теля.
Когда Берке хотел, не прибегая к явному убийству, убрать опасного врага или кого-либо из знатных, кто подвергся ханской опале, он отдавал тайное повеление старому тангуту - и ханский приговор совершался.
У этого тангута были яды, которыми он мог умертвить свою жертву на любой день - и через неделю, и через две, и даже через полгода: как только повелит хан.
И вот впервые старый отравитель обманул доверие Берке - впервые замедленная отрава не действовала на того, над кем прозвучал тайный приговор хана!…
Наедине, в спальном шатре своём, разъярённый Берке схватил своего лекаря за его длинную острую бородёнку и рванул ее.
- Ты старый ишак! Ты лжец и самозванец! - визгливым, злобным голосом кричал хан. - Ты обещал мне, что уже через месяц Александр не сможет сесть на коня. Так знай же, невежда и обманщик: вчера этому Александру, в его русский стан, привели бешеного коня, ещё не знавшего подков, и Александр укротил скакуна и умчался на нём в степь. Я прогоню тебя! Я тебя пастухом овец сделаю!…
Голова перепугавшегося старика моталась из стороны в сторону.
Наконец Берке отпустил его бороду. И старый отравитель с низким поклоном заговорил.
- Пресветлый повелитель, - сказал он. - Нет, я не обманывал тебя. Я видел сам, уже болезнь стала показывать ему своё лицо. Быть может, и ты заметил, хан, когда призывал к себе русского князя, что под глазами его виднелась уже припухлость. И вдруг всё это бесследно исчезло!… Напрасно я умножал яды - они не оказывали действия!… Хан, прости твоего раба, но разве есть на свете такие яды, против которых природа и мудрость медика не нашли бы противоядия? Князя Александра спасли!…
- Как?! - в злобном удивлении прошипел Берке. - Кто же осмелился?! И кто же смог это сделать?!
Оглянувшись, хотя в шатре они были одни, отравитель прошептал едва не на ухо хану какое-то имя…
Тот в изумлении отшатнулся.
- Ты бредишь, старик! - вскричал он. - Как? Этот русский юноша, едва вышедший из поры отрочества? И это он смог сделать всю твою прославленную мудрость бессильной?! Стыдись! И это говоришь мне ты, которого чтил сам дед мой - великий воитель?!
Отравитель удручённо покачал головой.
- Нет, мне не стыдно, хан, потерпеть поражение от такого соперника! - отвечал старик. - Никто другой из медиков не нашёл бы - и столь быстро! - противоядия против отравы, которою я отравил князя Александра! А этот нашёл! И отсюда я сделал вывод, что если этот юный медик русского князя войдёт в зрелые годы, то он станет вторым Авиценной… Только этот великий врач знал в юности столь много!…
Невского изнуряли в Орде не только чёрная ханская неволя, не только то, что он был оторван от всего родного, русского, но ещё и неизбежные татарские гости. Душу выматывали, а не только одни подарки все эти батыри и вельможи!…
А прогнать их было никак нельзя: тот - «князь правой руки», тот - «князь левой руки», третий же - царевич, а четвёртый «дышит в самое ухо повелителя».
И приходилось ради блага и пользы своего народа не только принимать незваных, но и подчас самому зазывать на угощение, одаривать и терпеть их гнусные беседы.
Как изнуряли они князя!
Вот хан Чухурху, лютый и явный враг русских, только что советовавший Беркс предать Невского самой ужасной казни, тут, сидя на коврах в шатре Александра, целует его в плечо и, якобы сочувствуя, говорит:
- Ай, ай, князь! Когда я услыхал, сердце и печень мои стеснились: Берке хочет приказать тебе умереть, не показав крови!…
Это означало, что Александра задушат тетивою лука…
…Приходит другой гость - князь Егу. Вот он жрёт плов, захватывая его двумя китайскими костяными палочками, пьёт кумыс, рыгает и говорит Александру:
- Всё хорошо, Искандер, всё хорошо: ты вынес душу свою из бездны гибели на берег спасения!… Хан простил тебя - ты будешь в ряду царевичей посажен!…
Но через день - другой снова является тот же самый Егу и с таинственностью, с оглядкой шепчет Александру:
- Ой, князь Искандер, совсем худо!… - и закрывает глаза и долго молчит - нарочно, чтобы помучить Александра. - Совсем худо: над всеми над нами взял верх этот злой рыцарь - Урдюй Пэта. Он вложил в уши хана совет погубить тебя навеки. Берке решил не убивать тебя, но тебя ослепят, и ты будешь до конца дней твоих молоть ханским жёнам ячмень на ручных жерновах и носить волосяную верёвку на шее.
Волосяная верёвка означала рабство…
Невский знал от вельмож, задаренных им, что рыцарь-предатель Джон Урдюй Пэта и впрямь добивался для него той лютой и позорной казни, о которой говорил Егу.
Временами, когда князь оставался с глазу на глаз со своим верным Настасьиным, из груди Александра исторгался глухой вопль гнева и душевной муки:
- Полгода, полгода истязают прокля-
тые!… Доколе смогу терпеть?! А тут ещё хозяина радушного из себя творить перед ними! Кумысничать с ними, под своим кровом принимать!… О-о!… Люто мне, Григорий!…
Настасьин утешал князя. А у самого слёзы скорби и гнева кипели!…
- Перетерпеть, государь!… Что ж больше делать остаётся! Сам ты учил меня: за отечество всё перетерпеть!…
- Знаю, Настасьин, знаю!… - отвечал ему Александр. - Да хоть бы не видеть у себя под кровом эти дьявольские образины!
- Нет, государь, - возразил ему Григорий. - И здесь я супротив тебя буду слово молвить. Уж лучше к нам, сюда зазывай их: здесь хоть не подсыпят яду в пищу!… А там, у них, что захотят, то и сотворят!…
Следуя доброму совету Настасьина, Невский привык в своём ордынском томлении совершать перед сном непременную прогулку верхом.
Вот и сейчас он стоял перед серебряным полированным зеркалом, которое висело на одной из решеин кибитки, и поправлял на себе невысокую княжескую шапку с бобровой опушкой и плоским верхом из котика.
- Вот уж он натянул на свои богатырские руки ездовые длинные кожаные перчатки с раструбами. Теперь только сесть на коня!
В это время в шатёр вошёл Настасьин.
- Государь, - обратился он к Невскому, - там опять заявились к тебе бояре татарские. Двое. Ждут.
Александр нахмурился.
- А, пёс бы их ел!… Покоя от них нету. Вот уже и на ночь глядя приходить стали!… Ладно. Скажи дворскому: велю впустить.
- А мне, Александр Ярославич, остаться с тобой или как? - спросил Настасьин.
- Тебе? Нет, зачем же! - отвечал Невский. - Ступай в шатёр свой, отдохни. Ведь ныне я этих гостей потчевать не стану. Стало быть, не опасно!… Стража рядом… Пойди, отдохни, Гриша!…
И Настасьин ушёл…
…В шатёр князя вступили двое. При слабом свете свечей Невский не сразу смог рассмотреть, кто из татарских вельмож стоит перед ним.
Один из них был исполинского роста. Входя в шатёр, он принуждён был чуть не вдвое согнуться. Да и могуч был! Плечи, как брёвна!…
Другой - худенький, маленький. Оба - в татарской одежде знатных: в шёлковых стёганых халатах, в расшитых яркими цветами шапках-малахаях…
Невский, по обычаю гостеприимства, приветствовал их и пригласил было садиться на подушки, разложенные по ковру. Заговорил он с ними по-татарски, уверенный, что перед ним татары, и назвал их князьями.
И вдруг Александр признал в этих татарских вельможах тех двоих людей, которые всегда были в его глазах не людьми, а самыми гнусными, ядовитыми гадами, от которых так и смердело, изменой: оба они были рыцарями, изменившими своему народу. Великан был сам Джон Урдюй Пэта, а спутник его - тоже рыцарь ордена Храмовников, только немец - Альфред фон Штумпенгаузен. Оба; они, за деньги продались татарам и, по существу, были татарские холуи и шпионы…
Невский поднял перед ними правую руку, запрещая им садиться.
- О, нет, нет, нет! - грозным и презрительным голосом проговорил он. - Я обознался. Для псов у меня трапезы нет! А вон там, возле поварни, корыто стоит. Если голодны, прошу вас туда пожаловать!…
- Князь! - надменно воскликнул Пэта. - Ты раскаешься: в моём лице ты оскорбляешь советника ханского и вельможу!
- Ряженых я не звал: ныне не масляная неделя!… - ответил, уже с трудом сдерживаясь, Александр. - Ну?! Вон отсюда!…
Штумпенгаузен мигом выбежал из шатра. Но рыжий гигант остался на месте.
- Меня не испугаешь, князь, - сказал он. - Я Пэта!… Не кичись, здесь ты раб! Я же свободен. Захочу - и Берке прикажет завтра же удавить тебя тетивою!… Дай пройти!… - И Джон Урдюй Пэта кулаком толкнул Невского в плечо.
На миг словно кровавое полымя застило свет глазам Александра.
- Ах ты Иуда!… Наёмная собака татарская!… - во весь голос крикнул он, уже не помня себя от гнева.
И рукой в кожаной перчатке, кулаком, от одного удара которого дикий степной конь падал наземь, Александр Ярославич ударил Пэту по голове.
. Рыцарь был убит наповал…
- Ну вот, - тяжело дыша, проговорил Невский, - и без тетивы обошлось!…
Кровь стучала в висках, пошатывало его. Он вышел из шатра. Вороной конь рвал копытами землю… Александр вскочил в седло и принял из рук воина повод.
- В шатёр мой не допускать никого! А я скоро буду!… - отдал он приказание шатёрной страже и поскакал.
Со свойственной ему быстротой соображения Александр, уверенный, что рыцарь Пэта убит им насмерть, понял, что надлежит ему сделать сейчас. Надо опередить Альфреда Штумпенгаузена и первым сообщить начальнику ханской стражи о том, что произошло. Тогда, согласно законам самой Орды, Александру не грозит почти ничего. Князь, платящий дань, был в своём становище как бы на куске своей собственной земли. Он мог, не спрашивая соизволения хана, творить суд и расправу над своими подданными, которые прибыли вместе с ним в Орду.Он мог принять или не принять любого из татарских вельмож, если только они не от самого хана были посланы. И если, наконец, в случае кровавого столкновения князь-данник мог доказать, что убитый им татарин вторгся к нему сам и оскорбил его, то, по закону Орды, чужеземный князь не подлежит за это взысканию!