Каникулы под капельницей
Для того чтобы устроить такие каникулы, нужно было срочно заболеть. Другой возможности я не видела. Поэтому, придя домой, я принесла в ванную будильник, налила полную ванну холодной воды и сунула в неё одну ногу. Бр… Вторую… О-о-х! И, постояв немного, погрузилась в ванну полностью. Первым желанием было выскочить, напиться горячего чая и лечь под тёплое одеяло. Но я вспомнила прозвище «Пилюля на палочке» и решила довести дело до конца. Для этого мне нужно пробыть в холодной воде хотя бы десять минут. Увы, пока не прошло и минуты.
«У меня сильная воля! – сказала я сама себе. – И уж если я смогла научиться красиво писать, перепрыгивать через коня и кататься на коньках, то десять минут пролежать в ледяной воде – это тьфу!».
Наконец, время прошло, и я, выскочив из ванны, нырнула в тёплую постель. От холода я забыла и про Пилюлю, и про Стрельцова-Удальцова, и про свою невыносимую жизнь, полную страданий. Чтобы согреться, одного одеяла оказалось мало, пришлось взять ещё одно, а сверху накрыться пуховиком. Но теплее от этого не становилось. Меня била крупная дрожь. Стало трудно дышать, как будто бы не хватало воздуха. Я уже испугалась, что не доживу до прихода родителей, но мне повезло – дожила. Потом было скорая помощь, которую вызвала мама, рентген, заключение врача.
– Двухсторонее воспаление лёгких, – сказал он. – Срочно в стационар!
…Лёжа под капельницей, я смотрела в больничный потолок. Он сильно отличался от потолка в моей комнате. Мой потолок был гладким, как яичко, а этот напоминал летний асфальт с трещинами да выемками. Мне сразу же захотелось нарисовать себя, лежащую под капельницей, но, понятно, это было невозможно. К тому же бумага и карандаши остались дома.
И тут я чуть было не вскочила: кажется, я не успела убрать со стола пачку своих рисунков! Их увидят родители! И скажут: до чего же бесталанная наша Зинаида! Даже нарисовать ничего толком не может! И выбросят всё в мусорное ведро! О, ужас-ужас!
Потом появилась спасительная мысль: а может, я ничего и не оставила? А если и оставила, родители могли и не заметить. А если заметили, то, может, не поняли, какие ужасные у меня рисунки?
Но, в любом случае, лёжа под капельницей, я ничего не смогу изменить, – сказала я сама себе и попыталась успокоиться. И всё же тревога осталась.
Нет худа без добра
Первые четыре дня я почти не вставала и, кроме потолка в палате, ничего не видела. И не хотела видеть. И думать не хотела. Ни о чём. Ни об обидах. Ни о Стрельцове-Удальцове. Ни о Пилюле на палочке. Оказывается, когда у тебя температура под сорок и не хватает воздуха, всё остальное кажется такой ерундой!
Время от времени заходил врач, спрашивал, как дела, и озабоченно качал головой. Дела, видимо, шли не очень хорошо. Да, скорее всего, так и было. Сил у меня хватало только на то, чтобы дойти до туалета и обратно.
А на шестой день…
– Зинаида Смирнова кто? – заглянув в палату, спросила санитарка.
– Я…
– К тебе пришли.
– Кто?
– Да какие-то там! Я им говорю – она пока не ходит. А они – и просют, и просют, чтобы ты вышла. Сможешь дойти до вестибюля?
– Смогу… наверное…
– Тогда – вон, на вешалке, халат тёплый – накинь и иди потихонечку… Только недолго, доча, ладно? А то мне от врача влетит!
Накинув больничный халат, я, придерживаясь за стенку, двинулась по длинному узкому коридору. Пол под ногами качался, как будто бы я шла по палубе корабля.
«Кто бы это мог быть? – думала я. – Родители? Но они всегда заходят в палату. Кто же тогда?»
Я вышла в вестибюль и растерялась. Куда смотреть? Повсюду больные и посетители, больные и посетители… Больные сидят, посетители – стоят, потому что мест сидячих для всех не хватает.
Вдруг из угла донёсся голос Сыромятниковой:
– Зина, Зина, мы здесь!
Я посмотрела туда, откуда доносился голос, и увидела не только Сыромятникову, но и Жеребцову и даже … Ирку Ильину! Вот это да! «Наверное, их отправила ко мне Изольда Романовна», – подумала я, и радость мгновенно улетучилась.
Девчонки вскочили с сиденья.
– Садись, ты же больная!
Я плюхнулась на освободившееся место.
– Ой, Зин, как без тебя скучно! – наперебой говорили девчонки.
– Даже Стрельцов-Удальцов немного сник!
– Да и вообще мы все тебя заждались!
– Ой, о тебе всё время спрашивает Дондоков.
– Он даже хотел навестить тебя с нами, но мы решили мальчиков не брать. Подумали, вдруг это будет тебе неприятно?
– Зин, как же здорово, что мы к тебе пришли! – сказала Сыромятникова. – А ведь мы немного боялись.
– Так вы сами решили прийти? – задала я вопрос, который всё это время не давал мне покоя.
– Конечно! А как ещё-то?
– А чего же тогда боялись?
– Да понимаешь, Зин, ты же такая… серьёзная. И умная. Стоишь одна на перемене, подойти страшно…
– Точно-точно! – поддержала Ирка. – Мы давно хотели позвать тебя в нашу компанию, но думали, что у тебя свой круг друзей.
– Слушай, Зин, а можно мы будем тебе звонить? – спросила Сыромятникова.
– Странный вопрос. Конечно!
Я так мечтала болтать иногда по телефону с одноклассницами, но мне никто не звонил. И вот мои мечты стали сбываться! Вот уж действительно нет худа без добра, как говорит моя бабушка.
Я возвращалась в палату по тому же длинному коридору, только уже не держалась за стенку. И пол под ногами почти не качался. Как будто бы от одного разговора с девчонками прибавилось сил.
На другой день врач сказал:
– Ну, кажется, дела идут на поправку! По крайней мере, постельный режим отменяется.
Да я и сама бы уже не могла усидеть в палате. Я вышла в коридор и стала смотреть в окно на покрытый снегом больничный двор. За его забором виднелись крыши старых пятиэтажек, а чуть подальше – сопка, тоже покрытая снегом. Я вспомнила, что, когда летом мы ходили с родителями за грибами, мне очень хотелось узнать: а что же там, за этой сопкой? Может быть, ещё один город? Или – деревня? Но за ней опять была сопка, а за той сопкой – ещё одна.
– Посмотри, Зинаида, какая у нас красотища! – сказал тогда папа. – Одни сопки чего стоят! Разве этим могут похвастаться большие города-миллионники?
Но мне всё равно хотелось жить в большом городе – ведь там бы я не чувствовала себя Эйфелевой башней!
На следующий день после отмены постельного режима я познакомилась с мальчиком примерно моего возраста. Разумеется, он был ниже меня, но здесь, в больнице, это ни капельки не волновало меня. Какая разница, кто кого выше?
– Привет, – сказал он. – Давно лежишь?
– Вторую неделю.
Он вздохнул.
– А я – два месяца.
Оказалось, что мальчика зовут Лёшей и что живёт он в глухой-преглухой деревне Свисток. Я о такой даже не слышала.
– Неудивительно, – сказал Лёша. – У нас всего-то двадцать дворов. И семь детей.
– А школа?
– Какая школа? В интернате учусь. В соседнем селе.
Оказалось, что Лёшу привезли по санавиации с тяжёлым заболеванием лёгких. И только сегодня разрешили вставать.
Теперь целыми днями мы с Лёшей стояли возле окна и говорили, говорили! О космической пыли, о чёрных дырах, о священной горе Алханай. Об этом рассказывала я. А Лёша – о подземных ключах, которые бьют неподалёку от их деревни, о паводковых водах, о лесных пожарах, которых с каждым годом почему-то становится всё больше и больше. А ещё мы говорили о книгах. В отличие от наших мальчиков, Лёша много читает, (может быть, потому что в их интернате нет Интернета). Мы обсуждали произведения Майна Рида, Вальтера Скотта и Фенимора Купера! Оказалось, что обычный разговор куда интереснее общения во Всемирной паутине!
И вот настал день, когда доктор сказал:
– Ну всё, Зинаида, завтра домой!
Будто ручеёк звенит…
В этот вечер я радовалась, а Леша грустил. Вообще-то и мне было немного грустно, но ведь я не собиралась прощаться с новым другом навсегда. Разумеется, я буду приходить к нему в больницу, а когда его выпишут, мы будем строчить друг другу письма и отправлять их обычной почтой, как это делали наши бабушки и дедушки.
– Послушай, Зина, а как тебя называют в школе? – спросил Лёша.
Я замерла. Как быть? Придумать что-нибудь вроде «Звезды» или «Гения»… Но разве друзьям говорят неправду? Сказать так, как есть – а вдруг, узнав про Пилюлю, Лёша станет относиться ко мне по-другому? Хуже?
– Ну…
– Меня называют Пилюлей на палочке! – сказала я и закрыла глаза. Что теперь будет? Наверняка он засмеётся и…
Но он сказал:
– Вот это да! Пилюля на палочке! Это же так… необычно!
– Ты… серьёзно?
Я открыла глаза и увидела, что Лёша смотрит на меня восхищённым взглядом.
– Конечно! Ведь так можно назвать только такую красивую девочку, как ты…
Красивую девочку! Так я разве красивая? Зубы редкие, волосы – тонкие, косичка толщиной с мышиный хвостик… Разве что спиной можно гордиться – она ведь такая прямая, что на ней и правда можно гладить бельё!
Я почувствовала, как жар подступил к лицу, и отвернулась. Наверное, даже покраснела. А когда снова встретилась взглядом с Лёшей, то почти поверила, что, несмотря на редкие зубы и тощую косичку, я и в самом деле… хорошенькая.
– И вообще… знаешь… – смущённо продолжал Лёша, – и имя у тебя особенное. Зинаида… Как будто осенний ручеёк бежит и льдинками позванивает.
А вечером позвонила Ирка Ильина.
– Привет, Зин! Когда в школу?
– Не знаю точно… Но скоро.
– Ты, Зин, даже не представляешь, что тебя ждёт! Тут такое! Подожди, тут Жеребец трубку вырывает!
– Привет, Зин, – послышался голос Жеребцовой, – тут такое, ты даже не представляешь! Ой, подожди. Сырая Мята что-то хочет сказать!
– Привет, Зин! – послышался голос Сыромятниковой. – Ой, тут такое, ты даже не представляешь! Между прочим, тебя касается…
– Зачем ты это говоришь! – возмутилась Ирка Ильина. – Сказали же, что она ничего не должна знать! Дай трубку! Давай, говорю! Зин, слышишь. Не бери в голову. Эта Сырая Мята недопоняла кое-что, вот и всё. Ну всё, пока!