Кроме того, на кольцах установлен ансамбль лазерных излучателей, которые высвечивают сложно-фигурную колбасу гоночного туннеля. Но в космосе отсутствует среда, на которой лазерные лучи могли бы давать рассеяние и становиться видимыми для глаза. Поэтому и пилоты, и зрители — все мы видим гоночный туннель лишь в силу того, что его дорисовывают для нас на экранах услужливые парсеры. Но специальные приемники лазерного излучения, установленные на всех наших машинах, чувствительны к лазерным «стенам» гоночного туннеля, и если флуггер пролетает сквозь них, отклоняясь от трассы, мы получаем тревожный сигнал-предупреждение.
И хотя за лазерные стены правилами вылетать не возбраняется, именно они задают для нас «условно безопасный» маршрут. Вне этого маршрута — масса астероидов; гоночный трек специально проложен вот так, впритирку, чтобы максимально повысить требования к мастерству пилотов. Ушел с трассы — считай покойник.
Заодно маршрут забит в парсеры. На этом, увы, полезность парсеров для данного мероприятия исчерпывается. Функции автопилотирования намертво заблокированы, работают только радар и тактический экран, для удобства ориентирования.
Доблесть я ощущал просто невероятную!
Да, ваш неумелый рассказчик — мастер пилотажа. Да, «Горыныч» — могучая, верткая зверюга, казалось бы, созданная для таких приключений. Но это только на первый, очень поверхностный взгляд.
Мы оба — солдаты. Нас обоих выковали, замесили, сварили для войны, а не для короткого взрывного сверхнапряжения гонок. И я, и мой флуггер — инструменты чрезвычайно широкого профиля, из всех аспектов которого только и складывается злое слово «война».
Война — это не гонки «кто вперед». Более того, даже бой — не единственная задача на совести истребителя. «Горыныч» должен хранить жизнь и работоспособность товарища пилота и в ходе затяжного суточного перехода, и во время яростного спринта на высоте двадцать метров над поверхностью планеты.
Он должен входить и выходить из любой атмосферы, выдерживать попадание пулеметной пули и долгую бомбардировку корпускулярным потоком солнечной радиации.
Война только на один процент состоит из адреналина сражения. Все остальные проценты приходятся на рутинное занудство: марши, тактические маневры, разведку и прочие эволюции.
А зачем все это гоночной машине? Она рассчитана на час-полтора работы. Те увешанные связками двигателей монстры, что застыли сейчас у стартового кольца, ощущая локтем мою печень, даже в атмосферу планеты нырнуть не сумеют, а нырнув — не сумеют приземлиться; зачем?
Вывод простой: и меня, и «Горыныч» надо было основательно готовить к непрофильной нагрузке.
Рядом с точкой старта болтаются два парома. Они набиты публикой, падкой до живого присутствия. Видеть своими глазами и через посредство электроники — совсем не одно и то же, это вам подтвердит всякий любитель заемного адреналина. Миг, когда машины на столбах пламени проносятся прямо перед тобой, дорогого стоит.
Очень, кстати, дорогого. Места на паромах продавались за какие-то невероятные деньги и были раскуплены подчистую за два дня.
С третьего парома взлетали мы — участники. Двадцать четыре часа наши машины и мы провели на нем, чтобы, значит, никто не нахимичил с флуггерами, чтобы с гарантией!
Ну и безопасность, как же без нее? Двенадцать истребителей — по шестерке от «Синдиката» и «Тигров». На всякий случай.
С диспозицией все.
Теперь скажу о подготовке.
Готовились знатно целых семь дней. Финансовая часть отдельно, ясен пень — барыжили билетами, подманивали народ на тотализатор, но это не моя сказочка. Моя не такая нудная, поскольку пахнет не казенной типографией, но сталью напополам с октогеном.[8]
Как только я заявил через коммуникатор Сантуша, что отвергаю обвинения в предательстве и готов соответствовать по Обычаю Граждан Галактики, меня сразу послали на технический уровень, где царствовал Абдулла Али Илмаз.
Тот самый пожилой турок, обладатель винтажного протеза для гляделки, совсем как у Бо Акиры. С той лишь разницей, что самурай был похож на киборга с правой стороны, а Абдулла — с левой.
Мы с Сантушем стояли в коридоре тюремного блока. Начальник охраны только что выпустил вашего покорного слугу из мест лишения и удалился, поглядывая с гремучей смесью неприязни и любопытства.
То есть сукин сын Румянцев был ему, честному «тигру», неприятен и доверия не внушал. Зато внушал интерес, как же! Не каждый день встречаешься с ненормальным, добровольно вытащившим голову из одной петли, чтобы засунуть ее в другую!
Итак, я был условно свободен.
— Спасибо, Комачо, — сказал я, как только шаги вертухая стихли за поворотом.
— Не за что, кхм, — ответил он, кашлянув со значением. Значение читалось без дополнительных пояснений: сначала выживи, потом поблагодаришь.
— Куда теперь? Я, если честно, жрать хочу сильнее, чем жить! — Такая во мне пробудилась витальность.
Комачо поводил глазами, видно, что думал. Непривычное это дело для брата пилота, оттого и очень заметное со стороны. Ответ, однако, пришел с командных высот, более умелых в шевелении мозгами.
Зазвонил, распиликался коммуникатор. Сантуш поднес трубку к уху и тут же передал ее мне.
— Кейн, — сказала трубка. Холода в голосе хватило бы на промышленную морозильную установку. — Скажешь Сантушу, пусть проводит тебя на технический уровень. Выберешь флуггер. Абдуллу предупредил, он ждет. Отбой.
Вот так пообщались! С другой стороны, Боб не очень давно уложил меня левым хуком, с чего бы ему теперь любезничать?
— Что, отменяется пожрать? — ухмыльнулся проницательный товарищ.
— Отменяется, — вздохнул я. — Веди меня к вашему турку, будем флуггеры разглядывать. Кейн приказал.
— Дело нужное, пойдем.
И мы пошли, минуя тюремный блок, унылый, как все тюрьмы, а потом все ниже и ниже на элеваторах, прямо под землю, где хранилась техника. Техника — она ценная, в отличие от заключенных. Поэтому наземные крепости всегда имеют карцеры поближе к космосу, а ангары под землей, от космоса подальше.
В трапперском форте, как я говорил, всюду благоухали цветы во славу экологической архитектуры. Но не просто так — со смыслом. Коридор перед техническим сектором, например, был усажен андобандскими оксофлорами в трехрядной нише по обеим переборкам.
Оксофлоры источали весенние ароматы и кислород в чемпионских количествах, оправдывая свое название.
Переборочный люк был разблокирован, нас ждали. Абдулла оказался в компании донельзя мрачного Индианы Блюза, с которым ругался, мешая русские, американские и турецкие слова.
— …И что ты мне говоришь?! Мне Боб приказал, я делаю, иди на него покричи, сынок хренов!
— Абдулла, я — старшина истребителей, вся гоночная техника на моей ответственности…
— Ответственности-шматветственности! Вэй, а я тогда тут зачем?! Для мебели?! Зачем тогда мне Боб звонит и так разговаривает, будто я у него ишака украл, а?!
— Я не знаю…
— Зато я знаю! Мой ангар, флуггеры на моей шее, к вылету их мне готовить, чего ты тут выступаешь?!
Мы четверо стояли в тесном перепускном шлюзе, которым снабжаются капитальные переборки. Сейчас оба люка и сегменты мембраны-диафрагмы были раскрыты, однако обильная жестикуляция турка заполнила все пространство.
— Кхм… — Комачо откашлялся, давая понять, что и мы тут не для мебели.
— Пришли, да? — Механический глаз сфокусировался поочередно на мне и Сантуше. — Пойдем флуггер выбирать. А то молодой много говорит, злой совсем, как шайтан!
— Абдулла, — заныл «молодой шайтан», — ты меня пойми — это же легкие машины, приписаны к истребителям, я обязан утверждать выбор, с меня же спросят!
— Ничего не знаю! Обязан — утверждай! Что ты тут устроил, а?!
Два начальника увлеченно собачились — видно, что не в первый раз. Мы прошли через удивительно чистый ремонтный цех и по короткому коридорчику вышли к выгородке, где хранились гоночные флуггеры и прочая малополезная неучтенка.
— На, смотри! — Илмаз обвел хозяйство широким жестом, почесал грудь через рубашку и недовольно закончил: — Сантуш приходил, выбирал, потом Джонсон приходил, выбирал, один всю душу вытряс, второй всю душу вытряс, теперь ты! Сразу вместе трудно было прийти, да?
Да, трудно. Как будто турок не знал, что Джонсон и Комачо занимались душетрясением в то время, пока я находился в состоянии поражения всех гражданских прав! Знал, конечно, но инерция затяжной перебранки с Индианой еще не схлынула. И бес с ними обоими.
Выбор предстоял нелегкий.
Рядком построились восемь флуггеров совершенно шайтанского обличия.
«И как на этом летают?!»
Риторическая мысль.
Сантуш застолбил летуна с плоским, узким носом, малюсеньким фонарем кабины и связкой из шести двигательных гондол в корме. Короткие плоскости несли по два «горшка» одноразовых твердотопливных ускорителей. Еще пара помещалась в носу, причем их корпуса были снабжены сверхштатными дюзами сверху, снизу и спереди.
— Это для экстренного маневра в случае чего, — пояснил Комачо, как будто и так непонятно.
«Торпеда» была выкрашена в алый цвет и шикарно татуирована оскаленной тигриной пастью на обтекателе.
По снежному красавцу Дона Джонсона бегали мордатые золотые горностаи, и представлял он собой что-то немыслимое. Четыре плоскости «иксом» были усажены корпусами штурмовых ракет на консолях-манипуляторах. Флуггер сидел на единственном ускорителе, зато каком! В три четверти длины корпуса! Худой нос машины резко контрастировал с могучим крупом, где разместилось сразу восемь двигательных гондол.
Схожие устройства стояли и по соседству. Отличие лишь в том, что центропланы оставались нагими, полностью открытыми для пожеланий гражданина пилота — что хочешь, то и вешай! Количество консолей внушало ужас и уважение.
Пяти минут хватило, чтобы я понял важную вещь; нас такому не учили. И еще одну: если я хочу просто долететь до финиша, нечего и мечтать о подобном чудовище. И последнее: выучиться, привыкнуть, запомнить «экстры» и что с ними делать — я за неделю не успею. Точка.