События между тем имели развитие. Он же, мираж этот, он же не просто так материализовался. Он же палкою своей замахал, этот «злой повелитель мигалки». Водила мягко притормозил, но, ввиду «ксюхи» объезжать галлюцинацию не решился, а остановил свой драндулет в непосредственной близости и вышел на дорогу. Галлюцинация оказалась говорящей, и тыкая то палкою, то непосредственно толстым коротким пальцем в разные части нашего экипажа принялась втирать погонщику повозки что-то за шумом прибоя неразличимое. Но вид при этом имела агрессивно-пренебрежительный и конкретно наглый. Сидели мы в ожидании логичной развязки сцены и прикидывали, во сколько денежных единиц спектакль сей нам обойдется. То есть сколько накинет автовладелец платы в погашение дорожного грабежа.
Между тем заглушенный движок дал тутошней звезде «по имени Солнце» шанс. И солнышко моментально прогрело салон до температур организмами нашими непереносимых. Нет мотора – нет кондера. Пришлось лезть наружу. На ветерок. Мне (мальчикам) налево, Катерине (девочкам) направо. Когда же явил я из-за автомобильной дверцы тело свое на обозрение представителю местных властей, прекратил оный представитель загибать поочередно сардельки свои к ладони коими и калькулировал прегрешения бедняги-таксиста и повел себя куда как более странно. Неадекватно он себя повел. Переменился милицейский работник весь в лице своем. Изменивши вдруг и сразу его алый цвет на грязно-серый. Не выпустивши скипетр полосатый из ладони принялся безуспешно стараться ухватить «ксюху». Попятился он при этом ракообразно пригнувшись и весьма шустро за «Лендровер» свой, имея целью укрыться от глаз моих за капотом его, увенчанным запасным колесом. И глаз с меня не сводил при этом. Точнее с левой ладони моей. В коей… вот незадача… по-прежнему пребывал двадцать шестой глокчик! Коим я и поигрывал машинально, перекидывая его с тыльной стороны ладони на внутреннюю. И наоборот.
Укрывшись за капотом, продавец полосатых палок и мастер машинного доения не угомонился. В переговоры однако не вступил. Стрельбы однако не открыл. А как-то вскрикнул отчаянно и громко, заглушив даже прибой. Затем раздался стук камней, затем совершенно уже трагический вопль, ни капли не похожий на грозное: «Стой! Бросай оружие! Буду стрельять!» Только лишь совсем безнадежное «аааааа» стремительно удалялось от нас. Кинулись мы все к обрыву и увидеть успели, как под грязно-белой пеной прибоя навек исчезли слегка запыленные берцы. И пучина сия поглотила его навек… Цитата.
Столь внезапная и трагическая гибель придорожного жулика на боевом посту совершенно выбила из колеи нашего «Шумахера». Неприязненно на меня уставившись он заорал:
– Ты! Ты чего, коз…
Тут, зацепив взглядом все еще пребывавший в моей руке пистолетик, резко сбавил обороты и, не произнеся вслух положенных в мой адрес оскорблений, тоном совершенно убитым, закончил:
– Хана нам. Менты своего не простят. Уроют всех. А все ты виноват! Размахался тут волыной своей, ковбой недодолбанный! Теперь из Москвы дергать придется, пока не прознали про эту херню.
– Окстись папаша! Я-то тут при чем? Я ему доктор, что он от одного вида игрушки этой в панику впал? Я виноват, что у вас тут менты такие нежные душою? Он, между прочим, сам с обрыва спрыгнул!
– Ага! Ты им докажешь! Они те махом разъяснят кто тут причем, а кто ни причем. Будут они тя слушать! Будут те игрушки! Ты чо, как седни родился? Совсем дурак, что ли?
– Еще раз. Для тех, кто в танке. Мы-то тут с какого боку? Мы его пальцем не трогали. Ну выловят его. Никаких на нем телесных повреждений…
– Да хрен там выловят! Съели его уже! Или доедают…
– Тем более! Да хер с ним, с придурком! Тоже мне, невосполнимая утрата в рядах прогрессивного человечества. Короче – мы едем себе, едем. Вдруг видим – стоит у дороги «Ленд». А вокруг тишина! И нет никого … Мы и проследовали себе дальше. Не останавливаясь. Вот в порт приедем, ментярам местным скажем, дескать брошенная машина тут торчит. Нехай сами едут и расследуют. Хрен кого найдут и хрен чего докажут. Видели мы машину? Видели. Никакого криминала в том нет. А больше мы ничего и не видели! Усек, папаша?
– Усек-то усек, да как бы чего не вышло…
– Да, хорош, волну-то гнать. Поехали уже. Нанялся, вези.
Происшедшее на наших глазах чрезвычайное происшествие на Катю впечатление произвело самое гнетущее. Приобъятые мною плечи ее подрагивали под ладонью, и вид у Кати сделался совсем печальный. Попробовал я успокоить любимую, как сумел:
– Кать, плюнь ты на этого… Было б за кого переживать. Это в Греции твоей персонажи такие в диковину. А я на них дома вволю насмотрелся. Это же бандит дорожный! Натуральный! По доброму за него следовало бы с Ордена тыщу экю затребовать. Согласно орденским же правилам. Ничем его внутренний мир от дорожных пиратов не отличается. Такая же паскуда. Только при форме.
– Вот эт точно, – включился в разговор водила. – Самый бандюга и есть. И вся их гаишная порода такая. Хотя встречаются среди них и приличные люди. Но редко. Крайне редко! Этот меня на полсотни раскрутить хотел. Резина, дескать, лысая, фара треснутая… Да я за день столько не зарабатываю. Одно слово – козел! Кстати, меня Егором зовут… – представился он между делом – Вы, женщина, по нем не убивайтесь. Дрянь – человек.
– Виталий. Ты его знаешь?
– Да он недавно тут засветился. С полмесяца, или около того. Так то он вроде как в ОМОНе состоит. Но иной раз напялит портки гаишные и на дорогу вылазит. Придирается, если кто один едет. Бумагу грозит отписать, транспортное средство арестовать, как аварийное и автоматом при этом в бок тычет. Сказано – козел.
– Вот, Кать. Такая, понимаешь, эпитафия…
По приезду в аэропорт довели мы с Егором дежурному о виденном нами брошенном на дороге «Лендровере». Особого интереса наше сообщение у дежурного ОМОНа не вызвало. Подошедший напарник задумчиво этак припомнил, что такой пепелац похоже был у новенького, как же его… ага, Носокудрина…
– Съездим, что ли, посмотрим? – лениво предложил дежурный. – А то вдруг мало ли чего? В нашей зоне ответственности.
– Да жарко!
– Ничто! Не шоколадный, авось не растаешь! – завершил старший патруля препирательства. – Ты, мужик, с нами поедешь. Покажешь там, где вы кого видели.
– А эти? – С сомнением кивнул в нашу сторону напарник.
– А ты не признал? Это женишок вчерашний. Который ночью полгорода споил в сопли. Которому Коршун наш чуть новобрачную не переехал.
– Знамо дело. А нечего по проезжей части невест таскать. Сам виноват. Их тоже пристегнем?
– Да на кой они? Нет у них ничего.
У нас с Катей кроме наряда ее свадебного в пакете розовевшего, да туфелек торчавших каблучками из карманов моего свадебного костюма и не было ничего.
– Щас у диспетчера узнаю будет-нет прилет, и поедем. Осмотрим… А вы улетать уже собираетесь?
– Ну да. В Береговой хотим слетать.
– Счастливого полета, новобрачные. Всех благ!
Дежурный ушел к диспетчеру, а мы с Катей простившись с водителем Егором и расплатившись с ним пластиковой пятеркой экю направились на летное поле. На другом краю стоянки одиноко притулился местный, окрашенный в цвета полярной авиации, АН-2. Кроме рыжей аннушки и нашего лайнера других бортов в Москве не наблюдалось. Мухосранск какой-то. Отнюдь не Шереметьево-2.
«Караван» стоял в центре перрона и в недвижной тишине весьма ритмично помахивал крылышками. К нему доверчиво притулился синенький трехдверный RAV4, запаркованный под приобнявшим его правым крылом. «Жестокость российских законов, как известно, смягчается необязательностью их исполнения…». Сколь сурова была встреча. Какое нежное, умилительное прощание. Всем все можно… Надо тебе на летное поле, человек хороший? Заезжай!.. Раз пистолет тебе не положен…
Переглянулись мы с Катериной, улыбнулись друг другу понимающе. Катерина хихикнула в кулачок, блюдя свой стиль, и пошли мы обратно, изыскивать себе пропитание.
– Стой! Кто бежит?! Кусать буду! Вы это куда снова без меня?! Вы, поди, жрать собрались! А я? Где совесть ваша? Я тоже жрать хочу!
На трех ногах к нам совсем низенько, подобно крокодилам, летел Морс осклабившись в радостной улыбке и на лету телепатировал. Четвертая, аккуратно перемотанная бинтом, сиротливо прижалась к пузу. Прискакав, животина кокетливо завалилась на спину, подставив пузичко под обязательную ласку.
– Привет, мой лохматый друг! Ты это где лапу покалечил?
– Да так. Ерунда. Царапина. Гришка уже вылечил все. Пришлось показать тут парочке местных, где в Греции раки зимуют. Теперь тут я король.
Монморанси хищно улыбнулся и слегка рыкнул в сторону ангара, из-за которого пугливо выглядывали две солидных лохматых морды, мгновенно, при виде королевской улыбки, исчезнувших.
– То-то! А то моду взяли! Лапы мне кусать! Ну давайте уже, пойдемте уже жрать, пожалуйста! А?
– Ну, пошли, молодой военный! Яичницу с колбасой будешь?
– Ага!
Пес, весело размахивая хвостиком, помчался на трех вперед занимать очередь. Мы же с супругой моей Катериною проследовали взявшись под руку и с должной степенностью. На удивление Морса из кафетерия не погнали. Валялся он опять на спине, и гладили его по брюху. Гладили его самолично госпожа милиционерка-регистраторша, а у стойки умиленно улыбалась дама постарше, но явно милиционеркина мамаша. Уж больно поразительное сходство наблюдалось. Безо всякого вооружения глаз.
– Дывиться, мамо, який пустобрих гарный! Як дзвиночок. А якый ласкавый! Давайтэ, мамо, ковбасы йому дамо!
– И нам, пожалуйста – не преминул я встрясть в их интим. – С глазуньей пожалуйста! Из двух – даме и по четыре на чоловика. С ковбасою вкупе разумеется! И кофе. Но уже на двоих. Будь ласка, пани господиня!
Разулыбавшись как здешнее солнышко, хозяйка заведения бодро исчезла на кухоньке и застучала по яйцам. Через минуту нас настиг волшебный, чарующий аромат правильной яишни. Морс пустил слюну, я сглотнул деликатно. Катя носиком, как стрелкой компаса, нацелилась на источник божественного аромата.