– А ты думал, щас маленького изобидишь и с женой целоваться убежишь, как был – в белом? Размечтался, бугай тевтонский! Даст она тебе за штанишки уделанные, да не поцелуев. А звиздюлей! Как бомжик выглядишь, теплотрассовый!
– На себя посмотри пим сибирский, детского размера! Сам-то как уделался. Кто штаны тебе стирать будет? Миллионерша Катерина? Ой, сомневаюсь я! Будешь Пачкулей Пестреньким жить теперь! Я тебя каждый вечер в пыли валять буду. Чтоб ты из образа не выходил.
– Кто кого изваляет, это мне и так ясно уже. Не дано тебе счастие сие. В коленках ты пока слабоват, меня валять. А я обожаю слушать, как шкапы с разлёту рушатся. И помочь при случае.
У меня зазвонил телефон: "Кто говорит? Слон? Нет? Катьенка-Катьуша? Соскучилась, милая моя? Когда на ужин вернёмся? Ой, не скоро ещё. Пока звёзды нас отсюда не выгонят. У меня сейчас теория по матчасти будет. Но я обязательно вернусь. Как стемнеет".
Пришли Чезаре с Георгиосом, принесли из холодильника винца припасённого, слабенького, молодого. Уселись мы под навес за столик, отряхнувшись по возможности и насел я на сеньора, пора, мол, мне лекции слушать, а ему тыщи евров своих отрабатывать. Вздохнул лентяй-механик мой, но евров ему хочется и с Сашкиной помощью принялся утробу "Караванову" мне рассказывать, да показывать. Под винцо молодое. Неплохо рисует сеньор Чезаре. Я эскизы его, работу узлов поясняющие стал сразу в стопочку складывать и под себя подгребать, со своими пометками. И записывал всё за ним в толстую тетрадочку. Одно дело книжка на иностранном языке, хоть бы и с картинками. Другое – живой специалист, да при толковом, знающем тему переводчике. Сашка тоже неплохо в матчасти разбирается, но до синьора-помидора и ему далеко. Он и сам принялся записывать за Чезаре. Толковый он механик оказался, сеньор Чезаре этот. Многознающий и умелый. До тонкостей знающий, где чего и самое главное – как. Надоть по максимуму его выдоить. На той стороне самому гайки вертеть придётся. Не на кого надеяться. Кроме себя, любимого.
Так мы до звёзд самых и просидели. Первую главу разобрали до тонкостей. А когда звёзды воссияли над миром, поехали мы домой. Ужинать. Приехали. Первым делом спросили нас, зачем мы такие грязные?! И не уронили ли мы потихоньку самолёт?! Стали мы оправдываться и говорить, что расшалились. Ну, и получили за детский сад по полной программе. Вздохнула госпожа-кирия горько и печально, загнала нас в душ, лохмотья наши прихватила под мышку, и в тазике скоро и прытко простирнула да на верёвках во дворе развесила сушиться. Пока мы трудовой пот, замешанный на шалой пыли отскребали с себя. Вот такая она миллионьщица оказалась.
Помывшись, переоделись мы, поужинали без помпезности, и опять я был похищен. С целью выкупа. Выкупался я долго и усердно. Купался, и снова искупал вину безмерную. И прямо там, на пляже под оливами, на пляжном покрывале уснули мы, утомлённые и счастливые.
Следующее утро разбудило меня прохладою, вызвавшей легкий перестук зубов и щемящее чувство жалости и нежности к Кате, прижавшейся ко мне в поисках тепла и защиты. Глянул на мобилу – 05:45. Однако, который день сплю всего ничего, а высыпаюсь вполне нормально. Днём в сон не клонит. Бодренький и алертный хожу. А ведь ещё как люблю ушко придавить! Поднялся я, Катю покрывалом накрыл, чтоб не мёрзла. Поудивлялся чуду такому и за камушки убежал подальше в сторонку. И в море потом залез. Поплавал-понырял в прохладных водах, вылез к берегу и вдоль, да по мелководью кросс залепил. Бегу в брызгах по колено по песчаному дну, преодолеваю вязкое сопротивление вод, наслаждаюсь. Полкилометра проскакал, на берег вылетел и обратно в хорошем темпе. И согрелся и взопрел. Пришлось снова в море окунаться. Пот смывать.
К Кате подошёл, пригрелась она под покрывалком, сопит тихонечко. Смотрю на диво сие, мыслю. Ох, и красивая она, и чего же для, ко мне приникла? Не пойму я! А пока не пойму – не будет мне душевного равновесия. Семья у неё – нормальная семья. Сама она тоже хоть куда, как человек. Ни капризов у неё, ни выкидонов никаких козьих. И уж точно не за деньги со мной она. Но чё-то же ей от меня надо?! Воть. И живу, как к потолку подвешенный, никакой в жизни опоры. Любит она меня? Вот с какого переляку? Вот так просто? Бац, и влюбилася в меня беззаветно? Голову мне она морочит, с целью мне неизвестной! Вот шта! Бойся Виталя, данайцев! Зело горьки их дары! А ведь они тут, совсем рядом, коня-то простофилям троянским всучили. Прямые предки Катерины милой и всучали. Боисся, Виталя? Себе-то не ври! Да, есть малехо, ссу! Но нравится мне она – спасу нет. Так. По тормозам. Влюбился сам-то? Ага! О! А ей, значить, откажем в такой оказии наотрез? Ага! Красивые миллионерши с бухты-барахты в подержанных авиатехников не влюбляются. Это нарушение мировых устоев. И ниспровержение основ. Воть!
На этом месте нерадостные размышления мои прервали пришедший по следу Монморанси, затеявший вокруг меня радостные скачки, и науськавший его на это дело Сашка. Приглушил я радостные вопли отыскавших потерю корешков, взял на руки Катю спящую половчее и в кроватку её понёс. На место где взял положить. На цыпочках в дом зашли, и в комнату её мне Сашка двери отворил. И за мной затворил деликатно. Уложил я Катю в кроватку, голенькую такую, накрыл одеялком, обняла она подушку крепко и слова заговорила во сне. Имя своё я понял, а больше ничего. Слабоват я покаместь в греческом. Во сне люди не врут обычно! Надоть было классическое образование получать в пажеском корпусе, или там в гимназии какой, а я в офицеры! Вот, и майся теперь неизвестностью, балбес такой!
Дядь Дима тоже проснулся, вздохнул молча, на меня поглядев и сели мы завтракать. Сыр, яичница с беконом. Рыбка жареная, как без неё. Кофе горячего с молоком козьим попили и на аэродром ехать собрались. Дядь Дима в море, на шаланде своей моторно-парусной, как обычно с утра, на промысел нацелился, а мы на Олимбой. Только завели захапанный нами у тёти Марии "Фиатик", и тут в майке чёрной до колен, белым черепом и костями разрисованной, выскочила из дома моя загадочная коротко стриженая брунетка. Звезда души моей забубенной.
– Хальт! – кричит – Я с вами хочу! Я быстро!
Переглянулись мы с Шуриком. Он плечами пожал. И я плечами пожал. Катя и правда моментом собралась, бутербродами сумку набила, кофе в термос налила и к нам на заднее сидение уселась. Джинсы чёрные на ней, рубашка чёрная, кроссовки тоже чёрные. И бейсболка, угадай какого цвета? Саньку смех разобрал.
– Двое из ларца, одинаковы с лица!
Катя не поняла, а я Шурику кулак потихоньку в бок сунул. Я за рулём, мне его можно. Это ему меня нельзя.
– У кирии траур в разгаре, а ты шутки дурацкие шутишь!
– А у тебя что, тоже траур?
– Да! По вчерашнему ужину! Не в голубом же мне ходить! В самом-то деле! В белом-то я совсем по-идиотски смотреться буду. В коричневом, только Вовочки на праздники заявляются. Зелёное – это как в армию сходить. Меня оттуда уже выгнали. Только жёлтое не предлагай, под канарейку. Фиолетовый – просто не нравится. Оранжевый – для Незнаек. Серый – ментовский. Вот, и ношу чёрное. Нечего больше одеть!
– Ну, ты и привереда!
– Ничё ни привереда, наоборот. Скромненько и со вкусом. По гестаповски!
Когда Саня кирии разговор наш перевёл, она долго смеялась, а потом сказала, что ей чёрный цвет жутко надоел. И хочется ей надеть шелковое красное коротенькое платице и туфельки. Но, обычай не велит. До следующего февраля.
Когда приехали, вспомнили, что Чезаре позабыли, собрались за ним вернуться, а потом рукой махнули. Чезарята вчера нашли в гараже кучу велосипедов всех конструкций, по стенкам там развешенных и привели их в рабочее состояние. На велике доберётся Чезаре к вечеру. Или с дядь Димой. А пока пусть выспится всласть, да с детками своими поводится. А то вовсе воспитание наследников своих забросил. По аэродромам околачиваясь.
Катя на земле нас ожидать отказалась, и желание изъявила с нами покататься. А нам не жалко. Катайся, да не жалуйся потом. И полетели мы в зону. Саня по новой меня погнал. Площадки, крены, виражи. Но с этим мы быстренько разобрались и опять заход отрабатывать начал я. Вверх-вниз. Вниз-вверх. С таких качелей лихо быстро достанет. Оглянулся я на развороте на Катю. Нет, розовая сидит. Не зелёная нисколько. Мне улыбается, и пальчик большой оттопырила. Нравится ей кататься, значит.
Сашка зарычал на меня, опять я горизонт на развороте потерял. Поправился, развернулся на 600 метрах, и вниз. Над полосой в десяти метрах прошёлся площадочкой, и вверх! И на разворот! И левый разворот, и правый разворот, а потом наоборот. Весело, спасу нет!
Неделю почти мы этим занимались. И Катя с нами постоянно. Корнелия на пляже предпочитала моржевать. Или Марии по дому помогала. Детишки дружков-подружек нашли в деревне неподалёку, и с ними отжигали. Чезаре спал до обеда, потом на Олимбое спал, или с Георгиосом винишком баловался, пока мы над ними жужжали. Потом машину обихаживал, давая мне наглядные уроки. Потом теорию читал. А потом он звезды зажигал, давая понять, что спать пора.
А Катя ночевать ко мне пришла. Через окошко, правда. Неофициально. Но, вроде, насовсем.
Хиос. 16.07.2005 г.
В субботу с утра мы принялись по лётному полю колесить на ероплане. Саня решил, что пора мне к габаритам привыкать, размах крылышек прочувствовать. Полтора часа мы передом катались и разворачивались. И на месте, зажимая тормозом одно колесо, и по кругу на конце полосы, не выезжая за пределы. Пыли подняли винтом – до небес. Потом Саня достигнутым мною мастерством вождения удовлетворился, перекинул винт на реверс и заставил меня задним ходом ездить. Снова мне забота. Но трудом, потом и ойёёями наловчился постепенно. А когда наловчился, майку снял, и в салоне сушиться повесил. Потом мы решили в Хиос слетать на заправку. И Сашке показалось, что я вполне готов самостоятельно взлететь. Не показалось ему. Взлетел я без замечаний, по полосе не рыскал, ровненько поднял птичку на крылышки, штурвалом угол набора придавил до десяти градусов, не давая ей нос задирать, закрылки вовремя спрятал и опять триммером, на вариометр глядя, пять метров в секунду скорость подъема вывел. Сашка меня похвалил, и рулить до самого Хиоса не мешал. Подлетел я к глиссаде хиосской, снижаться начал на 01 полосу, и вот тут случилось то, чего мы с С