Когда я приземляюсь, солдаты энергично машут руками, показывая в небо. Я гляжу вверх и через разрывы в облаках вижу американские истребители и истребители-бомбардировщики, делающие круги в небе. Они летят в 1600–1800 метрах над верхней границей тумана. Меня они вряд ли заметили, поскольку сам я их в небе не обнаружил. Быстро, как это только возможно для одноногого в гипсе, я прыжками двигаюсь туда, где стоят дети. Они все должны быть в укрытии. Я прячу детей в подвал, где их не заденет осколками, но не спасет при попадании, а эти парни наверху наверняка выберут этот дом управления полетами, поскольку он единственный на аэродроме. Я вхожу последним, чтобы успокоить детей, когда разрываются первые бомбы, одна из них близко к дому; взрыв выбивает окно и срывает крышу. Наша противовоздушная оборона слишком слаба, чтобы отогнать бомбардировщики, но достаточна, чтобы помешать атакам с малой высоты. К счастью, среди детей пострадавших нет. Мне жаль, что невинные, идеальные представления об авиации столь жестко были развеяны суровой реальностью. Дети скоро снова успокаиваются, и школьная руководительница, словно пастух овечек, гонит свое маленькое стадо к деревне. Капитан Нирманн сияет – он снимал на пленку всю атаку американских самолетов. Во время представления он находился в окопе, запечатлевая падающие бомбы с момента их сброса до удара о землю и фонтана земли, поднимаемого при взрыве. Это просто лакомый кусок для нашего опытного фотографа со Шпицбергена, где он имел возможность сделать несколько уникальных фотографий.
Свежие метеорологические доклады из района Гёрлиц – Баутцен указывают на постепенное улучшение погоды, и потому мы взлетаем. Советы миновали Гёрлиц и идут мимо Баутцена, где окружен немецкий гарнизон, в надежде пробиться к Дрездену через Бишофсверд. Против наступающих клиньев, призванных сокрушить фронт Шернера, предпринимаются постоянные контратаки. С нашей поддержкой Баутцен разблокирован; нам удается уничтожить большое число танков и грузовиков. Эти полеты потребовали от меня много сил, поскольку я, по всей видимости, потерял много крови при ранении и прежде неистощимая энергия выдохлась, дойдя в конце концов до предела. Своими успехами мы частично обязаны подразделениям штурмовиков и истребителей, которые переходят под мое командование и размещаются на нашем аэродроме и в окрестностях.
В первые две недели апреля по радио мне приходит приказ, вызывающий меня в рейхсканцелярию. Фюрер говорит мне, что я должен возглавить командование всеми подразделениями реактивных самолетов и с их помощью очистить воздушное пространство над новой армией генерала Венка, которая в настоящий момент собирается в районе Гамбурга. Первой целью этой армии будет удар из окрестностей этого города на Гарц, для того чтобы перерезать линии снабжения армий союзников, продвинувшихся на восток. Успех операции в этом критическом пункте зависит от предварительной расчистки воздушного пространства над нашими собственными линиями снабжения, в противном случае она обречена на неудачу – фюрер убежден в этом, и с ним согласен проводящий операцию генерал Венк. Я умоляю фюрера освободить меня от этого задания, поскольку уверен, что в данный момент незаменим в секторе яростно обороняющейся армии фельдмаршала Шернера. Я рекомендую выбрать для выполнения этой задачи кого-нибудь из командиров реактивной авиации, кому это ближе. Я замечаю, что мой опыт ограничен бомбардировками с пикирования и уничтожением танков и что я никогда не отдавал приказы, на выполнение которых не отправлялся бы сам. С реактивными самолетами я не способен это сделать и потому не буду чувствовать себя уверенно с командирами подразделений и экипажей. Я всегда должен быть примером своим подчиненным.
– Вам вообще не придется летать, вы займетесь организационной стороной. Если кто-либо усомнится в вашей храбрости из-за того, что вы на земле, я его повешу.
Радикальная мера, думаю я, но, возможно, фюрер только хочет развеять мои сомнения.
– Есть много людей с опытом, но одного опыта мало. Мне нужен человек с достаточной энергией, чтобы организовать и выполнить эту задачу.
В этот день не удается прийти к конечному решению. Я лечу обратно только для того, чтобы через несколько дней получить вызов от рейхсмаршала, который передает мне приказ выполнить эту задачу. К этому времени положение на фронте таково, что Германия может оказаться разорванной на две части, и выполнение операции уже вряд ли возможно. По вышеизложенным причинам я отказываюсь. Судя по тому, как рейхсмаршал воспринимает, это для него не является неожиданностью, поскольку еще со времени отказа командовать истребителями-бомбардировщиками он хорошо знает мои настроения. На этот раз, однако, я выдвигаю принципиальное возражение, что не могу взять на себя ответственность за выполнение задачи, которую считаю теперь невыполнимой. Скоро я вижу, как мрачно рейхсмаршал оценивает ситуацию. Когда мы обсуждаем положение на фронте, он бормочет про себя, склонившись над картой:
– Думаю, что нам придется поджигать этот сарай. – Он имеет в виду Каринхалле.
Он советует мне отправиться в штаб-квартиру фюрера и лично сообщить о своем отказе. Поскольку, однако, прямого приказа нет, я немедленно отправляюсь в свой полк, где меня с нетерпением ждут. Но это не последний мой полет в Берлин.
19 апреля по радио меня снова вызывают в рейхсканцелярию. Долететь в Берлин из Чехословакии к этому времени без сопровождения нелегко: во многих местах русский и американский фронты очень близки. В воздухе много самолетов, но среди них нет ни одного немецкого. Я прибываю в рейхсканцелярию, и в полдень меня пропускают в бункер фюрера. Здесь царит атмосфера спокойствия и уверенности, которые исходят главной частью от армейских офицеров, участвующих в текущих или планируемых операциях. За стенами слышны удары тонных бомб, которые «москиты» сбрасывают на центр города.
Примерно в одиннадцать часов вечера я встаю в присутствии главнокомандующего. Я предвижу цель вызова – наверняка мне снова поручат прежнюю задачу. У фюрера странное обыкновение ходить около, а не переходить непосредственно к цели разговора. И в этот вечер он начинает с получасовой лекции о решающем значении развития техники, в чем мы всегда были мировыми лидерами, и о том, что необходимо использовать это преимущество и таким образом переломить ситуацию и добиться победы. Он говорит мне, что весь мир боится немецких науки и технологии, и показывает мне некоторые доклады разведки, демонстрирующие, в какой степени союзники обворовали нас в технических достижениях и науке. Каждый раз, когда я слушаю его, поражаюсь памяти фюрера на цифры и его специальным знаниям в области техники. К этому времени я налетал в воздухе около шести тысяч часов, и со своим обширным опытом знаю о различных типах самолетов почти все, но нет ничего, о чем бы он не мог говорить с неповторимой простотой и по поводу чего не сделал бы резонные предложения о модификации. Физическое состояние фюрера уже не столь хорошее, как три-четыре месяца назад. Его глаза ярко блестят. Оберст фон Белоу сообщает мне, что последние восемь недель Гитлер практически не спал – у него было совещание за совещанием. Руки фюрера дрожат; это следствие покушения на него 20 июля. Во время долгого обсуждения в тот вечер я заметил, что фюрер несколько раз повторяет одно и то же. Раньше этого не было. Но предложения ясно сформулированы, и в них звучит непреклонная решимость.
Когда долгая вступительная часть завершена, фюрер переходит к главной теме, которую я слышу от него чересчур часто. Он вновь приводит доводы, которые слышал несколькими днями раньше, и заключает:
– Это мое личное желание, чтобы данную трудную задачу выполнили именно вы – единственный человек, который носит высшую немецкую награду за храбрость.
Я использую прежние и похожие на прежние доводы и снова отказываюсь от задачи, говоря, что положение на фронте ухудшается и только вопрос времени, чтобы Восточный и Западный фронты соединились в середине рейха. Когда это произойдет, два котла должны будут действовать самостоятельно. Для выполнения его плана подходит только северный котел, и потому необходимо сосредоточить все реактивные истребители внутри его. Оказывается, что число пригодных к использованию реактивных самолетов, включая бомбардировщики и истребители, на настоящий момент равно 180. На фронте мы давно ощущаем, что противник имеет численное преимущество примерно двадцать к одному. Учитывая, что реактивные самолеты требуют особенно длинных взлетных полос, ясно, что взлетать они могут лишь с немногих аэродромов в северном котле, о котором идет речь. Я отмечаю, что, как только мы соберем наши самолеты на этом небольшом числе аэродромов, их днем и ночью начнут бомбить вражеские бомбардировщики, и с чисто технической стороны боевая эффективность сведется к нулю через пару дней. В этом случае воздушное пространство над армией генерала Венка очистить не удастся, и катастрофа станет неизбежной, поскольку армия потеряет стратегическую мобильность. Я знаю из личной беседы с генералом Венком, что его армия рассчитывает на мои гарантии свободного от врага неба, считая это надежным фактором, – так было много раз во время наших совместных действий в России.
На этот раз я не могу взять на себя такую ответственность и твердо отказываюсь от назначения. И снова вижу, что Гитлер позволяет свободно выражать свое мнение тем, кто, как он верит, действует в интересах страны. Я вижу, что Гитлер готов пересмотреть свое мнение. С другой стороны, он не верит тем, кто берет на себя ответственность, а потом не выполняет обещанного.
Гитлер считает, что мое предсказание появления «двух котлов» неточно. Он основывает свое мнение на твердых – и, на мой взгляд, непрофессиональных – обещаниях, данных ему командующими секторами, что они не отступят на фронте, проходящем по Эльбе на западе и по Одеру на востоке, а также по Нейсе и Судетским горам. Я говорю, что верю в то, что немецкий солдат покажет особое мужество в условиях, когда война идет на немецкой земле, но, если русские соберут группировку для концентрированного удара на каком-либо ключевом участке, они проделают большую брешь и разорвут фронт. Я напоминаю о событиях на Восточном фронте в последние годы, когда русские пускали в сражение танк за танком; если три танковые дивизии не выполняли поставленную задачу, русские просто бросали десять, прорывая наш фронт за счет громадных потерь в людях и технике. Их ничто не может остановить. Вопрос состоит в том, будет ли Германия повержена на колени прежде, чем у русских иссякнут людские ресурсы. Но этого не будет, поскольку русские получают с Запада очень значительную помощь. С чисто военной точки зрения при наших отступлениях в России мы наносили противнику такие потери в людях и технике, что эти отступления можно считать победами обороны. Хоть Советы и радовались каждой своей удаче, мы знали, как обстоят дела на самом деле. Но в настоящее время подобное победное отступление бесполезно, поскольку русских отделяет от Западного фронта всего несколько километров. Великие державы понесут ответственность за то, что ослаблением Германии они придали России дополнительные силы – и, возможно, на грядущие столетия. В конце нашего разговора я сказал фюреру следующее: