Как вы относитесь к феминизму?
Феминизм «взрослого типа» меня не привлекает, а подростковый мне очень нравится, я его всячески поддерживаю. Это такой оголтелый феминизм из разряда «Валить надо этих козлов!». Если говорить серьезно, то я радикальный феминист. Я убежден: довольно скоро никаких мужчин не будет, и слава богу, зачем они – непонятно. У меня даже была выставка на эту тему – останутся женщины, а, для того чтобы им было приятно, возникнут автономные морские фаллосы, которые будут петь песни, рассказывать сказки, с ними можно будет общаться и заниматься любовью.
Один из героев вашего романа «Странствие по таборам и монастырям», цыганский царь, попадает на съемки проекта Ильи Хржановского «Дау». Вы ведь и сами побывали на этих съемках и иронично про свой опыт рассказали в книге?
В этом романе под соусом фантасмагорического повествования описано очень много реальных обстоятельств и кластеров. Один из таких кластеров – искусственные миры. Например, некий искусственный советский научно-исследовательский институт – ненастоящий, киношный, его создал Илья Хржановский в Харькове. В какой-то момент он позвал меня участвовать. Мы с друзьями приехали в Харьков и провели на съемочной площадке ровно сутки. Мне там вообще ничего не понравилось, я в тот же вечер в ужасе вылетел оттуда, как пробка из бутылки с шампанским. Мы все сбежали. Было ощущение, что мы избежали чего-то жуткого. Это я говорю, исходя из наших собственных психем, а не к тому, что я в целом отношусь к этому плохо. Человек создал свой мир, и другие люди даже почувствовали в этом мире себя как дома и резвились в нем. Но это его мир, мир этих людей. С нашими мирами он вообще никак не совпадал.
Почему ему противостоит Карлсон как олицетворение фашистских сил? Ему пропеллер мешает ускользать? Почему он оказался «по ту сторону» баррикад?
Да, Карлсон – это существо, которое охотится за ускользающими, в данной мифологической сетке, кромсает их своим пропеллером. Он выступает как один из западных магов. Соответственно, является олицетворением «Люфтваффе». Сквозь Запад медленно, но верно проступает Восток, это образ Шивы. Хотя он имеет и некоторые пересечения с буддизмом, потому что не стоит забывать, что пропеллер Карлсона запускается через пупок, а медитация на пупок – это важнейшая буддистская практика, так что роль пупка как некоторой точки силы очень важна, и стоит задуматься о том, как устроен внутренний мир Карлсона – не психологический, а физиологический, как устроен его скелет, каким образом пропеллер подсоединен к пупку. Я думаю, что впоследствии ученые будут заниматься этим вопросом, составлять схему скелета Карлсона.
Вы были погружены в советскую индустрию детства через родителей, которые работали для советской литературы. Виктор Пивоваров рисовал детские иллюстрации, ваша мать писала стихи. В твоей прозе почти все мифологические или детские герои либо сразу всех убивают, кто рядом с ними, либо они такими авангардными становятся. Вот как ты с ними работаешь и кто из героев, над которыми работали твои родители, для тебя, возможно, является важным персонажем?
Очень важная тема – тема петли. Процесс превращения добрых, ласковых и нежных героев детского мира в злых существ придумал вовсе не я, а современная западная культура. И не только западная: достаточно произнести слово «Япония», чтобы понять, где еще это происходило. Это важный для нашего времени процесс – «триллеризация» сказки. Сказка изначально не предназначалась для детей, она была для всех. Затем, в XVIII веке, сказку стали вытеснять в детский мир. В XIX веке появилось мнение, что сказки рассказывают детям, поэтому многое отредактировали. Если почитать оригинальные произведения, хотя бы братьев Гримм, то там триллер на триллере. То же самое можно сказать и о русских сказках. Канон детской литературы составили уже «смягченные» версии первоисточника. Но позже запустился процесс некоторого возврата, который мы повсюду наблюдаем в массовой культуре. Образы кровавых мишек придумал не Павел Пепперштейн. Я, скорее, возвращаю сказки в XIX век уже после того, как они осатанели и проявили свои жуткие разрушительные свойства, хочу втянуть их обратно в ласковый и нежный мир. Но придется принять их со «следами» грехов и преступлений.
Одна из моих любимых сцен в книге [ «Странствие по таборам и монастырям»] – убийство художников Чепменов, братьев-близнецов, во время праздничного ужина после их выставки. Ужин проходит в инсталляции другого молодого китайского художника. То есть, по сути, они погружены в «матрешку» современного искусства. И в ней они умирают, не выходя в реальность. Вы сами в этой же матрешке?
Не хотелось бы какие-то банальные вещи говорить, но придется: то, что когда-то называлось «большой культурой», в какой-то момент перестало существовать. Возможно, временно, но она в данный момент распалась на субкультуры. Эти субкультуры реализуются в виде кластеров, которые и описаны в этом романе. Мы уже коснулись примера «киношного» кластера, и в числе прочих описан кластер современного искусства, как одна из таких «сект», существующих в современном мире и играющих важную роль в структуре современного мира. И конечно, эпицентром этой псевдорелигии является на данный момент Лондон. Один из важных «храмов» – галерея Тейт Модерн, где и происходит это ритуальное убийство.
Вы описываете зоны, в которые люди обычно убегают от реальности: мир ролевиков с эльфами с автоматами, рейв-вечеринки, мастерскую художника. Как вы сами спасаетесь от реальности?
Грубо говоря, никакой реальности нет. Это большой вопрос: от чего надо уходить? Просто создаются различные типы неких субреальностей. Если мы их не создаем, то за нас делает это кто-то другой, мы просто в них оказываемся. Можно полностью принадлежать той или иной субреальности, погрузиться в нее, а можно, как пытается этот роман показать, скользить между этими субреальностями, переходя из одной в другую. Для меня второй вариант предпочтительнее.
Почему вы так часто используете в своей прозе двойников?
Во-первых, я родился под знаком Близнецов по знаку Зодиака. Тема раздвоенности мне всегда была близка. А с другой стороны, мне хотелось взять предельно банальную тему, потому что трудно найти более «заезженную» тему в приключенческой литературе, чем тема близнецов или двойников. И мне кажется, что это – один из нравящихся в целом мне приемов, когда берется какая-то суперзаезженная тема, и в ней обнаруживается некий более-менее неожиданный источник удовольствия.
Не кажется ли вам, что ваши «мифотворческие миры» пересекаются с какими-то пелевинскими историями?
Пелевин – великолепный писатель-сатирик. Меня трудно назвать сатириком, точнее, можно даже сказать, что я «антисатирик». Скорее, меня можно отнести к немногочисленной категории «писателей-эйфоритиков». Про Пелевина такого точно не скажешь, он действительно язвит и обличает, указывает обществу на погрешности или иллюзии. Его любимая тема – «буддийская критика» иллюзорности всего. Я считаю это и так более-менее понятным, не особо заостряю на этом внимание. Скорее, речь идет о поисках «эйфорических» ощущений. Про Пелевина, я думаю, нельзя сказать, что это – писатель «в поисках счастья». А обо мне – можно.
Алексей Сальников. О безумии внутри каждого из нас, мире, где стихи стали наркотиками, и чудесах, которые происходят с нами каждый день
Писатель, поэт и прозаик. Автор романов «Петровы в гриппе и вокруг него», «Отдел» и «Опосредованно».
Беседу вел поэт, литературный критик и переводчик Лев Оборин
Герои ваших романов, прежде всего нашумевших «Петровых», следят только за своей жизнью. Все остальное им неинтересно?
Герои просто не знают, чего хотят. И все-таки они следят за жизнью и думают о мире вокруг. Когда Петрова, главная героиня романа «Петровы в гриппе и вокруг него», читает старые советские книги, она сожалеет, что детский писатель-фантаст Олег Коряков не дожил до наших дней и не написал «Парень с космодрома-2». То есть она все-таки отслеживает какие-то тенденции.
В жизни ваших героев большие и маленькие события поменялись местами. Как так случилось?
А так у людей в жизни, по-моему, и происходит. Человек идет за какой-нибудь своей небольшой потребностью, а с ним что-то случается – дай бог, чтобы небольшое приключение, а не какой-то новостной повод. Вся наша жизнь – это, по сути, хаос дел, загнанный в некое русло. При этом люди, выбираясь из хаоса различных случайностей, опозданий, задержек, болезней близких или из каких-то других событий, каким-то образом стекаются каждый день на работу, и не у всех это иногда получается.
Когда герой «Петровых» едет в автобусе, он встречается там с разными вариантами странных или сумасшедших людей. Он их боится. А в себе самом он видит безумие?
Нет, не видит. Петров думает, что он живет в нормальной семье, это же «из его глаз» мы смотрим.
Мне кажется, вы нашли очень хорошую фигуру, через которую происходит внезапное «размыкание повседневности». Это, конечно, фигура маньяка.
Такая метафора, да.
Часто ли вы в собственной повседневности замечаете такие размыкающие вещи, которые способны запустить некую цепь, может быть, нежелательных или чудесных событий?
Довольно часто. Но опять же, говоря о маньяках, мы допускаем ошибку выжившего. Скорее всего, когда мы видим сюжеты про людей, на совести которых десятки жертв, это все-таки единичные случаи. В основном – тюкнул кого-то сгоряча по голове и сразу же попался. А что касается чудес… Недавно я ехал в поезде с женщиной и с годовалой девочкой. Они читали вслух книгу и изображали разные звуки. Это было замечательно. Когда женщина спросила: «А как говорит ежик?», девочка задумалась. Женщина до этого спрашивала, как кошка мяукает, и девочка отвечала. И тут я сам впадаю в ступор, думаю: как же говорит ежик? А ежик говорит вот так: фы-фы-фы. По-моему, это чудо.