— Ты только послушай, что было! — кричал звеньевой «Парижской коммуны». — Приходим мы к пимокату Бурых. Он нас как увидал, прямо испугался. «Вам чего, говорит, надо»? Мы отвечаем: «У нас день труда, помогать вам пришли». Он говорит: «Да что вы, что вы! Мне вам и заплатить-то нечем, и кормить вас нечем». А мы говорим: «Мы сыты, нам ничего не надо, давайте вместе валенки валять». А он всё мнётся, говорит: «Напортите вы мне всё». Потом ничего, дал нам шерсть трепать, мы ему прямо по шерстинке разобрали.
— А мы, — кричали другие, — а мы Липкиной матери всё бельё переполоскали.
Шура сияла.
— Ребятишки, тише, тише! — кричала она. — Хороший сбор сегодня был? Правильный? Интересный?
— Очень! О-чень!
— Ну вот слушайте, что я теперь скажу. Теперь в классе надо разузнать, кому из неорганизованных помочь надо, и в следующий день труда к ним пойдём. Понятно? На той неделе. А потом собрание устроим. Ясно? Завоюем школу, ребята. Сообразили?
А на другой день в школе произошла новая история.
Первый урок была физика. Вошла учительница, которую мы прозвали Филя Молекула. Она была быстрая, низенькая и толстенькая. Филя Молекула открыла журнал и близко-близко приставила его к глазам. Она была близорука.
— Вызывать будет, — шепнул Ванька. Выучил?
— Факт, — прошептал я.
В это время мне передали записку. Я развернул — там было написано: «Товарищи, очень многие сегодня не приготовили урока, давайте отказываться отвечать Филе; если весь класс откажется, никому неуда не будет. Распишитесь».
Я со страхом стал разбирать фамилии подписавшихся. В записке было несколько пионерских фамилий. Прошла она только по первому ряду? Или по всем рядам? А Филя Молекула уже начала вызывать.
— Смирнова, к доске! — сказала она отрывисто.
Смирнова, одна из лучших учениц, встала, покраснела как рак и прошептала:
— Анна Ефимовна, я отказываюсь.
— Странно! — Филя пожала плечами и вызвала Мерзлякова.
— Отказываюсь, — буркнул он.
— Да что это с вами? — произнесла Филя. — Удивительное дело. — И она выкликнула Мотьку.
— А? Я здесь. К доске? — спросил Мотька, точно не слышал. И он вдруг не пошёл, а покатил между партами: левой ногой он расподдавался, а к правой у него был привязан роликовый конёк. Конёк страшно шумел. Мотька лихо вылетел из прохода, промчался на одной ноге вокруг доски и остановился. Класс сначала обалдел, а потом все так и загоготали как гуси.
— Шикарный выезд! — крикнул Мерзляков.
Филя Молекула побагровела.
— Садитесь! — крикнула она. — Стыдно!
Мотька скорчил недоумевающую рожу и развёл руками.
— А я-то на всех парах летел, — сказал он. — Ну что ж, как хотите. — И он снова расподдался, грохоча объехал вокруг доски и подлетел к своей парте. У самой парты он споткнулся и упал. Нога с коньком закачалась над партой, на коньке ещё вертелись ролики. Класс едва утих.
— Стыдно, стыдно! — сказала Филя отрывисто. — Вы хотите сорвать урок. И это в классе, где есть пионеры?!
— Пионеры тоже отвечать не будут, — злорадно крикнул Мерзляков.
Тут меня точно кипятком обварили. Я выскочил.
— Не ручайся за пионеров, — сказал я громко. — Пионеры урок знают и отвечать будут.
Я сел и стёр с лица горячий пот. Класс замолчал, и только какая-то девчонка-песталоцка прошипела: «Ну и выскочки эти пионеры».
— Вот это правильно… Это по-пионерски, — сказала Филя Молекула и вызвала Ваньку.
Я опасался за него, но Ванёк как раз хорошо знал то, что спрашивала Филя.
— Отлично, — сказала Филя, щурясь. — Тема усвоена отлично. И она вызвала меня.
Но я не успел ответить, как прохрипел звонок. Филя засеменила к двери и по дороге выронила свою записную книжечку. Я схватил книжечку и догнал учительницу.
— Анна Ефимовна, потеряли… Возьмите.
Она так приблизила своё лицо к моему, что чуть не клюнула меня носом.
— Спасибо, голубчик, — сказала она. — Вот вы какие, пионеры, добрые, славные.
— Ну уж… — Я повернулся. Но Филя Молекула ухватила меня за рукав.
— Послушай, — сказала она, — может, вам нужна преподавательская помощь? Я с удовольствием… Давайте кружок какой-нибудь. Например, по изучению авиации.
— Авиации? Про аэропланы? Я скажу отряду, скажу, — воскликнул я и вырвался от Фили. Из класса шёл страшный шум.
В классе у доски стояли пионеры, а на них наскакивали песталоцы. Алексеев и Мерзляков орали громче всех.
— Предатели! — пищал Алексеев. — Иуды! Иуды!
— Христосик объявился, — отвечал Сашка. — Морда кирпича просит.
— Нам из-за вас, холуев, неуды поставили, — визжал Мерзляков. — А мы — гордость класса.
— Это ты-то гордость класса? Закройся! Балда!
— Вот тебе за балду, пимокат проклятый!
— А, ты драться, ты драться! Ребята, держите его!
И через минуту всё замелькало перед моими глазами: зелёные блузки пионеров, чёрные форменки, ситцевые рубашки в горошинку. Доска встала поперёк класса, учительский столик опрокинулся кверху всеми четырьмя ножками. Алексеев выл и прыгал, как горилла, Мерзляков сжал побелевшие губы и совал кулаками направо и налево. Мотька дико свистел, носился по классу на роликовом коньке и подставлял ножку то песталоцам, то пионерам. Я бросился расталкивать сцепившихся ребят, но наперерез мне кинулся Мерзляков и толкнул меня в грудь так, что я упал и застрял в парте между пюпитром и сиденьями. Выкарабкиваясь, я увидел Женьку. Он стоял на парте и хлопал классным журналом по головам песталоцев. Тут от двери закричали: «Заведующий, заведующий!»
Все сразу побежали по местам.
XVI. НАШИ СОЮЗНИКИ
Так мы «сорвались». Мы знали, что о драке узнает Шура; мы уже представляли, как она сморщится, точно ей больно, как будет качать чёрной головой и говорить: «Ребятишки, что ж это вы? Как же это вы, пионеры», и потом будет говорить обидные, правильные слова.
И мы решили провести собрание у нас в классе до сбора, чтоб хоть как-нибудь загладить свой проступок. Накануне мы целый вечер сидели у меня и рисовали плакат.
Мы извели на плакат все краски, которые у меня были, и плакат получился цветистый как павлин.
Звено первого городского отряда им. Спартака
«Красный Гамбург»
объявляет, что сегодня, после шестого урока, состоится общее собрание учеников пятой группы, ещё звено «Красный Гамбург» расскажет про жизнь пионерского отряда и т. д.
Вот что было написано на плакате.
Уж давно все спали. Мы возились с плакатом на кухне и говорили шёпотом.
— Ребята, нескладно как-то вышло, — сказал я, — два раза «отряд», два раза «звено Красный Гамбург»…
— Ничего, сойдёт, — бормотал Ванька.
— Что-то будет?.. Ну, Колька, ты завтра выступаешь, смотри не опозорься.
— Да уж я и то смотрю. Ну, гуляйте по дому, ребята, а то поздно — мать ворочается.
— Прощевай. Смотри, завтра пораньше в школу-то.
Ребята разошлись, я прыгнул в постель, но уснуть не мог. Я всё думал, как начать завтра свою речь.
— Товарищи, — шептал я, забравшись с головой под одеяло, — угнетённое человечество всегда стремилось к свободе… Ещё за двадцать веков до нашей эры герой древности Спартак… Спартак… он собрал возмутившихся рабов и… и… Да, пожалуй, надо начать со Спартака… Потом рассказать про все революции, которые только были, главное про нашу… а потом про наш отряд…
Я ворочался с боку на бок, ложился то на живот, то на спину, мне уже казалось, что меня кто-то кусает, я стряхивал простыню, опять ложился.
Ходики на кухне пробили два часа. Где-то закричал дальний' петух, ему откликнулся наш, потом ещё запели и ещё…
Заснул я чуть ли не вверх ногами, почти перед рассветом, а речь так и не подготовил.
Плакат мы повесили на самом видном месте, на печку.
Все подходили и читали плакат и посматривали на пионеров с удивлением. Мы перешёптывались и волновались.
Когда начался предпоследний урок — география, мы заволновались ещё больше, потому что его должен был вести наш враг, учитель песталоцев. Он всегда старался подкусить, посадить в галошу пионеров, всё время подчёркивал, что песталоцы умнее нас, знают больше, чем мы.
Ни один учитель не относился к пионерам так, как этот…
Он прошёлся по классу и, подслеповато щурясь, упёрся в наш плакат.
— М… м… тэк, тэк, — сказал он. — Пионеры увлекаются географией… Очень хорошо-с…
— Это не география, а революция, — ответил Сашка спокойно.
— Как вы сказали? — любезно осклабился учитель. — Революция? При чём же здесь революция?
— География без революции не бывает, — опять твёрдо выговорил Сашка.
— Не буду с вами полемизировать, молодой человек, — улыбнулся учитель. — Не буду-с. Убеждён, что географические и мм… революционные познания у вас гораздо основательнее, чем у меня. Во всяком случае, предложу вам прослушать урок-с.
Он повернулся к доске и сделал изумлённое лицо.
— Простите… но где же карта? Кто дежурный?
Я вскочил и покраснел как рак. Я был дежурный в тот день, но совсем забыл про свои обязанности, потому что всё время готовился к собранию.
— Извиняюсь, Павел Иваныч, я забыл… я сейчас…
— О, дежурный — пионер… Знаменательно! Как там у вас в уставе? «Пионер аккуратен и исполнителен»? Оказывается, вы знаете свои уставы так же, как географию.
Я быстро вышел из класса и одним духом добежал через весь коридор до предметного кабинета. Я схватил карту Германии и потащил её в класс. Вдруг кто-то окликнул меня. Я остановился. Запыхавшийся Смолин стоял передо мной.
— Только что перевели, — сказал он, протягивая мне какие-то листки. — Шура занесла.
— Что это?
— Ответ германских пионеров… Вот немецкий текст, вот русский… Только плохо написано.
Я взвизгнул и выхватил листки. Смолин зажал мне рот рукой.
— Иди, иди в класс. Больше выдержки.
Я влетел в класс и почти бросил карту на руки учителю. Ничего не видя, я едва дошёл до своей парты.
— Кольша, ты чего? — забеспокоился Сашка. — Голова заболела?