х друзей человека. Ибо стоит только попытаться оторвать седалище от планеты, как показное это дружелюбие моментально сменяется утробно-суровым таким рычанием и приходит понимание всей тщетности устремлений антропоида быть царем природы…
Сидел я долго. Вечность уже сидел я в раздумьях мрачных о непостижимости вселенной слабым человеческим разумом. Но рано или поздно всему приходит конец. На пороге явился Хозяин, влекущий в паре с Гриней, носилки с первым из. Я моментально был брошен на произвол судьбы, чем и воспользовался, стремительно покинув нагретое место, сделавшееся для меня юдолью скорби. Птичкой шизокрылой в ероплан вспорхнул.
Хозяин угрюмо обматерил моих угнетательниц, раболепно кинувшихся ему в ноги, и легким пинком освободив себе путь к самолету, подошел к люку. Выглядел мужик скверно. Бледный, всклокоченный какой-то. Шерстью зарос по самые ноздри. Вся башка всклокоченная с бородой вкупе сединой густо пронизаны. На вид нескладный какой-то. Телом жилистый, узловатый. Как буратин на гвоздиках сколоченный. Ладони черные, в жилах, перетружденные. И без рукопожатий видно, что силы в тех грабках количество немереное. Гайки, поди, без ключей отвинчивает клешнями своими. Вот трясутся только они у него как с недельного бодуна…
Добыл он в кармане трубку, кисет достал, трубку в него сунул, табаком на ощупь снарядил, и прикуривать принялся. Спички ломает подряд, матерится вполголоса, а прикурить не получается у него. Невмочь ему.
– Дай сюда.
Отнял я трубу, спички отнял. Раскурил ему и вернул. Заодно сам никотинчику хапнул. Так у меня в голове заштормило, дымком синим мозги затуманив, чуть из люка не сверзился.
– Как чо вышло-то?
– Дак, так и вышло. Засранцы мои на охоту подались. Да вишь ты как нарвались-от. Старший со штуцером, как всегда… он у меня добытчик. Промысловик. Четвертый год как сам промышляет. И мелкие, Далька с Петрухой на подстраховке у него с калашами… Прикрывают… доприкрывались, матьиху…
– Обычно у нас как устроено. Один из штуцера издаля шмальнет пару-тройку антилопок или там рогача коли под выстрел встанет. А другие от всякого случая с калашами наготове берегутся. Ну а как добудут мясо, так лебедушкой в УАЗ бортовой затрелюют, и бегом домой на разделку марш-марш. Демидовск жрать любит. Моя-то на колбасу да на копченость всякую перекрутит скотинку, вот нам и денежка. В этот раз по иному вышло. Стрелили сдуру свина, давно те сюда не забредали, а те озлились, да навалились в тридесять голов. Каки уж тут автоматы. Смели, как пудру сдули. Одно хоть успели мне в рацию крикнуть. А полверсты тут, рядом, я в бурбухайку, да туда. ПКСом кого покрошил, кого погнал. Успел ребятушек выхватить, да домой немешкая. Зойка моя их давай пеленать, а я мейдейкать… а тут и ты, аки ангел с небес… Дай тебе Боже…
– Да ладно тебе. Ты б уж, конечно, мимо проехал… Лишь бы не поздно…
– Да, уж… и, главно дело, уж стопиццот раз промышляли и со мной и без меня и завсегда все чинно бывало. Хоть со свиняками, хоть с рогачами, да хоть бы и с гиеной. Та правда все больше парами, в стаи не сбивается. Свинорылы, те как раз стаей ходют. Чтоб им ни дна, ни покрышки, блядям окаянным. А тут как с цепи соскочили, всем гамузом накинулись. Раньше как, шагов за пятьсот стрельнешь из штучки и порядок. И тишь да благодать. Встрепенутся оставшиеся, отбегуть полверсты, и траву щипать или там корешки какие роют. А тут как с цепи… Как с цепи!
Мужик снова полез за кисетом и нырнул в него трубкой. В этот раз прикурил сам и мне предложил. Я отказался. Чтоб отвлечь его от раздумий горьких, которые у него по кругу бесполезно бродили, решил я в сторону мысли повернуть.
– Слышь, брателло, а что ты все штуцер да штуцер? Это ж нарезняк, их уж полста лет не выделывают. Или ты двудулку так для солидности нарек?
– Не. Штуцер он штуцер и есть. Нарезной двенадцатый калибр. Нитроэкспресс называется. Как батя мне заповедал, я патроны ему Соколом-бездымкой заряжаю по весу строго-настрого, ну и пули, само собой, лью. Как положено. Ну и валю, невзирая на масцу живого весу. Чисто слонобой и есть. Рогача на жопу садит, тока в путь.
– От бати тебе, выходит, карамультук этот достался? – поддержал я беседу.
Хуторянин усмехнулся в бороду, помолчал. Зобнул трубочку. Снова ухмыльнулся. Помолчал.
– Это, брат, историческая реликвия выходит. Ну, ты, в школе поди учился, раз летчик, по истории, поди-тко слышал, как в пятом году бунтовали при Николашке? Дак вот, прадед мой в молодых годах тогда пребывал, и принял в том бунте активное и как теперь говорят, непосредственное участие. Когда усадьбу помещика тамошнего жгли, углядел он штуцер этот да и спер под шумок. К охоте склонность имел как все в роду у нас. Да так ловко, что и прижилась штучка у нас навеки. От прадеда к деду, от деда к отцу, от отца стал быть ко мне… от меня старшему должна…
Он вдруг тяжело сглотнул, плечи затряслись.
– Да ты рассказывай. Все уладится. Катя моя не просто погулять вышла. Специалистка она. Операционная медсестра. Людей резать-зашивать не впервой ей. Научена. Обойдется все коли, бог даст. Ты рогом-то в горе не упирайся, оно и промахнет мимо. Не накликай. Дальше рассказывай.
– А че тут рассказывать? Уж все и рассказал. Дед, как пороха бездымные пошли заряд потихоньку стал подбирать, помалу досыпая. Как бой стал добрый, так и снаряжаем до сель. Я из-за штуцера этого, смешно сказать, и сюда угодил. Как неисправимый браконьер. Эти мордатые себе и заповедники и заказники и ружжа миллионные, а как простой человек стрелит себе кабанчика семью кормить, так он сразу и браконьер. Судить яго ябать! Прадед стрелял, и до него стреляли, и дед и отец и я стрелял, стреляю и стрелять буду. И детки и внучики атож! Накося – выкуси! В общем, окрысились на меня егеря с ментами, штучку отнять нетерпелось им, да хрен там! Да только стренулся мне случаем человек, храни его Христос, да и сосватал на переезд. Десятый год уж тут кукуем да никак ищщо не нарадуемся. Хрен им теперь всем в грызло, да с корнишонами, а не штучка моя. Обрыбитесь. А то в суд, да кохискакция, а вот хуй имя в помаде. По-моему вышло!
Эк его разобрало, раскраснелся потомственный браконьер, ожил, сердешный. Ну и слава аллаху. А то видом вышел, краше в гроб кладут. Того гляди, к нему старик Кондратий постучится. Собрался я и дальше психотерапевтический сеанс продолжить, но выглянула Катенька моя и позвала мужика выгрузить потерпевших.
Минут через пяток на носилках самоделках подали первого.
Принял я у них тело с подобием египетской мумии и бережно в салон втянул. Мальчик? Девочка? По носу не определишь… остальное под бинтами. Нет, все ж девочка… Или таки мальчик? Бедолажка… Гриня поднялся на борт, молча помог разместить страждущее тело и, прихватив самодельные носилки, убежал за следующим. Зацепил я капельницу за одежный крючок, поправил малышке голову и принял следующего. Разместив того у другого борта, повторил процедуру. Третьего уложили посерединке.
Пока я запускал турбину Катя, что-то говорила часто кивавшему головой понурому папаше-фермеру. Потом решительно махнула рукой и пошла правой пилотской двери. Усевшись в головах на корточки включила компрессор, туго накачала матрас, принялась считать пульсы. Гриша забрался на правую чашку, доложился, что люки задраены и что экипаж к полету готов. Тянуть я не стал, вырулил на полосу и с божьей помощью, помолясь за здравие, принялся делать свое пилотское дело. Солнышко практически нырнуло за горизонт, термические потоки ощутимо ослабли и на тысяче уже практически не чувствовались.
Доложил в Демидовск ситуацию, выставил винтомоторной группе требуемые параметры и попилил, стараясь не растрясти раненых, в столицу армейского протектората. Изъяв из бардачка сборник местного Джеппесена, нашел лист с аэродромом RADM и вынул его из зажима. Пристегнул клипсом к штурвалу, рассмотрел внимательно и вдумчиво, разъяснил для себя порядок маневров, выставил частоту на первой навигационной рации 114.65 мГц, на которой работал Демидовский VOR, и вращением пимпочки курсоуказателя HIS добился, чтобы стрелка RMI повернулась точно вверх. Все, теперь курс наш лежит строго на маяк.
Внизу неторопливо перемещались темные уже холмы, речки, лесные колки, иногда попадались огоньки редких человеческих поселений… а ведь места эти считаются тут плотно заселенными… и тут торкнуло меня – электрическая сила! Ведь это не Кубань какая подо мною! Не Запсибравнина! Не Бодайбо и Камчатка. И не пампасы южноамериканские какие даже! Другая планета подо мною! Вот это я отмочил номер. Вот это авантюрку я отмочил. Окуеть! Ну, нихрена себе, выкинул я коленце! Покоритель иных миров, мля! Космонавт-перемещенец! Витамин, ты сошел с ума. Ты уму не постижимо, что утворил. Ты из унылого дележа скромненьких ништячков соскочил в Новый Мир! Огроменный! Неисследованный! Неизученный! Из семи миллиардов толкающихся локтями долбобесов, грызущихся насмерть на 733 раза залитых кровищей клочках деградирующей суши из-за кизяков мамонта, ты свалил в … Клондайк… Эльдорадо… долина Сакраменто… Витамин, хочешь Солнечную долину? На! Или Лунную? На! Может лучше долину Гейзеров? Забирай! Нет, мне три в одном пожалуйста, заверните. Найди и пользуйся! Витамин, хочешь… да че хочешь! Большой красивый остров в теплом океане? На! Только руки и голова! Твори, выдумывай, пробуй! Паши и пой! Помилуй мя грешнаго… Голова кружится от того что я учудить изволил. Сучий потрох! Вот это да!
Однако пора вниз. «С покоренных вершин. Что же делать, и боги спускались на землю»…
Повернулся к любимой:
– Как они, Катенька?
– Плохо. Кровопотеря, критичные повреждения… срочно на стол их надо.
– Как вышло-то?
– На охоту пошли. Как обычно. Как каждый день до этого. Нарвались на стаю свиногрызов. Два АК-47 и штуцер охотничий… хорошо успели с отцом связаться. Тот подскочил, из пулемета стаю покрошил и с нами связался. Как раз мы прилетели. Еще бы полчаса, и всё…
– Довезем?
– Должны довезти.
– Немного совсем осталось потерпеть. Снижаюсь уже…