Pioner Talks. 30 разговоров сегодня о том, что ждет нас завтра — страница 35 из 78

ужасом думаю: 27 минут эфира – это хорошо, с переводом, но все равно. Первый вопрос: «А как у вас там с углем?» Он долго отвечает, я почти засыпаю. Потом интересуюсь: «А как у вас там с ветряной энергией?» И он рассказывает. Я смотрю на часы, а прошло всего четыре минуты. У меня еще 23! Вы себе не представляете этот кошмар, когда ты сидишь в прямом эфире и кажется, что стрелка часов стоит на месте. Я дальше: «А как у вас с водяной энергией?» – и вижу, что у меня вопросы заканчиваются. Думаю: «А не включить ли ему телефончик?» А у нас прямая связь со аудиторией. Найдется же пара слушателей в миллионной аудитории, которые у министра энергетики что-то спросят? Включаем. Первый вопрос идет так, как я хотел: «А что у вас там с ядерной энергией?» – спрашивает слушатель из Челябинска. Министр долго отвечает. Смотрю – десять минут прошло. Еще 15 нужно. Включаем второй звонок – его что-то спросили про обучение в Британии. Я сижу и сплю. Андрей Фурсенко, бывший министр, научил меня спать с открытыми глазами. Вот если вы видите Фурсенко на совещании у президента с открытыми глазами, значит… сами понимаете. Потом вдруг на линии: «Это ‘‘Эхо Москвы’’?» Такой «дамский», «московский» говор. Я: «Да, это ‘‘Эхо Москвы’’. – «Это у вас господин Милибанд?». Я тяну время: «Да, господин Милибэнд». А он все это слышит, сидит в наушниках, там идет перевод. «А это мой племянник». В этот момент проснулись все. Я рукой потянулся отключить телефон, у нас есть кнопка «сбросить», но вдруг понимаю: что-то не то. Такая «московская барыня», дама. Говорит: «Я – Софья Милибанд, племянница его деда, а он, значит, мой племянник». А у министра глаза как на шарнирах. В эфире начинается какая-то колготня. Я говорю: «Софья, кажется, Сигизмундовна, у меня высветился ваш телефон, пожалуйста, не отключайтесь, мы его запишем». И все это оказалось правдой. Прямой эфир, ничего не сделаешь. Я что-то про атомную энергию договорил, мы с ним выходим. Оказывается, два брата Милибанда воевали в Гражданскую войну – один с Красной армией, вместе с Тухачевским, в Польше отступал-наступал, другой ушел в Голландию, потом – в Бельгию, нелегально переехал в Великобританию, из Милибанда стал Милибэндом. Два его внука стали министрами. А она – их тетушка. Потом это было описано во всех российских и английских медиа. И они к ней поехали с тортом и цветами, потом мне звонили. Эта история научила меня не спать во время эфира. Потому что есть люди, с которыми – если мы говорим об интервью – общаться невозможно. Я, например, провалил несколько интервью. С Майей Плисецкой тоже была катастрофа, я смотрел на стрелку часов. С Галиной Вишневской, с Еленой Образцовой та же история. Я вдруг понял: с людьми, которые в нашем «каталоге» имеют статус «царица», я не могу разговаривать. Я уж не говорю, что про балет ничего не понимаю. У «царицы» можно только туфельку поцеловать… Я не могу спрашивать у Плисецкой: «А как Вы делаете это фуэте?» И вот история с интервью в том, что есть люди, крайне тебе неудобные, с которыми ты провалишь интервью изначально. Мое самое провальное – с Плисецкой. Никак не раскрутил. Ни на что. Вопросов нет. И у Познера это бывает, и у Собчак, и у Дудя. Потому что есть собеседники тебе очень неорганичные. Но одно из самых удачных интервью, я считаю, у меня было с Николаем Цискаридзе. Казалось бы, где я – и где он. Я в балете ничего не смыслю. Ну, «Лебединое озеро» мы все понимаем, это «наше все». Когда Николай пришел, мы с ним сели, я ему говорю: «Слушай, а почему у вас в балете такие жестокие нравы?» И дальше Коля выдает гениальную фразу: «Ну, Леша, ну какой наш век? Десять лет. Не будешь толкаться коленями и локтями – всю жизнь в кордебалете проживешь» – и делает вот так руками. И я вдруг понимаю, какая это катастрофа для них – «всю жизнь в кордебалете»! Что самое главное в интервью – это знакомство с разными интересными людьми: в ходе разговора, либо при подготовке, либо после ты начинаешь напитываться какими-то знаниями, которые нигде бы не получил. Как у советского человека, я был полный «ноль» в рыночной экономике, все эти мои интервью, начиная от Гайдара и кончая Максимом Орешкиным, – это мое образование, мне безумно интересно спрашивать их о том, чего я не понимаю!

У нас еще со времен Горбачева гостей, которые приходят на «Эхо Москвы», снимают на фоне логотипа и потом вешают фото на стенку. В нашем знаменитом коридоре уже стенки не хватает. 1997-й год, «какой-то Путин» – глава «какого-то» Контрольного управления. Никого нет. Новостей нет. Только: «Борис Ельцин поручил начальнику Контрольного управления (без имени и фамилии) проверить, как танки, направленные в Мурманск, оказались в Армении». Как сейчас помню! А я еще не главред, на смене. Говорю: «Давайте позовем в гости? Кто у нас начальник Контрольного управления?» – «Да Путин из Петербурга». Я знал Собчака и «Путина из Петербурга». Говорю: «Ладно, соедините». А эфир через 2 часа. Тема у нас называлась «Армянские танки». Не сказать чтобы безумно интересная тема, но эфир чем-то надо «забивать», музыку не поставишь. И берет трубку, как потом выяснилось, Сечин. Я же не знал, кто это, а он был начальником канцелярии. «Здрасьте, Алексей Венедиктов, хотел бы переговорить с Владимиром Владимировичем». – «Соединяю». До сих пор помним, мы оба. «Здравствуйте, Алексей Алексеевич». – «Здравствуйте, Владимир Владимирович. Знаете, тут пришла новость – Ельцин, армяне, Мурманск, Карабах… Хотелось бы Ваше интервью». Он говорит: «Когда?» Я: «Ну, через часок подъезжайте». Он говорит: «Вы понимаете, я все не могу рассказать. Я – чиновник». Я: «Понимаю, но…» Хотел сказать: «Но у нас ‘‘дырка’’ в эфире, надо заткнуть», но что-то меня удержало. Говорю: «Ну, это же интересно: армяне, Мурманск, танки!». Кому интересно? Неважно. Азербайджанцам, наверное. И он приезжает. Идет, смотрит на нашу стену – там еще места много. Садится, наш фотограф подходит. А еще приехало НТВ снимать – тоже новостей нет. И мне фотограф: «Делаем снимок?» И я – внимание! – говорю: «Да каждого чиновника фотографировать – стены не хватит!»


И не сфотографировали?!

Не сфотографировали! Нюх не сработал! Когда через две недели он стал директором ФСБ, я со словами «Ё-мое! У нас на стенке нет директора ФСБ!» упал в ноги Киселеву, и мне выдали кадр из их съемки, где Владимир Владимирович сидит на фоне логотипа «Эха». Эта фотография до сих пор висит. Я недавно подошел к нему и говорю: «Владимир Владимирович, пора интервью давать. Больше двадцати лет прошло». Он говорит: «Я же тебе уже давал». Я: «Ну, Владимир Владимирович…» Он: «Про армянские танки». Честно – я охренел. Он, конечно, знает про эту историю с фотографией, ему уже докладывали про это раз десять… Теперь у нас фотографируют всех гостей. Приходит четвертый секретарь чешского посольства комментировать чешское пиво – фотографируют и в архив! А если он завтра послом будет? А если министром иностранных дел? С Меркель история: Ангела приезжает сюда, она – еще шеф оппозиции, заполошная такая, плохо выглядит. И мне посольство говорит: «Надо?» Я: «Да ну, шеф оппозиции… зачем…» Мы были уверены, что Шредер выиграет, у меня интервью с ним, а тут «какая-то там» Меркель. Она приходит – что называется, «встав с постели в халате». Я говорю: «Фотографируем, мало ли что». Два месяца – и она канцлер Германии! И у нас висит фото такого неприбранного канцлера Германии. Иногда стыдно, когда немцы приходят, говорят: «Что это она у вас такая, канцлер все-таки». Еще у нас Порошенко был – приехал к нам как рядовой депутат. До Крыма… Ну, мы знали, что он когда-то кем-то был. Приходит на эфир – давайте снимем. Чтобы он стал президентом?! Без шансов, в 2012 году точно. Когда я приезжал на приемы российского посольства в Киеве, мне всегда наш посол Зурабов говорил: «Смотри, вон Петро стоит один со стаканом, пойди, выпей с ним. Неудобно, бывший министр все-таки». А потом – р-раз! – и министр иностранных дел! Два – президент! Когда я, еще до Крыма, ездил в Киев, я его же фотографию поехал к нему подписывать. Гордо так. С надеждой на интервью. Интервью Порошенко не дал, но фото подписал.

Галина Юзефович. О предназначении литературы и о том, какие герои сегодня нужны подросткам

Литературный критик, обозреватель интернет-издания «Медуза», читает курс по современной литературе в «Высшей школе экономики» и ведет еженедельный подкаст «Книжный базар»



Про «бестселлер» как явление.

Понятия «бестселлер» не существовало в советское время и в ранее постсоветское. Бестселлеры начали появляться в конце 1990-х годов. Да и слова такого мы не знали до 1998 года. В моей жизни первым опытом соприкосновения с бестселлером стала книга Харуки Мураками «Охота на овец». Про нее говорили буквально из каждого утюга. Куда ни придешь, везде читают и обсуждают этот роман. В девяностые книжные магазины были независимые, небольшие, и там он стоял везде – складывалось ощущение, будто эти «овцы» ото всюду на тебя смотрят. И вот ровно тогда я впервые поняла, что такое бестселлер, выучила это слово и сразу прониклась должным снобизмом по отношению к этому явлению, потому что это оскорбительно для хорошего вкуса – читать бестселлеры. Что же я, как все, что ли? Я же, понятно, не из их числа. Тогда «Охоту на овец» я читать не стала.

Разумеется, роман все-таки оказался в моих руках, но случилось это гораздо позже. В тот момент, когда все уже забыли про Мураками, я его прочла и обнаружила, что он вообще-то очень хороший писатель. И совершенно необоснованно считать Мураками гнусной попсой. Писатель не виноват в том, что он очень хорошо продается – это не делает его и книжку ни плохой, ни хорошей.

Следующим бестселлером, с которым я встретилась, был «Гарри Поттер», которого я поначалу тоже читать не стала. Надо сказать, я отношусь еще к той категории мастодонтов, которые познакомились с Роулинг до ее выхода на русском в бумаге. На сайте «НИИ Гарри Поттер» (www.harrypotter.su/) в виде электронной публикации уже существовал перевод Маши Спивак, той самой, которую сейчас не жалуют все преданные «поттероманы». Я его тогда там прочла и тут же сделала вид, что вообще никогда в жизни эту мерзость [бестселлеры] в руки не брала, слова такого не знаю и вообще я выше этого. Так что просто долгое время я считала зазорным читать бестселлеры в момент их популярности, а должным – читать их после [всей шумихи].