и я боюсь, чтобы оно не принесло совсем неожиданных последствий.
Теперь спрашивается: нужно ли, необходимо ли это выворачивание всей своей психики для той цели, которую имеет в виду автор? Я думаю, что этого совсем не нужно. Мне кажется, что для цели автора достаточно было бы короткой газетной заметки за своей подписью. Результаты последовали бы те же самые.
Если бы по ходу дела пришлось давать подробные объяснения перед какой-нибудь комиссией, то в доказательство чисто политического характера всего происшествия автор мог бы представить все нужные подробности. Печатание полной исповеди имеет в виду, очевидно, реабилитацию перед широкой публикой – и вот я сильно опасаюсь, чтобы результаты не получились прямо противоположными ожидаемым. Я даже не только опасаюсь, но прямо уверен в этом.
Ваш Натансон
Ответ Рутенберга на это письмо был самим воплощением сдержанности и почтительности (впервые приведен в: Будницкий 1996: 448 – по беловому автографу, хранящемуся в HIA. Nicolaevsky Collection. Box 194. Folder 11; копия – RA):
Марк Андреевич,
В ответ на написанное Вами мне через Л<еонида> Эм<мануиловича><Шишко> я с большим почтением низко кланяюсь Вам как старшему товарищу, которого всегда глубоко уважал. Даже когда знал и видел, что Вы были против меня, вернее, против злополучного дела Г<апона>, с которым я нераздельно13 связан.
Виноват в том, что не сумел раньше убедить ни Вас, ни других в необходимости ликвидировать дело, не сумел добиться того, что достигнуто теперь. Такого небольшого и в то же время такого важного. Многое было бы избегнуто.
Еще раз низко кланяюсь.
Сердечный привет,
Петр
Ответ Натансону, датированный 20 апреля 1908 г., был написан Рутенбергом из Женевы, куда он приехал в марте «для личных сношений с ЦК», как он пишет об этом в письме к Савинкову от 24 марта. В RA сохранилась его копия:
Дорогой Борис.
Прочитай и передай, пожалуйста, Р<акити>ну мой ответ на его просьбу. Письмо твое об этом от 16 февраля получил от Е<гора>
Ег<оровича><Лазарева> только 19 марта.
Приехал сюда для личных сношений с ЦК. Покуда из этого толку вышло мало. Ег<ор> Ег<орович> передаст в Париж ЦК мое письмо. Ты его, конечно, прочтешь и на P.S. обратишь внимание.
Ты напрасно не ответил на последнее мое письмо.
Привет.
Низко кляняюсь праху Григория Андреевича14.
Петр
24 марта 1908
Здесь следует прояснить три момента (пойдем от конца к началу):
1. Под письмом, на которое не ответил Савинков, Рутенберг, по всей видимости, имеет в виду свое послание к нему от 8 февраля 1908 г. Как вытекает из содержания этого письма, еще до него Рутенберг передал Савинкову рукопись своих записок о «деле Гапона» (стало быть, эта передача состоялась между 27 января и 8 февраля 1908 г.):
Дорогой Борис!
Если до 20 февраля н<о>в<ого> с<тиля> не получу редакцию тех изменений, которые центральный комитет нашел нужным сделать в переданной тебе рукописи, она будет окончательно проредактирована и сдана в печать. Ты сам писал, что знаешь, как мне неприятны будут возможные в печати недоразумения по отношению к партии. Прошу тебя, именно тебя, помочь мне избежать их. Прошу тебя содействовать, чтоб вопрос этот со стороны ЦК был разрешен как можно скорее. Ты-то понимаешь, насколько это для меня важно.
Считаю нужным отметить, что та форма, в которой мной изложена причастность ЦК<омите>та к делу, мне представляется минимальной. Речь может идти об изменении выражений, слов, но не сущности.
Привет.
Петр15
2. В постскриптуме рутенберговского письма в ЦК от 25 марта 1908 г. (которое он написал не без подсказки Е.Е. Лазарева, см. ниже) говорилось:
Мне пишут, что в годовщину смерти Г<апона> рабочие на могиле его служили панихиду, после которой оставшиеся около 100 человек поклялись отомстить Р<утенбер>гу за смерть «праведника».
Даже сознательные рабочие убеждены, что Г<апон> убит по приказанию правительства.
Считаю нужным сообщить об этом ЦК<омите>ту. Не потому, что боюсь быть убитым, а п<отому> ч<то> мне кажется неудобным, чтоб ЦКПСР оказался причиной того, что в сознании широких рабочих масс Г<апон> представлялся праведником и мучеником революции.
Самому ЦК виднее, конечно.
3. Упоминаемый в письме Ракитин (возможно, фамилия конспиративная) – рабочий, участвовавший в казни Гапона, находился в это время в Париже. Через Савинкова он передал Рутенбергу просьбу не печатать мемуров, так как они могли, по его мнению, навести полицию на след и оказаться роковыми и для тех, кто остался в России, и даже для него, укрывшегося в эмиграции. Ту же его просьбу (изложенную, по всей видимости, в форме заявления) передал Рутенбергу Е.Е. Лазарев, письмо которого, датированное 16 февраля (тем же самым днем, что и приведенное выше письмо М.А. Натансона), тот получил 19 марта16 (.RA):
Дорогой Петр,
Передаю Тебе заявление Ракитина.
Он настойчиво предлагает не печатать мемуаров, ибо:
1) они могут повредить тем из участников, кто не в безопасности;
2) могут отразиться и на нем, ибо есть основание думать, что едва ли о нем не известно более, чем кажется.
Это его категорическая просьба.
Кроме того: непременно официально снесись с ЦК. Это мой Тебе дружеский совет.
Обнимаю Тебя.
Привет Тебе.
Твой Лазарев
Упорно сопротивлявшийся печатанию рукописи ЦК, как уже отмечалось, в качестве наиболее ходового аргумента использовал мотив «несвоевременности» подобной затеи. Это было совершенно безошибочное средство, поскольку для его опровержения требовалась в особенности изощренная контраргументация, доказывающая обратное. Рутенбергу, которому была вполне ясна демагогическая подоплека данного аргумента и который и без того тратил предостаточно сил и средств на доказательства очевидного, отверг его без какого-либо желания пускаться в подробные объяснения: «Вопрос о несвоевременности опубликования дела Г<апона> считаю себя вправе снять с обсуждения», – твердо писал он своим оппонентам в упомянутом письме от 25 марта 1908 г. (полностью приведено в Приложении И. 2).
После того как ЦК просмотрел рутенберговскую рукопись, автору было предложено внести в нее некоторые изменения. В этом документе, полученном Рутенбергом 7 апреля 1908 г. все от того же Е.Е. Лазарева (в хранящемся в RA оригинале отмечено его рукой: «Получено от Егор Егор<ови>ча <Лазарева> 7 апреля 1908 года. П. Рутенберг. Geneve»), говорилось (приведено в ДГ: 106):
Комиссия большинством голосов находит, что печатание рукописи Мартына (2-ой ее части)17 является несвоевременным ввиду того, что:
а) дело Гапона в настоящее время забыто и возбуждать его вновь, вследствие невозможности открытой защиты18 партийных интересов, нецелесообразно;
б) ни для партии, ни для автора пользы от напечатания рукописи быть не может.
2. Комиссия находит печатание рукописи несвоевременным еще и потому, что <принимавшие участие в деле Г<апона> люди частью находятся в России и могут быть обнаружены при возобновлении дела, чему, по-видим<ому>, может послужить такое напечатание>19.
Подробности 2-го мотива будут переданы на словах.
3. В случае наступления момента возможности напечатания комиссия полагает необходимым изменение рукописи согласно прилагаемому списку.
Далее следовали конкретные замечания по тексту рукописи20 (приведем лишь некоторые из них)21:
Стр. 15
1) Сделать сноску: «Членом БО я никогда не состоял и никакого
22
участия в ее делах не принимал».
Стр. 17
2) Предположение И<вана> Н<иколаевича><Азефа> и мое. Мартын не имеет основания утверждать как факт23.
Стр. 18 – всю выкинуть.
Стр. 25
3) Не лучше ли всю 24, 25 и 26 стр. средактировать так:
«Я застал товарищей Х.Х., Y.Y. и Z.Z. Изложив мою беседу с Талоном, я просил у ЦК инструкций. Имя Гапона стояло еще очень высоко. Неоспоримых улик с предательством не было. Мои сообщения были достаточны для Центр<ального> Ком<итета>, но могли быть непонятны рабочим. Цен<тральный> Ком<итет> счел поэтому политически невозможным убийство Гапона на основании одной его со мной беседы. Было решено: одновременно и совместно убить Р<ачковского> и Г<апона>. Убийство это достигало двоякой цели: 1) Г<апон> уличался на месте – факт свидания с Р<ачковским> неоспоримо доказывал его сношения с полицией и
2) устранялся Р<ачковский> – непосредственный враг партии. Из этих двух целей ЦК важнейшею считал вторую, я – первую24. <…>
Одно из оснований, по которому Рутенбергу следовало воздержаться от печатания записок («2-й мотив» в письме ЦК), был в особенности развит, как уже отмечалось, в просьбе Ракитина. Как только мемуары увидят свет, предостерегал Ракитин, всплывут тщательно скрываемые от полиции имена, и правительство приложит все силы арестовать этих людей. 19 марта, в тот же день, когда Рутенберг получил оба письма – от Савинкова и Лазарева, в которых заключалась эта просьба, он написал свой ответ Ракитину, а через пять дней, 24 марта, отослал его вместе с приводившимся выше письмом Савинкову (или же включил в него нижепубликуемый текст). Рассеивая опасения Ракитина, он в спокойной и трезво-рассудительной форме приводил следующие аргументы (RA, копия):
<Сверху надпись, сделанная рукой Рутенберга:> Ракитину
Дорогой друг. Только сегодня получил письмо товарища <Савинкова> (от 16 февр<аля>), который передает мне Вашу просьбу не опубликовывать известное Вам дело по следующим причинам:
1) это может повредить тем из участников, кто не в безопасности,