Между тем Стрельцов-Удальцов, как и позавчера, стал оборачиваться, пучить глаза и вытягивать губы в трубочку.
– Стрельцов-Удальцов, что происходит? – послышался голос Изольды Романовны. – Неужели на перемене нельзя наглядеться на Смирнову?
Сидящая впереди меня Жеребцова громко икнула.
Стрельцов-Удальцов снова обернулся и состроил рожу с выпученными глазами и губами в трубочку. Фу! И как это ещё вчера эта рожа могла казаться мне красивой? Я разозлилась и показала Стрельцову-Удальцову язык. Он показал мне кулак.
И тут я вспомнила, что в рекомендациях «Как написать гениальный роман» было сказано, что очень важно в своём произведении использовать сравнение. Например, «его кулак был похож на»… на что бы… ну, на небольшой вилок капусты. Отлично! Теперь нужно придумать сравнение ещё и для затылка Стрельцова-Удальцова. Вот здорово! Два сравнения, можно сказать, у меня в кармане! Итак, на что же похож затылок Стрельцова-Удальцова? Я снова впилась в него взглядом. Кажется… на тыкву. А может, на огурец. Если на огурец, то только на короткий. Всё же, наверное, будет правильно, если напишу, что затылок его напоминал нечто среднее между тыквой и огурцом (коротким). Почти Гоголь!
Стрельцов-Удальцов опять заёрзал на парте. Я полезла в рюкзак за блокнотом, и в этот момент что-то влажное шлёпнулось в мою щеку и отскочило в сторону. Ага, катышек бумаги, смоченный слюной! До чего же он всё-таки невоспитанный! Метнуть в лицо девочки такую гадость!
Жеребцова легла на парту и затряслась.
– Да что же это такое! – рассердилась Изольда Романовна. – К тебе, Стрельцов-Удальцов, обращаюсь! Сколько можно! Неинтересен тебе урок литературы – сиди дома! Вот зачем ты сейчас в лицо Смирновой дурацкий шарик бросил? Она в отличие от тебя не только слушает, но и конспектирует!
Стрельцов-Удальцов обернулся и показал мне кулак.
– Нет, это невыносимо! – взорвалась литераторша. – Дневник мне на стол. И родителей вечером.
Стрельцов-Удальцов бросил в мою сторону злобный взгляд и поплёлся с дневником к учительскому столу.
«Надо же, глупый какой, – подумала я. – Ясно же было, что этим всё закончится!»
На душе стало легко и радостно. Стрельцов-Удальцов навсегда упал в моих глазах. И зачем только я так переживала?
«Как всё-таки здорово, что влюблен он не в меня, а в Ирку Ильину, – подумала я. – С таким поклонником с ума можно сойти!»
И тут я поняла, что нашла основную черту, которая отличает Стрельцова-Удальцова от других: он безнадёжно глуп!
Я открыла блокнот и написала:
«Книга о Стрельцове-Удальцове». Но потом подумала и решила, что мой персонаж всё-таки будет несколько вымышленным, и написала: «Сказ об Удальцове-Стрельцове».
Он был безнадёжно…
Прозвенел звонок, и я вместе со всеми вышла в коридор, взяв с собой блокнот и ручку. Нужно было понаблюдать, как мой герой ведёт себя в разных ситуациях. Признаться, смотреть на физиономию Стрельцова-Удальцова мне уже порядком надоело, но что делать? Судя по всему, смотреть на неё мне придётся ещё долго. Работа только начинается.
Со второй перемены Стрельцов-Удальцов начал озираться и, встретившись со мной взглядом, убегать от меня на другой этаж. Но разве от меня убежишь? Ноги-то у меня куда длиннее, чем у него!
Всю четвёртую перемену Стрельцов-Удальцов пробыл в туалете, а я стояла неподалёку и ждала, когда он оттуда выйдет. Наконец, он появился и прошёл мимо, делая вид, что меня не знает.
На пятой перемене Стрельцов-Удальцов выглядел затравленным и испуганным. Я отвлеклась на минутку и не заметила, как он подскочил ко мне и вырвал блокнот.
– А ну-ка, посмотрим, что ты там калякаешь! – заорал он.
– Отдай, потом узнаешь!
– Ну уж нет!
Я невольно попятилась назад: с выпученными и горящими глазами Стрельцов-Удальцов напоминал демона.
– Так… – Он открыл блокнот. – Ага… Жил-был Удальцов-Стрельцов… Так, это уже интересно. Только почему – Удальцов-Стрельцов? Я же – Стрельцов-Удальцов!
– Отдай, – попросила я. – Ещё рано читать.
– Прям! Рано! Как бы не было поздно!
Вокруг нас начал собираться народ. Ну, в смысле наши.
– Ага, где я остановился-то? Вот… И был он учеником 5 «А» класса. Правильно!
– Точно! – подтвердила Жеребцова.
– К сожалению, у Удальцова-Стрельцова не было горба, не было шести пальцев на руках, не росли волосы на щеках и даже ноги у него были одинаковой длины. Что за чушь? – возмутился Стрельцов-Удальцов.
– А ведь всё это – правда! – сказала Сыромятникова. – Вот Зинка молодец! Надо же такое заметить! Читай, Стрелец, дальше!
– Отдай блокнот, – попросила я. – Потом всё прочитаешь!
– Да я вообще не собираюсь эту ерунду читать! – разозлился Стрельцов-Удальцов.
– Тогда я прочитаю! – сказала Сыромятникова и вырвала из его рук блокнот. – Так, где мы остановились? Ага! Кулак у Удальцова-Стрельцова был похож на малюсенький кочан капусты, а голова представляла собой нечто среднее между тыквой и небольшим огурцом. Ну, Зинка, ты гений просто! Итак…
– Подожди, – остановила Сыромятникову Жеребцова. – Дай на голову Стрельца посмотреть. Точно! И на тыкву похожа, и на огурец. Такое подметить! Зинка – талантище! Прямо Гоголь!
– Да хватит вам! – возмутился Стрельцов-Удальцов. – Сейчас звонок прозвенит!
– Прям! Ещё три минуты! – сказала Жеребцова.
Стрельцов-Удальцов рванул в класс, но перед ним встала Сыромятникова.
– Чего убегаешь-то? Правды испугался?
– Да я…
– Вот то-то же! – сказала Сыромятникова и снова уткнулась в блокнот. – Но главным качеством Удальцова-Стрельцова было то, что был он безнадёжно… глуп. Вы только подумайте, два дня подряд строить рожи девочке – выпучивать глаза и вытягивать в трубочку губы…
– Ой, девчонки, что я видела! – вышла вперёд Жеребцова. – Это же – умора просто! Посмотрите, как он делает! – и она выпучила глаза и вытянула в трубочку губы.
Все засмеялись.
– Эй ты, чучело, замолчи! – закричал Стрельцов-Удальцов и изо всех сил толкнул Жеребцову. Если бы не стоящий сзади Дондоков, она бы упала, как вчера упала я.
– Дурак, точно дурак! – закричала Сыромятникова. – Зинка права – ты и правда – безнадёжно глуп!
– Да вы… Вы все – чучелы! – закричал Стрельцов-Удальцов, приставив большие пальцы к ушам и растопырив остальные пальцы. – Вы все – у-ху-ху-ху-ху!
Лицо его стало красным и злым. И очень некрасивым. Я подошла, молча взяла у Сыромятниковой блокнот, выдернула из него исписанные листы, порвала их на мелкие кусочки и бросила в урну. Писать о Стрельцове-Удальцове мне расхотелось.
Прозвенел звонок. Все потянулись в класс. Я стояла на том месте, где все только что читали наброски книги о Стрельцове-Удальцове, и думала о том, как всё быстро меняется. Ещё вчера здесь же Стрельцов-Удальцов поставил мне подножку, я упала, а потом чувствовала себя самым несчастным человеком в мире. А сегодня несчастным, наверное, чувствует себя он.
– Смирнова, чего стоишь? – послышался голос Изольды Романовны. – Быстро на урок!
Я вошла в класс. Вид у Стрельцова-Удальцова был пришибленный. Мне стало жаль его. Наверное, теперь у него болела душа так же, как вчера она болела у меня. Но, честное слово, я не хотела этого! Я подумала, что после урока, наверное, стоит подойти к нему и всё объяснить. Но потом решила, что не нужно этого делать. Каждый сам должен пережить свою боль.
Пилюля на палочке
Так продолжаться не может
Беда пришла, как всегда, внезапно. Перед третьим уроком Стрельцов-Удальцов толкнул меня и громко крикнул:
– Пилюля на палочке!
– Пилюля на палочке, Пилюля на палочке! – поддержали его Бронников и Кособоков. Только Дондоков смолчал.
«Ну и ладно, – подумала я, – к следующей перемене это дурацкое прозвище всё равно забудут!»
Но ошиблась. На следующей перемене уже все мальчишки нашего класса называли меня Пилюлей на палочке. Только Дондоков называл по имени.
Пилюля на палочке… Мне было очень неприятно. Как будто бы в меня кинули снежком из-за угла и попали в нос. Хотя, казалось бы, что обидного в этом прозвище? Ведь из-за своего высокого роста я кем только не была: и Жердью, и Телевышкой, и Каланчой, и Шваброй – и ничего, пережила. К тому же я давно чувствовала себя уникальной, а тут даже уникальность не помогла. Пилюля, да ещё на палочке – это уж слишком.
– Эй, Пилюля на палочке, дай математику списать!
– Пилюля, отойди, чё встала посреди дороги!
– Ну ты даёшь, Пилюля!
– И не просто Пилюля, а на палочке!
– Ха-ха-ха! Точно Пилюля на палочке. Ой, не могу!
Спустя неделю мне уже не хотелось ходить в школу.
Спустя две недели в дневнике стали появляться тройки.
Спустя ещё неделю – двойки. Я опять стала бояться гимнастических снарядов и катка.
– Смирнова, почему у тебя испортился почерк? – удивлялась Изольда Романова.
– Тройка за контрольную? Ну, Смирнова, на тебя это не похоже, – недоумевала математичка.
– Смирнова, ты опять витаешь в облаках! Влюбилась, что ли? – спрашивала географичка.
Влюбилась… Ну уж нет, только не это! Я уже влюблялась один раз. В Стрельцова-Удальцова. И что же? «Одни страдания от той любви», – так, кажется, поётся в одной старинной песне. И правильно поётся! Но, оказывается, есть страдания пострашнее – это когда тебя называют Пилюлей на палочке. При этих словах внутри у меня появляется какой-то ледяной комок, от которого замерзают руки и кончик носа. И даже моя косичка толщиной с мышиный хвостик начинает мёрзнуть.
– Эй, Пилюля на палочке, дай списать английский! – закричал на большой перемене Стрельцов-Удальцов.
– Вот тебе! – я показала ему фигушку, он засмеялся, и почему-то именно в этот момент я поняла, что так дальше продолжаться не может. Я должна что-то сделать, пока совсем не скатилась от отличницы к двоечнице. А по дороге из школы окончательно поняла: моя судьба – в моих руках, и единственное, что я сейчас могу, – это устроить себе небольшие… каникулы.