– Простите, мне бы директора, – начал разговор Иван.
– Я директор.
Господи, да сколько же ей лет?
– Я летчик, из Москвы. Мы привезли важный груз, а с ним – немного продуктов. Возьмете?
– И вы еще спрашиваете? – сразу оживилась девушка. – Конечно! Несите.
– Куда?
– Я покажу. – Директриса вышла на крыльцо.
Экипаж выгрузил мешки, коробку, груз перенесли в подсобку.
Грузовик уехал.
– Что здесь?
– Картошка подмосковная, как видите – три мешка. А в ящике американская тушенка.
По щекам девушки покатились слезы.
– Даже не знаю, как вас благодарить! Мне где-нибудь надо расписаться?
– Нет, мы сами все это купили.
– Спасибо. Хотите с детьми познакомиться?
– Хотим, – Иван просто хотел удостовериться, что дети в доме есть.
Они поднялись на второй этаж.
– Мы всех детей в одну большую комнату собрали. Так теплее и проще одной «буржуйкой» натопить.
Девушка открыла дверь, ведущую в комнату, и экипаж вошел.
Это был шок.
На кроватях лежали маленькие скелеты. Головки детей были стрижены наголо, тела не просто худые – изможденные, ручки – как спички.
У Ивана ком в горле застрял. Он не ожидал, что будет настолько плохо. Но одновременно понимал, что он командир, на него подчиненные смотрят. И потому он очень быстро взял себя в руки:
– Здравствуйте, дети! – поприветствовал он малышей.
В ответ – тишина, только слабое шевеление под одеялами. Потом раздался тихий голос:
– Дядя, вы поесть принесли? Хоть кусочек хлеба?
И взгляд у ребенка такой, что Иван едва не заплакал. Он повернулся и вышел, а следом за ним – и весь экипаж. О чем можно было говорить с голодными детьми? Можно не есть день, два, неделю – они терпели недоедание год с лишним. А ведь растущие организмы требуют еды… Потому в детдоме и тишина такая, что сил бегать нет.
Иван повернулся к директрисе:
– Просьба у меня…
– Да, я вас слушаю.
– Не давайте сейчас детям много еды. Знаю, звучит кощунственно. Но если сейчас картошку сварить и накормить их, может случиться заворот кишок, и они умрут.
– Ну что вы! Мы понемногу. Суп замечательный сварим – картошечка, банка тушенки. Лука бы еще или зелени… Им витамины нужны, они ведь дистрофики все. Мы теперь с едой, недели на три растянем. Вы не думайте, нам макароны привозят, крупы – не часто, правда. Но сейчас всем трудно, особенно тем, кто на фронте.
– Вывезем понемногу всех, – постарался ободрить директрису Иван.
– Да, я слышала. То один детдом закроют, то другой, потому как детей эвакуировали. А их меньше не становится. То родителей снарядом убили, то взрослые от голода умерли. Так их всех жалко! Спасибо вам за продукты.
– Это вам спасибо за то, что держитесь, – Иван обнял девушку. Даже сквозь пальто чувствовалось, какая она худая.
Экипаж покинул детдом.
Они долго шли молча, переживая увиденное. Никто не ожидал увидеть вместо детей маленьких старичков, истощенных и с потухшими глазами.
– Эх, зря, не додумали мы! – вдруг сказал Илья.
– Ты о чем?
– Яблочек бы еще мешок купить надо было. Витамины детскому организму полезны.
– Если еще раз полетим, луку прикупим, – добавил Савелий. – От цинги хорошо, я читал.
Иван полагал после детдома в центр сходить, на Исаакиевский собор поглядеть, на Невский проспект. Не был он в Ленинграде, или, по-современному говоря – в Санкт-Петербурге – никогда, и потому хотел воспользоваться случаем. Но после посещения детдома все желание пропало, и потому, не сговариваясь, они направились к аэродрому – все были потрясены увиденным.
У аэродрома Иван предупредил:
– Для тех, кто здесь служит, увиденное нами – не новость. А на своем аэродроме молчите. Дойдут разговоры до политрука или особиста – пришьют пораженческие настроения.
– А… – попытался что-то сказать Саша, но Иван жестко перебил его:
– Отставить! Я сказал – языки проглотить!
Ужин в летной столовой был скудным. Жиденький супчик, серые, слипшиеся макароны, чай с хлебом. Но Ивану кусок в горло не лез.
После ужина занялись подготовкой самолета. Заправили, Илья проверил моторы.
Едва начало темнеть – а в Ленинграде темнеет поздно, около одиннадцати вечера, и ночь короткая – на грузовиках привезли детей, закутанных в пальто, шали, какое-то тряпье. Экипаж помог перенести детей в самолет. С детьми были женщины со скромными узлами.
– Вещи? – спросил Савелий.
– Документы на детей, вещей нет.
Как только стемнело, экипажу дали команду на взлет. Детей разместили в грузовой кабине, заполнив ее до отказа. Однако весу в них оказалось очень мало, и самолет поднялся легко.
Над Ладогой снова полетели низко.
Видимо, ориентируясь на звук моторов, немцы выпустили очередь, но трассирующие снаряды прошли мимо.
Над своей территорией Иван дал полный газ. К черту экономию топлива, детей быстрее доставить надо. Еще на подлете он сообщил по радио, чтобы к стоянке пригнали транспорт.
После посадки, уже в три часа ночи к стоянке пригнали автобусы довоенной постройки. И снова экипаж помогал перегружать бесценный груз.
Только после всего Иван направился в штаб – доложить о выполнении задания.
Комэск выслушал его, помолчал.
– В городе был?
– Пришлось, – не стал кривить душой Иван.
– Как там?
– Мы в центр не ходили, но на улицах пустынно. Голодно там, – неожиданно вырвалось у Ивана.
– Продукты брал? – понизил голос комэск.
– Брал. Картошки купили, в детдом отвезли.
Иван решил говорить правду – не преступление же он совершил. И не из закромов Родины взяли, на свои кровные купили.
– Молодец! – Майор вышел из-за стола, пожал руку Ивану.
– Это не я молодец, бортмеханик мой надоумил, – признался Иван.
– Все экипажи провизию туда возят. И молчат, как партизаны. Можно подумать, я не человек, осуждать буду. Ты знаешь, Скворцов, для меня это – как проверка экипажа. Если в Ленинград летел и продукты взял, стало быть – человек, не только о себе или службе заботится. Вроде как проверка на наличие душевных качеств.
Иван в первый раз слышал такие слова от майора. Полагал – перед ним кадровый военный, службист до мозга костей. А вот сейчас майор открылся ему с другой стороны, и это приятно удивило. Не очерствел человек душою на войне, а это не всем дано.
– Передай экипажу мою благодарность. А теперь иди, отдыхай, заслужили.
Экипаж и в самом деле устал. Две бессонные ночи и полет отобрали много сил и нервов.
Утром их никто не беспокоил. Ревели моторы, по коридору ходили люди, но экипаж отсыпался.
Днем бортмеханик проверял самолет, готовил его к полетам – ему на стоянке работы было больше всех.
Иван поглядел на небо: хмурое, вот-вот дождь пойдет. По ночам уже прохладно, чувствуется приближение зимы. В прошлом, 41-м году зима была ранней, очень снежной и морозной. Какой она будет в нынешнем году?
Полосатый «чулок» у КДП надулся ветром и лежал горизонтально.
Иван отправился к метеорологам:
– Погоды на два дня не будет! – заявила полковой специалист по погоде. – Сильный ветер, облачность, дождь.
– Порадовали, – хмыкнул Иван.
– Все ходите и ходите, как будто погода от меня зависит. Вы сегодня уже двадцатый, – в сердцах бросила женщина.
И в самом деле, зарядили дожди. Два дня экипаж просидел в комнате – кому охота мокнуть? Травили байки, каких у авиаторов всегда много – о везунчиках, об интересных и смешных случаях.
Авиаторы – так уж издавна повелось – были людьми суеверными. Они, например, никогда не говорили слова «последний», заменяя его словом «крайний», не фотографировались перед полетами, не брились, перед вылетами не подшивали свежих подворотничков.
В столовой после обеда прослушали сводку Совинформбюро. Везде, по всем фронтам велись тяжелые оборонительные бои. После таких сводок лица пилотов мрачнели.
Ивана после прослушивания иногда прямо-таки подмывало сказать, как пойдут дела на фронте дальше и когда мы войдем в Берлин. Но скажи об этом – и можно прослыть дурачком или сумасшедшим. Немцы на Волге – о каком Берлине речь? Поэтому, несмотря на то что ему хотелось парней обнадежить, он держал язык за зубами.
Воспользовавшись непредвиденной передышкой, они сходили в баню и поменяли белье. На фронте возможность помыться выпадала редко и потому была радостью, событием. На полевых аэродромах мылись в палатках, воду грели в бочках на пусковых подогревателях, похожих на большие паяльные лампы. Каждому выдавался маленький кусочек мыла. В такие дни работал парикмахер из БАО.
После помывки сидели в предбаннике. Мужики мечтали о пиве с рыбкой или раками. На войне Иван пива не видел ни разу – не до того стране было.
Наконец распогодилось, возобновились полеты, и стоянки наполовину опустели – из самолетов остались только те, экипажи которых выполняли ночные полеты в немецкий тыл. Да и экипажи уже получили задания.
Ивану предстояло лететь в Белоруссию, в леса под Могилевом. Предполагалась посадка, высадка радистов, выгрузка боеприпасов и в обратный путь – загрузка раненых. Ничего необычного, сколько уже таких полетов выполнено.
Ящики с патронами загрузили еще днем, а к вечеру, после ужина, привезли радистов. У каждого было по два увесистых «сидора»: рация, запасные батареи, оружие и боеприпасы. Парни были молодые, необстрелянные, похоже – сразу после курсов. Они нервничали, хотя и пытались это скрывать. Для них это был первый вылет, и сразу – в немецкий тыл. Тут и люди постарше да и поопытнее нервничать будут.
Уселись в самолет, получили разрешение на вылет и взлетели. Радисты сразу прилипли к окнам – но что в них увидишь? Темень, в населенных пунктах – светомаскировка.
Иван забрался повыше, на четыре тысячи метров – над облачностью шел.
В расчетное время снижаться стал, привычно заложило уши.
Весь экипаж прильнул к окнам, высматривая условные сигналы.
Пять костров, разложенных в ряд, первым увидел второй пилот. Садиться надо было справа от них, как было сообщено в радиограмме.