С этой ночи началось мое почти круглосуточное пребывание возле больничной койки. Фру Юнсон, золотое сердце, взяла под свою опеку детей. Возможно, я была не права, но я не позволяла им навещать отца. Я не хотела, чтобы он запечатлелся в их памяти таким — несчастным, разбитым, беспомощным, опутанным проводами и трубками, с распахнутым беззубым ртом и остановившимся бессмысленным взглядом. Как же это нечестно, неправильно — превратить такого великолепного мужчину в жалкую, убогую развалину. Судьбе недостает элементарного хорошего вкуса…
Врачи упоминали закупорку какой-то артерии и произносили многие умные слова, из которых мне удалось уловить лишь «медикаментозная интоксикация» и «цианоз», попеременно взвешивали предпочтительность то активного вмешательства, то терпеливого ожидания естественной очистки организма от переполнивших его ядов, уповали на вероятное самовосстановление жизненно важных систем и улучшение состояния, но это улучшение если и происходило, то очень медленно и вяло.
Смешно было бы отрицать мою вину. Я обязана была хоть что-то заметить, обратить внимание на все эти странности, начиная с необъяснимого эпизода на катке, когда болезненно честный и принципиальный Мартин так легко и небрежно простил своему бывшему приятелю, бесстыжему Стольсиусу, оказавшемуся гадким, недостойным мошенником, все его возмутительные подлости (так и оставшиеся, кстати, мне неведомыми). А чего стоит неуемная нежная опека юной леди, малышки Линды, да в общем-то и вся неожиданная дружба с Юнсонами? Разве это нормально? А внезапные приступы обидчивости и раздражительности? И многое другое. А я не желала вникать, небрежно отмахивалась, взирала свысока и издалека, на все смотрела сквозь пальцы. Приписывала внезапную забывчивость и слезливость возрасту и старалась не видеть тревожных знаков. Обижалась на его скупость и невнимание к моей особе. Иронизировала над примитивностью высказываний.
Есть о чем призадуматься…
Вскоре к моим бдениям присоединилась фру Брандберг, прикатила откуда-то высокое инвалидное кресло, величественно взгромоздилась на него и замерла вместе со своей великолепной прической, упершись недвижным взглядом не то в Мартина, не то в какую-то таинственную точку в пространстве. Годы идут, а прическа не меняется. Поначалу я думала, что ее присутствие позволит мне время от времени отлучаться домой, хоть немного приглядывать за детьми и за хозяйством, но вскоре убедилась, что это была напрасная надежда. Она регулярно, будто на службу, являлась утром и сидела до вечера, но совершенно отрешенная от всего окружающего, погруженная в какие-то свои замкнутые сферы, застывала безмолвно с остановившимся взглядом и приоткрытым ртом и составляла вполне достойную пару для Мартина в его нынешнем положении, только что не хрипела при дыхании. Медперсонал не обращал на нее никакого внимания.
Каждый день после обеда, примерно в одно и то же время, возникал Эндрю, беседовал с врачами — подробно и дотошно выспрашивал о результатах анализов и обследований, но, получив все необходимые разъяснения, тут же удалялся, не считая нужным задержаться возле отца.
Однажды появилась и Агнес, обвела палату брезгливым взглядом и без всякого стеснения кивнула в сторону фру Брандберг:
— А она что тут делает? Отдыхает от домашних неприятностей?
Я промолчала.
— Так что ты собираешься предпринять? — поинтересовалась моя невестушка.
— В каком смысле — предпринять?
— То есть как — в каком? — хмыкнула она. — Надеюсь, тебе известно, что к первому января вам предстоит освободить квартиру.
— Освободить квартиру? Зачем? С какой стати?..
— Замечательно! — возликовала она. — Ты что, действительно ничего не знаешь? Не знаешь, что квартира заложена и перезаложена? Неужели он посмел не поставить тебя в известность?!
Из ее рассказа складывалась следующая картина: год назад господин Стольсиус, на правах давнего приятеля, втянул Мартина в какую-то авантюру, соблазнив перспективой крупной и верной прибыли. Деньги на первоначальные затраты были добыты в банке под залог нашей квартиры. Разумеется, и это предприятие окончилось точно так же, как все предыдущие затеи моего дорогого мужа, — полным крахом и великим пожаром. Сославшись на разные неучтенные неблагоприятные обстоятельства, Стольсиус категорически отказался возместить свою часть убытков, поэтому Мартину не оставалось ничего иного, как взять еще одну банковскую ссуду — под гораздо более убийственные проценты. Расчет его был верен: он приобрел биржевые акции, в тот период стремительно возраставшие в цене. Через два-три месяца стоимость их должна была составить такую значительную сумму, что этих денег хватило бы и на выкуп квартиры, и на погашение долга. Разумеется, не прошло и трех дней, как биржа упала, рухнула, разразились кризис, глад, мор и всемирный потоп, и акции утратили более половины своей стоимости. Чтобы хоть как-то еще продержаться на плаву, Мартин перезаложил квартиру на совершенно уже безумных условиях. Теперь же, когда все опции оказались вычерпаны до дна, а сам удачливый предприниматель благополучно переместился под больничные своды, мне надлежало в месячный срок освободить помещение да еще остаться с солидным долгом на шее. Поведение Мартина Агнес не удивляло, она, оказывается, давно его раскусила, удивляло ее только одно: как я могла целый год ничего не замечать и ни о чем не догадываться?
Что ж, подумала я, это еще раз доказывает, что мы оказались великолепной парой: муж, готовый без оглядки ринуться в любую западню, любую медвежью яму, и безгранично доверяющая ему, во всем на него полагающаяся жена, беспечно и легкомысленно плывущая по житейскому морю вместе с четырьмя детьми. Ведущая душеспасительные беседы с такой же не от мира сего приятельницей — беспомощной и бессильной опекуншей всех страждущих российских борцов за справедливость; зачитывающаяся в городской библиотеке записками заокеанского сумасшедшего — американского друга Пятиведерникова, — посещающая, то во сне, то наяву, отделения Красного Креста и бегающая на свидания с представителями советских разведывательных органов. Что и говорить — достойны друг друга… Браки совершаются на небесах. Юханна такого не допустила бы. Впрочем, нельзя ручаться — великий пожар состоялся при ней.
«Но посуди, милая, что, например, было вчера со мною: отправив тебе письма с просьбою выслать деньги, я пошел в игорную залу. Веришь ли: я проиграл вчера все, все до последней копейки!»
Как не поверить? Даже и удивляться нечему — небось не в первый раз проигрался вот так дотла. И уж конечно, не в последний. Великий человек, потому и проигрыши случаются великие. Счастье, что было к кому воззвать о спасении. А главное, кого обвинить в прискорбном происшествии.
«Ах, какие подлые эти немцы!»
Трогательно звучит. В мировом масштабе — гигант мысли, гений, властитель дум, а в личном, семейном — несмышленое дитя. Между прочим, сие обстоятельство, сей странный парадокс, и в нас вселяет какую-никакую надежду. Может, и над нами сжалится судьба, учтет нашу наивность и плачевную беспомощность, подыщет и для нас снисходительного утешителя.
Федор Михайлович, если уж вы втиснули нас, горемычных, в этот сюжет, так, может, не откажете и выход подсказать? Мы люди маленькие, не по силам нам сопротивляться текстуальным стихиям, не умеем переписать рукопись в свою пользу.
«Пришли же мне немедленно, сейчас как получишь это письмо, двадцать (20) империалов. Немедленно, в тот же день, в ту же минуту, если возможно. Не теряй ни капли времени.
Если ты успеешь послать в тот же день, то есть сегодня же (в среду), то я получу завтра в четверг. Если же пойдет в четверг, я получу в пятницу.
Спешу на почту: может быть, ты уже успела выслать деньги, и я их сегодня и получу.
И обделай это все сама, одна, хозяйке не говори, то есть не советуйся».
Не тревожьтесь, не с кем нам советоваться, у нас и хозяйки никакой не имеется, вы один над нами полноправный властитель… Да и была бы хозяйка, не стали бы мы советоваться, нет, на этот счет можно не сомневаться — не привык Мартин беспокоить людей своими заботами. Признаваться в своем промахе. Не было такого и не предвидится! Гордость не дозволяет. Но конечно, и страх, что схватят за руки и как-нибудь, не приведи Господь, удержат от совершения очередной непоправимой глупости.
«Не вздумай как-нибудь, не доверяя мне…» Успокойся, родной, не волнуйся, полностью доверяю и не вмешиваюсь. Пытаюсь, правда, время от времени понять, что же лежит в основе безумных порывов. Что толкает порядочного человека на вечные безнадежные авантюры? Одна лишь любовь к ближнему? Одна только жажда нашего блага?
Две бездны, две бездны, господа, — в один и тот же момент…
«Веришь ли: я проиграл вчера все, все до последней копейки, до последнего гульдена. Не дав себе отдохнуть и опомниться, бросился на рулетку, начал ставить золото и все, все проиграл, до последней копейки, то есть осталось всего только два гульдена на табак.
Дикое положение, решительно… Что делать… Ах, какие подлые!..»
Да, Стольсиусы подлые, карты меченые, и исход всех этих начинаний известен наперед. А тем не менее действие упрямо разворачивается по заранее, раз и навсегда намеченной схеме.
«Родная моя, родная моя… Как ужасна эта страсть, как беспредельно это безумие…»
«Ангел мой, повторяю тебе, что я не укоряю тебя».
Нет — чего нет, того нет: укорять в своих проигрышах жену мой Мартин даже и в мыслях не держит. Прямой человек, без таинственных российских вывертов.
«Прощай, Аня, прощай, радость моя, будь весела и счастлива…»
Неужто, Федор Михайлович, вы всерьез полагаете, что после всего описанного возможно ей быть веселой и счастливой? Разве что окончательно потеряв разум… Или имеется некий высший смысл, нездешний, запредельный свет, отменяющий все наши утраты и горести?..
А Гоголя, Федор Михайлович, позвольте вам заметить, все-таки неудачно вы передразниваете, нескладно и неудачно — в шуточно-описательном роде, ей-богу, нескладно. Пародия должна быть дерзкой, хлесткой, этот жанр для того и существует, чтобы выявить слабости оригинала, неловкость и незадачливость автора, а у вас что же? В том же стиле и тем же слогом, да только слабее и вовсе не шуточно и не смешно. Даже неловко, неприятно как-то читать. Закрадывается глупая мысль, что вы ему, Николаю Васильевичу, позавидовали — что он-де умеет так: спроста, без затей и с таким лукавством — а вы в этом плане вышли слегка неуклюжи. Оттого и обиделись. Рассердились, что не на все литерат