетах. Последнее эхо любимых немецких песен умолкает. Я говорю несколько слов о нашем немецком Рождестве, я хочу чтобы мои люди видели во мне сегодня, помимо всего прочего, своего товарища, а не командира. Мы счастливо сидим вместе один или два часа, затем рождественский вечер заканчивается.
Св. Петр благосклонен к нам в первый день праздников: стоит густой туман. Из телефонных разговоров во время Рождества я знаю, что «иван» атакует и мы срочно нужны, но летать нельзя. На следующее утро я играю короткий хоккейный матч с моими людьми. Это означает, что я, натянув меховые ботинки, стою в воротах, потому что спустя пять недель после ранения я могу только кое-как ковылять. На коньках мне кататься еще нельзя. После обеда, наши хозяева, у которых мы расквартированы, приглашают меня и несколько других офицеров поохотиться. Я очень мало знаю об обычной или «садовой» охоте на земле. В нашем отряде много стрелков, но всего лишь нескольких загонщиков. Зайцы, кажется, знают, что судьба в этот раз на их стороне и оказавшись в «котле», без колебаний молниеносно проскакивают через широкие разрывы между нами. Прогулка по глубокому снегу совсем не способствует моему быстрому выздоровлению. Мой водитель, капрал Беме, стоит сбоку. Неожиданно я вижу как какой-то великолепный экземпляр покидает укрытие и бросается в нашу сторону. Приложившись к прикладу, я поворачиваюсь как прирожденный охотник, закрываю левый глаз и — бабах! — нажимаю на курок. Падает чье-то тело, но не зайца, а Беме, которого я, охваченный, как и все новички, охотничьим энтузиазмом, совершенно не заметил. Судя по всему, он все еще сомневается в моих намерениях, потому что смотрит на меня, лежа в снегу и говорит укоризненно: «Ну что же вы, господин оберст!» Он вовремя заметил что я целюсь и бросился на землю перед самым выстрелом. Дробь миновала его, но и заяц остался невредим. Я еще более напуган, чем обе мои предполагаемые жертвы. Вот уж мог быть настоящий рождественский сюрприз! Еще одно подтверждение любимой поговорки всех летчиков-пикировщиков: «Ничего само собой не получается, если не практиковаться».