Про рабочий кабинет и о том, как пишутся книги.
У меня есть свой кабинет, он находится на чердаке нашего дома, там страшный беспорядок. В нем я работаю в понедельник, вторник и среду. Потому что в четверг и пятницу я пишу в общей комнате в редакции местной газеты, где работает мой папа-журналист.
Я люблю там бывать, потому что дома я сижу одна, а там вокруг тебя ходят живые люди. Но больше всего я люблю работать на кухне.
Надо сказать, что писать книги не очень-то легко. Иногда мне требуется много времени для того, чтобы прийти в себя и перестать думать про то, столько людей говорят мне хорошие слова, ожидая от меня новую книгу. Это не стресс, но это очень сильное переживание. У меня есть такой личный жизненный опыт, что если я чем-то расстроена или на душе кошки скребут, то важно с кем-нибудь про это поговорить.
Персонажи Марии Парр.
В моей стране ситуация с равноправием одна из самых лучших в мире, наверное. Но человек никогда не бывает доволен полностью, всегда может думать о каком-то улучшении. Но эта проблема важна для меня, и я обращаю на нее серьезное внимание, когда пишу книги. Меня дети в России все время спрашивают – почему Лена так похожа на мальчика, а Трилле – на девочку? И я все время им говорю, что для меня это довольно странный вопрос, потому что Лена похожа на Лену, а Трилле похож на Трилле. Важно, чтобы у каждого было пространство быть самим собой. Моя мама и остальные окружавшие меня женщины всегда говорили мне: я – девочка, но у меня столько же возможностей и способностей, как и у мальчиков рядом со мной. Я очень благодарна за это своим родителям и Астрид Линдгрен, которая боролась за права женщин. Но я хочу сказать, что в моем поколении и положение мужчин тоже стало как-то меняться, у них появляется больше возможностей – например, уйти в декретный отпуск по уходу за своим маленьким ребенком. Правда, должна признаться: поначалу героем книги «Тоня Глиммердал» должен был быть Туре – мальчик. И тут мне на глаза неожиданно попалось исследование литературоведа Нины Мет, которая проанализировала 100 детских книг, написанных в Норвегии в 2000-м году. Выяснилось, что во всех книгах было только 5 главных героинь-девочек. Мне стало стыдно, что я сама не обращала на это внимания раньше. Так Туре быстро превратился в Тоню, и все гендерные роли в книге поменялись.
В моих книгах почти нет прототипов – разве что учительница в «Вафельном сердце» и она же потом во «Вратаре и море». Это моя школьная подружка. Я в детстве сочиняла истории про Трилле и Лену, и она говорила: «Если они когда-нибудь станут книгой, я тоже хочу, чтобы ты про меня написала!»
Меня как-то спросили: «Зачем вы создали Кая-Томми?» Если в книге не будет ни одного персонажа, который создает проблемы окружающим, то это получится очень скучная книга. С другой стороны, нам Лена помогает понять, что у Кая-Томми жизнь тоже «не сахар». И обычно так и бывает: если человек ведет себя как Кай-Томми, этому есть какое-то объяснение. И так бывает, что, когда человек маленький, он прекрасный во всех отношениях, а со временем он превращается в Кая-Томми. Или наоборот: в детстве он был как Кай-Томми, а потом изменился. Я вернулась обратно в свою деревню спустя много лет и сама становлюсь свидетельницей подобных перемен.
О продолжении истории про Лену и Трилле.
Я не намереваюсь больше писать про Лену и Трилле. Я и вторую книгу про них не собиралась писать. Прошло 12 лет между «Вафельным сердцем» и «Вратарем и морем». У меня тоже дети спрашивали все время, будет ли продолжение, но я всех уверяла: нет, не будет. Но тут, в Норвегии, сделали детский телевизионный сериал по моей первой книге, два прекрасных ребенка – мальчик и девочка – исполняли там главные роли. И они стали приставать ко мне: «Напиши, напиши еще, нам так понравилось сниматься в кино! Мы еще хотим!» Я отказывала: «Нет, нет и нет!» Но потом взяла и написала одну главу – это был тайный подарок только для них двоих. Дала им рукопись на флешке… Но, конечно, пока я писала эту главу, очень увлеклась, снова вернулась в бухту Щепки-Матильды и написала «Вратарь и море». Мне было очень радостно ее писать. Но, учитывая скорость, с которой я сочиняю про Лену и Трилле, пока появится еще что-нибудь, актеры уже вырастут, так что никакого смысла писать новую повесть уже нет.
О детстве дочерей и о своем собственном.
Пока детство моих дочерей мало чем отличается от моего собственного. У меня самой, правда, поблизости не было дедушек и бабушек, зато у моих детей они рядом. Я дружила с соседом примерно моего возраста, а теперь и у моей дочери тоже есть сосед-одногодка. Они очень много играют вместе, кстати, примерно в те же игры и примерно там же, где резвились мы с моим другом.
Надо честно сказать, что в детстве я была довольно осторожная, даже немного робкая. Я очень много играла на улице, но со мной редко приключались какие-нибудь истории. А вот мои многочисленные приятели постоянно попадали в переделки! Я часто ловлю себя на мысли, что мне хотелось быть такой, как они, но я не решалась. А теперь, когда я пишу книги, я как будто бы могу прожить все эти события со своими героями.
Что для Вас сейчас полнота жизни и какие у Вас ассоциации со счастьем?
С одной стороны, мне очень знакомо то чувство, которое Вы описываете: я помню, что читала Астрид Линдгрен, и меня тоже переполняло чувство счастья. Мне хотелось, я говорила маме: «Мама, поехали на остров Сальткрока!». – «В принципе, мы туда можем поехать, но там все изменилось, там полно туристов…
Холодно.
Холодно, там нет всего того, что ты прочитала в книге, лучше нам туда не ездить». И когда я стала писать свои книги, про Щепки-Матильды, это некоторым образом была месть – что теперь все остальные могут стремиться в прекрасное место и думать: «Вот, хорошо бы туда попасть!», потому что на самом деле там все не так.
Дмитрий Глуховский. Про отказ от хэппи-эндов, про предсказание будущего через литературу и о том, почему между россией и понятием «справедливость» не получается поставить знак равенства
Писатель, журналист-международник, сценарист. Автор серии научно-фантастических романов «Метро», романов «Сумерки», «Будущее», «Текст», а также сборника «Рассказы о Родине»
Все ваши тексты триггерские, они предлагают нам побыть в шкуре героя и сделать выбор…
Это один из моих принципов драматургии. Задача, мне кажется, любого драматического произведения – как можно быстрее размыть границу между зрителем и героем. Ты оказываешься в ситуации. У тебя нет времени на погружение читателя во все детали. Лучший способ заставить зрителя отождествлять себя с героем – поставить его перед выборов. Ты начинаешь думать: а что бы я сделал на его месте?
Но в романе и фильме «Текст» мы наблюдаем за убийцей…
В этой истории нет героев и антигероев. В «Тексте» я изначально преследовал задачу совершенно не жанрового произведения. У меня такая манера – «маскировать» свои романы под жанровые вещи, потому что так я смогу общаться с более широкой аудиторией.
Ваш герой пытается перезагрузить свою жизнь после выхода из тюрьмы, но у него ничего не получается. Почему?
Сейчас не время стейтментов. Мы живем в ситуации, когда информационное поле, в особенности в мейнстримовых СМИ, тотально замусорено пропагандистскими посланиями, которые искажают реальность в интересах людей, находящихся у власти. Я беру на себя роль этнографа, культуролога, социолога и описываю эти моменты. По каким свидетельствам потом мы будем реконструировать картину сегодняшнего дня? Послезавтрашние археологи по соловьевским передачам, по документалкам канала НТВ будут восстанавливать картину происходящего?
По архивам телеграма.
Свидетельств о жизни в Советском Союзе мало, их почти и нет. Исключение – Варлам Шаламов и Василий Гроссман. Все остальное было очень искажено, потому что проходило многоуровневую систему фильтрации и не преследовало целью описание реального мира и общества, а должно было изменять общественное мнение, формировать и форматировать новых людей. Книга «Текст» и фильм «Текст» не форматирует никакие умы, это просто описание главной коллизии, которая у нас есть сегодня, как части общей картины современности. Раньше сказал бы, что это снимок полароидный, а сейчас это снимок на айфон.
Сегодня неясно, что в большей степени становится свидетельством нашей жизни – реальная покупка зарядки для айфона в городе или то, что твой герой пишет родственникам убитого им человека? Когда у вас начали исчезать границы между вам в сети и офлайн?
Я отдаю себе отчет в том, что сейчас совершенно не могу выпустить мобильное устройство из рук. 90 % всех моих коммуникаций с другими людьми проходят через телефон и оставляют шлейф. Я не люблю отправлять голосовые сообщения. Это для меня какое-то непонятное вторжение провинциального женского гламура в суровую мужскую жизнь, я люблю буквы, набираю их, читаю написанное. При письме у меня есть время сформулировать мысль афористично, и это, опять же, оставляет какой-то «трейс». Человек привыкает к чудесам очень стремительно, как будто они были всегда. Посмотрите на скорость, с которой человечество привыкло к «Виагре», перестав воспринимать ее как недостижимую извечную мечту, ради которой императоры прошлого приносили в жертву живых людей и экзотических животных или отправлялись на завоевание неведомых государств. С мобильным телефоном, который делает нас сверхлюдьми, дает нам сверхспособности коммуникации, мнемоники, доступ к безграничным информационным ресурсам, точно так же. Мы просто говорим: а, это фотки, видео, а, Википедия, видеочат…
В ваших книжках все время присутствует внушительная доза страха. В «Тексте» я больше всего испугался чеченцев, с которыми сотрудничал убитый полицейский.
Это не чеченцы. Они изначально сидели в «Президент-Отеле», там, где Рамзан располагается. Но потом съемочной группе не разрешили там работать. Пришли в «Президент-Отель» и сказали: «Ребята, мы хотим у вас снять кино». Представители гостиницы сказали: «Конечно! Мы очень хотим, чтобы вы у нас сняли кино». Они: «Вот сценарий». Управляющие «Президент-Отеля» почитали и ответили: «Спасибо, нет! Потому что мы с этими людьми дальше будем в коридорах встречаться. У них тут целый этаж с видом на Кремль…». И они перенесли действие в «St. Regis Moscow Nikolskaya» с видом на Лубянку – тоже довольно символично.